В прицеле свастика - Каберов Игорь Александрович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/74
• Следующая

Макаров — опытный техник. Он обслуживал самолет майора Ивана Романовича Новикова, когда тот сражался с японскими самураями на Халхин-Голе. Участвовал Сергей Сергеевич и в боях на Карельском перешейке во время советско-финляндского конфликта перед Великой Отечественной войной.

Когда же разразилась эта большая война, он был назначен техником на самолет Багрянцева. И еще одна важная подробность из фронтового послужного списка техника Макарова. Когда противник прорвал нашу оборону севернее Ленинграда, Сергей Сергеевич достал из чемодана старую бескозырку, расправил ленты, надел ее, взял автомат и вместе с некоторыми другими своими товарищами в составе батальона морской пехоты отправился на Карельский участок фронта. Врагу надолго запомнятся атаки советских моряков, в рядах которых сражался Макаров. Потом он был тяжело ранен, лежал в госпитале, а когда выздоровел, вновь возвратился в родной полк.

Сидя в кабине, я невольно обращаю внимание на сильные руки Сергея и представляю себе, как этот здоровенный, косая сажень в плечах, парень дрался в рукопашной, как строчил из автомата, как резал проволочное заграждение, идя в ночную разведку.

— Что ж, начнем слева по порядку, — встав на левую плоскость, говорит Макаров. — Здесь стоит мотор М-105, тот же, что и на ЛаГГе, Приборы точно такие же, А вот система уборки и выпуска шасси из щитков иная — воздушная. Вот это кран воздушной сети. Это кран шасси. — Он указывает на большой рычаг. — Этой ручкой вы будете пользоваться, когда потребуется выпустить посадочные щитки. С помощью этого барашка изменяется шаг винта. Тут все просто, — улыбается Сергей, — запускайте мотор и летите. Правда, есть маленькая хитрость, но мы сейчас все по порядку...

Хлопок ракеты прерывает его объяснения.

— Вылет! — кричат техники и срывают с моторов теплые чехлы.

Капитан Мясников подбегает к самолету. Высвобождая ему место, я покидаю кабину.

— Ну как, ознакомился с машиной? — спрашивает он.

— Да, ознакомился! Разница тут небольшая.

— Это верно. Все очень просто. А на посадке прямо-таки чудо — сама приземляется! — шутит Мясников и уже серьезно продолжает; — Группу в район Малуксы ведет Ефимов. Меня срочно вызывают в штаб полка. Больше лететь некому. Может, пойдешь в паре с капитаном Львовым? Заодно и к машине присмотришься.

— Понял, товарищ капитан!

Я обрадованно возвращаюсь в кабину. Взлетают штурмовики, за ними выруливают истребители.

— Давай, Сергей, показывай, как запускается мотор, — тороплю я Макарова.

Он нервничает, лезет с головой в кабину:

— Шприцуйте, шприцуйте!.. Отвертывайте кран запуска!.. Да не этот, а вон тот...

Наконец мотор подает голос, и я прямо со стоянки, чуть довернув, мчусь по аэродрому. Машина мягко бежит по укатанному снегу и, оторвавшись от него, устремляется в высоту. «Ух ты какая легкая!» Я убираю шасси, устанавливаю обороты и, догнав группу, пристраиваюсь к Львову.

Далеко внизу перед нами идет восьмерка штурмовиков. За ними по сторонам следуют четыре истребителя ЛаГГ-3 — группа непосредственного прикрытия, возглавляемая Ефимовым. Пройдя западнее Волховстроя, Семен Львов по радио предлагает мне подняться выше и осмотреть «просторы Ладоги», И вот мы уже на высоте трех тысяч метров. Ярко светит солнце. Осматриваемся, Нигде никого. Я включаю оружие и, слегка отвернув самолет в сторону от Львова, даю короткую очередь. Все в порядке.

— Пошли вниз, — говорит Львов и делает переворот. Я намереваюсь последовать за ним, но, оглянувшись, замечаю в слепящих лучах солнца какие-то тени. Резко разворачиваюсь в их сторону и теперь уже несколько яснее вижу пикирующую на меня четверку Ме-109.

Львов ушел. Он уже где-то возле группы. Позвать его на помощь я не могу. Вражеские летчики тотчас обнаружат штурмовики и уж, конечно, погонятся за ними. Нет, я должен задержать эту группу «мессершмиттов», а тем временем наши самолеты выполнят поставленную перед ними задачу. Солнце мешает мне наблюдать и целиться, а истребители противника идут на меня. Можно не сомневаться, что они вот-вот откроют огонь. Уйти невозможно, — от четверых не увернешься. Не раздумывая (где уж тут раздумывать!), я делаю «бочку». Як легко перевертывается через крыло. Отпрянувшие от неожиданности фашисты проносятся надо мной.

