Однажды жарким летом - Аллен Иоганнес - Страница 13

• Предыдущая
• 13/21
• Следующая

Джон носился по всему дому. Обедать с нами ему не разрешалось, но ничто не могло удержать его в комнате. Он то выбегал в коридор, то болтался по саду, строя мне гримасы в окна, то путался под ногами чинно беседующих гостей. К тому же он все время рвался вмешаться в разговор с какой-нибудь фразой, которую произносил нарочитым басом, вроде «Могу ли я взять грушу, дорогая леди?» или «Что за чудное бургундское, сэр». Я все время удивлялась, неужели он никогда не повзрослеет.

Частенько на эти обеды приглашали и дядю Хенинга. Однажды он устроился со своей чашкой кофе рядом со мной на веранде, пока остальные гости разбрелись по гостиной.

— Ну как дела, Хелен? — спросил он. — Много приходится заниматься?

Мне было неловко. Я никак не могла понять, имеет он в виду что-то определенное или просто чувствует себя так же скованно, как я, и просто рад, что нашел среди чужих знакомого собеседника.

— Все отлично, — ответила я.

— Когда ты заканчиваешь?

— Осталось учиться два с половиной года.

— А потом? Будешь поступать в колледж? Уже выбрала в какой?

— Пока еще не знаю. Наверное, надо. Скорее всего я остановлюсь на медицинском. Или юридическом.

— А твоя мама говорила, что тебя привлекает подростковая психология.

— И когда она это говорила, дядя Хенинг? — быстро спросила я.

Он отвел глаза. Может, мне и показалось, но я прочитала у него на лице выражение вины.

Не помню, — ответил он. — Кажется, когда я был у вас в гостях.

— Ну конечно. Где же еще? — отозвалась я, ощущая холодную дрожь собственной двусмысленности.

Он замолчал, явно лихорадочно пытаясь себя убедить, что я ничего не знаю. Он подсел ко мне, разомлевший от хорошей кухни и вина, и хотел продемонстрировать дружелюбие, а я оказалась врагом, с которым надо быть настороже Любой разговор таил в себе массу подводных опасностей, и я не могла не восхититься прямоте, с которой он вышел из положения, задав следующий вопрос:

— Ты что-то имеешь против меня, Хелен?

— Нет, — ответила я. — Ничего. С чего вы взяли?

— Мне всегда хотелось завоевать твое расположение, — продолжал он, — но с тобой непросто разговаривать.

— Не уверена, что вы очень старались, — зачем-то возразила я, улыбаясь и чувствуя, что и голос и улыбка неестественны.

— Возможно, ты и права, — согласился он и встал. — Но если тебе когда-нибудь понадобится помощь — любая помощь — не стесняйся.

— Спасибо, — пробурчала я.

— Хенинг! — позвали его из комнаты, и он вышел. Все это было весьма забавно. Я очень живо представила себе, как прихожу рано утречком в его клинику, усаживаюсь напротив него и говорю:

— Мой дорогой дядя Хенинг, я перестала верить матери, потому что вы ее любовник. Не могли бы вы прекратить эту связь?

Но самое интересное, мне нравилась его спокойная манера. Он никогда не позволял себе резких замечаний, я никогда не видела его в плохом настроении. В нем было что-то очень основательное, рассудительное и вдумчивое. Он прекрасно подошел бы на роль школьного учителя или священника.

Когда гости уходили, папа начинал слоняться по комнатам, рассуждая о том, что все прошло весьма удачно, а мама сидела тихо и почти ничего не говорила. Именно в такие минуты между ними и случались почти незаметные постороннему глазу, но опасные перепалки.

— Ты стряхнул пепел прямо на ковер, — говорила мама. — Три стакана виски подряд для тебя явно многовато.

— Какие все-таки приятные люди, — отвечал папа. — Они высокого мнения о моем бизнесе и так хорошо ко мне относятся.

— Ты так полагаешь? — отзывалась мама. — В следующий раз пригласи их лучше в ресторан. Мне будет гораздо спокойнее.

— Но дом имеет такое большое значение, — возражал он. — И ты должна присутствовать на вечере в качестве хозяйки. Это и дает личный контакт…

— Хм, контакт… Да… пожалуй, я лучше лягу.

