Однажды жарким летом - Аллен Иоганнес - Страница 15

• Предыдущая
• 15/21
• Следующая

А он все продолжал. Мне казалось, что он не сделал ни одной передышки, чтобы вздохнуть. Он не отрывал мундштук от губ, слившись со своей блестящей трубой.

— Это все для тебя, — наконец, сказал он, а потом без лишних слов подошел, стал передо мной на колени, поднял мое лицо двумя руками и поцеловал. Как долго длился этот поцелуй… Я почему-то не сопротивлялась. Потом он отпустил меня.

— Бенни, — прошептала я, но он уже встал и отвернулся.

— Как все это прекрасно! — воскликнул он. — Если бы я верил в бога, я только бы и делал что благодарил его. Ничто не мешает мне быть счастливым — полностью, совершенно счастливым. Все это мое, и ты тоже теперь моя.

— Что ты такое говоришь?!

— Да, ты моя. Моя любимая, мой друг, моя муза, моя жизнь. Выбирай любое из определений. Я приветствую тебя и благодарю!

— Эй, послушай. Кто сказал…

— Я сказал. Какое счастье! Разве ты не чувствуешь? Кажется, в этой комнате мало места, чтобы вместить мою радость! Здесь тесно! Мы можем танцевать, бежать по земле, взявшись за руки, мы можем любить друг друга, жить и чувствовать так, будто мы не двое — а один человек. Я большой и сильный. Ты маленькая и хрупкая, но я смогу защитить тебя. Мы будем целоваться и любить друг друга столько, сколько ты захочешь, сколько сможем. Петь, играть, любить снова и снова, вечно…. — Он кружился по комнате и не говорил, а кричал, даже пел.

— Перестань! — закричала я. — Ты сошел с ума.

— Будем играть или займемся любовью? И то и другое одинаково важно, но решать тебе.

— Я хочу тебе сказать кое-что. Так дело не пойдет. Я совершенно не уверена, что хочу быть… тем, что ты сказал.

Он снова подошел ко мне и снова поцеловал, как раз в ту минуту, когда я собиралась сказать нечто очень важное. И слова сами собой испарились. Да что это был за человек?! Неужели он всегда делал то, что хотел? Всегда добивался своего?

— Эй, послушай, — опять начала я. — Это надо обдумать. Ты очень славный, но…

Он снова заткнул мне рот поцелуем — таким отчаянным и страстным, что я задохнулась. Потом он взял мое лицо обеими руками, посмотрел в глаза и сказал:

— У тебя на зрачках есть маленькие коричневые пятнышки! Отлично! Рот у тебя — маленький, сладкий и теплый. Шея — длинная и белая. Замечательно. Все, как и должно быть.

Ну, это уж было слишком. Я встала.

— А у тебя растрепанные волосы, — заявила я. — Ты слишком худой. У тебя чересчур длинные руки. Губы у тебя слишком жесткие от игры на трубе, уши торчат, а ноги здоровенные. Единственное хорошее, что в тебе есть — пальцы.

— А что тебе еще нужно? — возразил он. — Отныне они твои.

— Так не пойдет, Бенни, — повторила я. — Если ты хочешь чего-то от женщины, то надо добиваться этого мягко, а не налетать, как бешеный мотоциклист. Похоже, ты можешь пройти сквозь стену.

— Так и есть, — ответил он. — Я могу выпрыгнуть из окна. Показать тебе, как я прыгаю со второго этажа?

Он подошел к окну, открыл его и взобрался на подоконник. Постояв там минутку, он шагнул и исчез. Я услышала стук. Боже, да он был настоящим сумасшедшим! Я в ужасе подбежала к окну.

— Бенни, Бенни! — позвала я. — Ты с ума сошел?

Он стоял на карнизе и опасно раскачивался взад-вперед.

— Прыгать? Только скажи, и я прыгну.

— Возвращайся назад, слышишь?

— Ты будешь вести себя, как я сказал?

— О, господи! Ты же убьешься!

— Ты будешь нежной, ласковой, любящей и все такое?

— Да, да!

— Ладно. Тогда отложим прыжок до другого раза.

Он вернулся в комнату. А я снова села на стул.

— Значит, ты сумасшедший, — пробормотала я. — Никаких сомнений. Ты безумен.

— Только с тобой, Хелен, — ответил он, подходя ближе.

— Да я чуть не умерла от страха.

— Поиграть тебе еще? Или почитать вслух? Я почти плакала.

— Нет. Ради всего святого, ничего не делай. Просто сядь спокойно и посиди хоть пару минут.

— Невозможно.

— Прошу тебя, а то я уйду.

