Пани царица - Арсеньева Елена - Страница 33

• Предыдущая
• 33/77
• Следующая

Как всегда тощаком, Стефку начало тошнить. Она устало побрела было к выходу, но Ефросинья схватила ее за руку уже на пороге, вернула в избу, схватила поганое ведро и подсунула Стефке. Та склонилась над ведром, корчась в ставших уже привычными судорогах.

– Пошла отсюда! – брезгливо вызверился Никита, нетерпимый, как и большинство мужчин, к самомалейшим женским недомоганиям, особенно таким неприятным, неприглядным, как рвота. – Будешь тут смердеть!

– Вряд ли кто поверит, что беременна твоя жена, если по утрам на подворье служанку рвет, – провозгласила Ефросинья – и задним числом испугалась как внезапно пробудившейся сообразительности, так и голоса своего. Никогда она не осмеливалась так говорить с Никитой – твердо, почти властно... и не без ехидства!

Никита уставился на нее, вскинув брови, потом кивнул:

– И то.

Встал, отодвинув миску, проворчал:

– Пожрать не дали, поганки! – быстро снарядился и отправился на караул.

Ефросинья убрала со стола, вынесла ведро, умылась, хотела сбегать в церковь, поставить свечечку за спасение своей жизни, но увидела, какая измученная, бледная лежит на лавке Стефка, – и осталась дома. Положила девушке на лоб и на сердце мокрые тряпки, пригладила волосы, принялась обмахивать полотенцем, чтоб легче дышалось.

Стефка, чудилось, задремала. Ефросинья приклонила голову на ее подушку, не то задремала, не то задумалась. Дрема ее была тяжела, мысли печальны. Вдруг взошло в голову, что не помилование получила она сегодня у мужа, а лишь отсрочку.

Нет, ну в самом деле. Вот «родит» Ефросинья сына... кто помешает Никите избавиться от нее тогда? Заодно и Стефку со свету сживет. Это он сейчас угроз испугался, потому что нужен ему ребенок, а после рождения дитяти руки у Никиты будут развязаны. Он мстителен, злопамятен, он не простит Стефке ее оскорбительных речей. Обе женщины обречены, с ними обеими сведет Никита счеты рано или поздно...

– Не тревожься, – сказала вдруг Стефка, не открывая глаз. – Ничего он нам не сделает.

– Ты откуда знаешь, о чем я думаю? – изумилась Ефросинья.

– Оттуда, что я и сама только об этом и думаю, – вздохнула подруга и повторила: – Не тревожься. Есть у меня от Никиты защитник!

Ефросинья наморщила лоб, подумала, а потом печально усмехнулась:

– Защитник? Это кто же таков? Неужели Егорка Усов? Ну, нашла себе защиту! Да он от Никитиного недовольного голоса со страху ходуном ходит, как былина на ветру!

– Ничего, ничего, – пробормотала Стефка. – Раньше ходил ходуном, а теперь не станет. Теперь он свою силу почует.

– С чего бы это? – недоверчиво спросила Ефросинья.

– А с того, – протянула Стефка. – С того, что никто толком не знает, от кого зачато дитя. Понимаешь? Ведь, кроме Никиты, меня еще и Егорка брал – там, во дворце. Что, если мне удастся Егора убедить, будто ребенок – его? Да ведь он скорей убьет Никиту, чем оставит ему сына! Вот на этом поводке я и стану Никиту держать. Захочет, чтобы сын у него остался, – пускай нас бережет как зеницы очей своих. Не то отымет Усов мальчика.

– А ты почем знаешь, что у тебя мальчик родится? – с восхищением спросила Ефросинья, вполне оценив бесстрашный, дерзкий, бесстыдный (ну, когда речь о жизни и смерти идет, тут уж не до стыда, не до совести!) умысел подруги.

Стефка помолчала, потом, тяжко вздохнув, с отвращением произнесла:

– Да разве может у такого зверя, как Никита, родиться кто иной, кроме звереныша? Сын будет... вылитый! Вот помяни мое слово!

Она как в воду глядела. Крошечный Николашка был схож с отцом и впрямь как вылитый. При первом же взгляде на это существо, которое вмиг сделалось Ефросинье ближе и дороже всех на свете, которое она не могла называть иначе, как своей родной кровиночкой, она поняла: никто и никогда не поверит, что отцом Николаши мог быть белобрысый голубоглазый увалень Егорка Усов. То есть никакого защитника от Никиты у них со Стефкою нет. Надеяться приходилось только на милосердие Божие...