И она выходила из комнаты прямая, как палка. Мама ненавидела людей, которые говорят дома о деньгах, и презирала ребяческое желание отца делать вид, что он преуспевающий бизнесмен. Она придерживалась о нем другого мнения, к тому же сама была настоящим снобом, хотя никогда в этом не признавалась. В ее глазах первыми людьми среди представителей разнообразных профессий были врачи, за ними следовали юристы. Она говорила «доктор медицины»с таким выражением, будто называла какой-то прекрасный цветок, а звание «судья муниципального суда» вызывало у нее восторженный вздох. Поэтому-то она и хотела, чтобы я выбрала колледж по одной из этих специальностей, хотя я вовсе не была склонна к серьезной науке. Впрочем, я об этом мало задумывалась — впереди была масса времени.

В начале октября погода наконец начала портиться. После трех безоблачных месяцев тепла и солнца ветер и дождь казались невыносимыми. Утром небо было тяжелым и серым, и я вдруг ощутила, что перемена погоды связана с моей жизнью. «Ты должна надеть сапоги и плащ, — сказала я себе, — и в этом наряде (естественно, без шапки — носить шапку у нас в школе считалось смертным грехом), возможно, станешь снова героиней любовной пьесы или некой новой неизвестной драмы.»

Однажды вечером под проливным дождем я отправилась к Вибике. Жила она недалеко, и я шла по мокрой дороге, засунув руки в карманы. Замечательно было чувствовать капли дождя на лице и волосах. Они напоминали слезы земли, которая прощалась с летней любовью. Я думала о кораблях в море — там должно быть бушевал шторм, и сильным мужчинам приходилось бороться со стихией за свою жизнь.

— Ага, — воскликнула Вибике, открывая мне дверь. — Кое-кто уже тут. Мы болтаем в моей комнате.

Здесь была Астрид со своей необъятной косметичкой. Она обалденно подрисовала себе брови — до самых висков. С ней был Прибен, парень из параллельного класса, который за ней ухаживал. Четвертого персонажа я не знала.

— Это Бенни, — представила его Вибике.

— Меня зовут Бент, — добавил он, протягивая руку, — но все зовут меня Бенни.

— Потому что он без ума от Бенни Гудмана, — пояснила Астрид.

— Он тоже играет, только не на кларнете, а на трубе.

— Ты музыкант? — переспросила я.

— Не совсем. Я играю, потому что мне нравится играть, вот и все.

Труба и сейчас была с ним, и он все время ласкал кнопки, будто хотел, чтобы они ни на минуту не утратили тепло и нежность. Движение было нервным и, видимо, бессознательным. Волосы у Бенни были пепельными, прямыми и длинными, глаза — очень глубоко посаженными. Его длинные сильные руки, как мне показалось, должны были принадлежат мужчине старше, хотя ему не могло быть больше восемнадцати. Как только я его увидела, во мне вдруг что-то дрогнуло. Это было предчувствие.

— О чем мы говорили? — спросила Астрид. — Ах да, о принуждении и запретах. Если бы взрослые не заставляли нас делать одно или не запрещали другое, мы бы доставляли им гораздо меньше волнений.

— И как бы ты себя вела, если бы у тебя была семнадцатилетняя дочь? — поинтересовался Прибен. — Неужели ты ни разу не сказала бы ей: «Прекрати. Я тебе это запрещаю.»?

— Наверняка такое желание бы возникало, — согласилась Астрид, — но я бы не стала ставить вопрос именно так. Я бы попыталась показать ей, объяснить, почему того или другого не следует делать.

— Мы говорили о Водил, — пояснила мне Вибике. — Она две ночи подряд не ночевала дома и сейчас сидит под домашним арестом. Ее запирают, как только она приходит из школы, и выпускают только утром.

— Бодил дура, — заметила я. — То она появляется в школе в бриджах, и ее посылают переодеваться, то прогуливает без конца.

— Бог с ней, — перебила меня Астрид. — Вопрос в принципе. Я хочу знать, почему нельзя делать то или другое. Почему нельзя приходить позже, чем тебя ждут родители?

— Но в этом нет никакой тайны, — заметил Прибен. — Если тебе говорят придти в час, а ты появляешься в половине второго, то не надо, наверное, объяснять, что ты нарушила обещание. Получаешь по шее, и знаешь, за что.

— А разве ты никогда…

— Конечно-конечно, но с девушками все совсем по-другому.

• Предыдущая
• 13/21
• Следующая