Он схватил меня за руку и заставил встать. Я все еще была так испугана, что непроизвольно прижалась к нему и опустила голову ему на плечо.

— Ты дрожишь, — заметил он, обнимая меня за талию. — Ты и правда дрожишь.

Я закрыла глаза, а руки сами обвились вокруг его шеи.

— О, Бенни, я…

Он поднял мое лицо за подбородок. Я плакала. Он поцеловал мокрую щеку, потом губы. В эту минуту мне действительно была нужна его защита.

— Пойдем, полежи немного.

Он медленно отвел меня к кровати. Мы легли рядом. И вдруг мне показалось, что где-то в комнате тихо играет труба, хотя он был рядом, и я могла потрогать его рукой. Он был спокоен, спокоен, но опасен. Его рука уже была у меня на бедре, потом он прижался ко мне, а пальцы пробрались под юбку. Я знала, что надо встать, но не могла, да и было уже поздно. Мне стало тепло и невероятно приятно, мне казалось, что я пою… пою ту мелодию, которую он играл мне.

— Бенни, ты не должен…

— Должен. Милая маленькая Хелен…

— Нам надо быть осторожными, очень осторожными, — прошептала я.

— Да. Да.

Теперь его длинные руки играли музыку на моем теле. И я ответила ему, поддалась, как поддавалась блестящая труба. Я дотронулась до него так, как только один раз в жизни касалась мужчины. Френсиса. Я чувствовала его возбуждение, он тоже ласкал меня, заставляя гореть от страсти. Мы не спешили. Все происходившее было неизбежным. Каким он умел быть спокойным и нежным, какой огонь зажигал в моем теле! И вот я уже сама прижала его к себе, как будто не хотела ни за что отпустить. Когда он вошел в меня, я вдруг испугалась. Испугалась, но только на мгновение. Потом мы забыли обо всем.

Он вел себя осторожно. Он подарил мне все, и когда наступил оргазм, мне снова показалось, что в комнате играет труба. А после я ощутила себя такой легкой, будто могла летать, как птица. Это было совершенство, не поддающееся ни пониманию, ни описанию.

Через несколько минут я погладила его по лицу, ощутив, как подрагивают его губы. Он улыбался.

— Как это было чудесно.

— Не то слово, — ответила я. — Больше. Это как… как… нет, не знаю.

В следующую секунду он уже стоял посреди комнаты. А я смеялась, смеялась, потому что он пел. Он раскинул руки и пел — чистым, высоким голосом. В словах не было смысла, это была просто песня. Этим Бенни выражал свою невероятную радость, радость жить. А я смеялась и смеялась, пока не смогла воскликнуть:

— Перестань, Бенни, перестань! Он оборвал пение, а я выскочила полуголая из кровати и, подбежав, повисла у него на шее.

— Хватит? — спросил он. — Или спеть еще?

— Нет, нет. Давай посидим и покурим.

— Я не курю, но, может, у тебя есть свои сигареты. Я посижу и посмотрю, как ты это делаешь. В тебе красиво все, даже то, как ты куришь.

Я нашла сигареты, прикурила и глубоко затянулась. В какой чудесный мир я попала? Я опустилась в кресло, но что-то больно впилось мне в спину. Это была труба. Я взяла ее в руки, инструмент был еще теплым. Я попыталась подуть в нее, но сколько ни старалась, не раздалось ни звука. Я думала, что у меня глаза от напряжения вылезут из орбит.

— Это не для маленьких девочек, — усмехнулся он.

— Нет, только для больших мальчиков, — согласилась я и передала трубу ему.

Он показал мне, как правильно дуть в мундштук и нажимать на клавиши. Мне снова показалось, что я для него не существую — он ходил по комнате, что-то бормотал себе под нос, кивал каким-то собственным мыслям. Я оделась, как будто была в комнате одна, он едва повернул голову в мою сторону, и мне стало бы обидно, если бы я вовремя не вспомнила, что Бенни надо принимать таким, как он есть.

Со временем я поняла, что значит привыкать к человеку и что значит подчиняться мужчине. Он звал — я приходила, я ему надоедала — и должна была уйти. Чаще всего девчонкам приходится принимать именно такое положение вещей, но тогда мне все было в новинку, и мне даже нравилось быть неглавной, в некотором унижении женщины мне виделась определенная красота и правильность. Но больше всего меня удивил новый и прекрасный опыт: человек мог влюбиться дважды и даже без особого промежутка между двумя влюбленностями. Рядом с этим открытием все остальные новые ощущения меркли. Прежде я была уверена, что любовь — уникальное и неповторимое чувство, но вот не прошло и двух месяцев, как она повторилась.

• Предыдущая
• 15/21
• Следующая