«...Стало мне ведомо, что самозваным государем Васькой Шуйским, который подыскался под наше царское имя, отпущены из Москвы польские да литовские пани и паны, в числе коих послы круля Литовского Зигмунда. Повелеваю литовских людей и литовских послов перенять и в Литву не пропускать; а где их поймают, тут для них тюрьмы поставить да сажать их в тюрьмы. Мы, Димитрий Иванович, император Всероссийский, повелитель и самодержец Московской державы, царь всего Великого княжества Русского, Богодарованный, Богоизбранный, Богохранимый, Богом помазанный и вознесенный над всеми другими государями, подобно другому Израилю руководимый и осеняемый силою Божией, христианский император от солнечного восхода и запада, и многих областей государь и повелитель» [35]

Еще когда Мнишки и их свита были царским приказом отозваны из Ярославля в Москву и стало ясно, что Шуйский все-таки вернет их на родину, Димитрий принял единственное правильное решение для того, чтобы заполучить Марину. Ее необходимо перехватить в дороге, после отъезда из Москвы! И как только стало известно, что поляки, среди которых находились воевода сендомирский с дочерью, отпущены и выехали из Москвы, Димитрий незамедлительно разослал свои грамоты в города, находившиеся на пути следования высланных поляков и признававшие его царское достоинство: в Торопец, Луки, Заволочье, Невель и прочие. Однако он не собирался рассчитывать только на эти грамоты, опасаясь, что Долгорукий придумает какой-то иной путь и минует преданные Димитрию города. Чтобы избежать неприятных случайностей, Димитрий приказал Рожинскому послать в погоню за Мнишками большой отряд под началом Станислава Валавского, носившего у воскресшего государя титул канцлера.

С ним поехал и отряд московских людей, возглавляемый князем Василием Мосальским-Рубцом, только недавно присягнувшим Димитрию и искавшим случая отличиться.

В пути Мосальский-Рубец держался от поляков наособицу, кичась своим положением и значимостью. Еще при Годунове, когда сын Грозного заявил о своих наследственных правах, Василий Михайлович очень быстро сообразил, как можно воспользоваться неразберихой, воцарившейся в стране. Будучи вторым воеводой в Путивле, Мосальский, вопреки желанию первого воеводы, сдал город самозванцу. За это захудалый князек получил боярский сан и стал дворецким и одним из довереннейших лиц нового царя. Из Тулы Мосальский вместе с князем Василием Голицыным был послан в Москву: приготовить столицу к принятию «царя Димитрия» и устранить Годуновых. Из Москвы князь Василий Михайлович в числе других бояр ездил за матерью царя – инокиней Марфой; затем ему было поручено встретить в Смоленске и проводить до Москвы Марину Мнишек и отца ее. Являлся дворецкий Димитрия и на свадьбе его и пирах, ее сопровождавших...

После событий 17 мая Мосальский долгое время никак не мог опомниться от перемены своего положения. Из любимца государя князь превратился в изгоя при Шуйском: воцарение Шубника забросило Мосальского в воеводство в приграничную Корелу. В 1608 году, наскучив безвестностью, князь Василий Михайлович перебрался в Тушино, где вошел в думу нового Димитрия.

Конечно, такой крепкой дружбы, какая связывала его с сыном Грозного, у Мосальского со вторым Димитрием не было и быть не могло. Оба преследовали свои намерения и цели: Мосальский с помощью новоявленного царя рассчитывал вернуть прежнее положение и почести, ну а Димитрию было весьма полезно, что его открыто признает видный вельможа и друг его предшественника.

Мосальский ехал и размышлял, что судьба ведет его отчего-то весьма проторенными дорожками. При расправе с семьей Годунова он захватил Ксению и держал ее в своем доме до тех пор, пока в столицу не вошел Димитрий и князь Василий Михайлович не отвез красавицу к нему во дворец. Затем он был направлен в Смоленск, чтобы встретить там обожаемую невесту государя. Ох, ох, он хорошо помнил негодующие взгляды надменной панны, которыми она награждала человека, приведшего на ложе к ее жениху другую... как-то раз до ушей Мосальского долетели несколько резких и ехидных словечек, которыми панна Марианна втихомолку, но вполне отчетливо честила его в разговоре со своей гофмейстериной Казановской. Он даже понятия не имел, что высокородная, чинная особа может изъясняться таким образом! Слово «сводник» было самым мягким в перечне его недостатков.

• Предыдущая
• 33/77
• Следующая