Вот это мне и надо было. Теперь я занимаю выгодное для меня положение со стороны солнца и все хорошо вижу. Вражеские истребители делятся на две группы. Одна пара идет на меня в лоб, другая обходит стороной, чтобы напасть сзади. Зная, что наша группа, нанеся удар по цели, будет возвращаться этим же путем, я стараюсь оттянуть фашистов в сторону. Двадцать минут длится этот неравный бой. Мы уже над станцией Войбокало. В удобный момент наношу удар. Один «мессершмитт» дымит и уходит куда-то в сторону. Трое оставшихся буквально сатанеют от неудачи. Я немало наслышан о маневренных качествах Яка и стараюсь вести бой на вертикалях, как это делают обычно мои друзья. Какая легкая машина, этот Як! Прав командир; не самолет — мечта!

Но мне уже тяжеловато. Да и немцы, чувствуется, умотались. До сих пор я благополучно выскальзывал из их цепких лап. Каких только фигур не выполнял при этом! Но вражеские истребители все плотнее сжимают меня со всех сторон. Атака следует за атакой. С вертикали, на которой Як — непобедимая машина, «мессершмитты» загнали меня в вираж. Тяну ручку на себя, а самолет дрожит, трясется весь, будто в смертельном испуге, того и гляди сорвется в штопор. Не бойся, дружок. Если что — помирать вместе будем! А фашист уже сзади. Он все ближе, ближе. Удар! Такое впечатление, будто молот обрушился на рули.

Ручка управления вырывается у меня из рук. Машина перевертывается и переходит в штопор. С высоты трех тысяч метров она несется к земле и вращается с такой скоростью, что кажется, голова моя вот-вот сорвется с плеч.

Попытка вывести самолет из штопора не приносит успеха. Я отстегиваю ремни и пытаюсь выброситься из кабины. Но какая-то дьявольская сила прижимает меня к бронеспинке. Наполовину свешиваюсь за борт кабины, но оторваться от нее у меня не хватает сил. Кажется, все, конец. Но тут совершенно неожиданно самолет перестает вращаться.

Плюхнувшись на сиденье, резко тяну ручку управления на себя. Машина неохотно поднимает нос и метрах в трехстах от земли проносится над лесом. С трудом удерживаю нервную дрожь. Осматриваюсь. «Мессершмиттов» нет. Видимо, решив, что я сбит, фашисты ушли. Пытаюсь перевести самолет в горизонтальный полет, но он не подчиняется мне и продолжает набирать высоту. Неужели отказали рули? Тогда остается надежда только на парашют. Но разве можно бросить такую машину, да еще командирскую? Нет, надо попробовать спасти ее. Я резко до отказа отдаю ручку вперед и жду. Медленно, нехотя истребитель опускает нос. Значит, руль высоты еще действует, но эффективность его так мала, что машина подчиняется только при условии резкого и полного отклонения ручки. И я отклоняю ее, как только нос самолета начинает подниматься выше горизонта. Но стоит ему опуститься — и я снова беру ручку рывком на себя. Лечу, ныряя то вверх, то вниз. Высота — тысяча двести метров. Оба крыла продырявлены осколками снаряда. Руль поворота не реагирует на отклонение педалей, а сами педали не возвращаются в нейтральное положение.

Хочется посмотреть, что случилось с рулями. Но высокий гаргрот (закабинная часть фюзеляжа) загораживает от меня хвостовое оперение. Мотор работает хорошо. Радио молчит. Тихонько накреняю самолет вправо, и машина за счет элеронов медленно разворачивается. Пять минут лечу вдоль железной дороги. Вот уже виден Волховстрой. А тут и наши на подходе. Разворачиваюсь с таким расчетом, чтобы с ходу пристроиться к группе. Все машины в ней на своих местах. Целы и штурмовики, и истребители. Сразу становится легче на душе. Хорошо, что мне удалось задержать вражеские истребители и увести их в район Войбокала. Машину жаль, конечно, но зато друзья спокойно выполнили свою задачу.

Подхожу к ним сбоку. Усиленно работаю ручкой управления. Самолет мой оказывается то ниже, то выше группы. Львов приближается ко мне, знаками спрашивает, вижу ли я, что случилось с моей машиной. Похлопывает ладонью по наушнику своего шлемофона: дескать, слышишь ли? Получив отрицательный ответ на тот и другой вопрос, он вытягивает губы, будто произносит букву «у», и, покачав головой, отходит в сторону.

• Предыдущая
• 51/74
• Следующая