Аврора Горелика (сборник) - Аксенов Василий Павлович - Страница 22

ПЕРВЫЙ КИЛЛЕР

Контрольный в голову.

ВТОРОЙ КИЛЛЕР

Жалко парня. (Стреляет.)

ПЕРВЫЙ КИЛЛЕР

Шмотки его возьми.

ВТОРОЙ КИЛЛЕР

Мешки таскать не нанимался.

Проходят по просцениуму, на секунду притормаживают возле молодых людей в черном; дескать, вопросы есть? Вопросов нет. Чао-какао. Уходят.

Зажигается общее освещение. Богема в глубине террасы функционирует в прежнем режиме. Слышится тонкий голос Какаши.

КАКАША

Мне сейчас показалось, что кто-то погиб в мою честь. Будто лежит он сейчас на поле брани, ну, какой-то такой, вроде Славки моего Горелика, и на щите его написано по-португальски Par Minha Dama! – то есть «За Наташу Светлякову!».

ГВАТЕМАЛА

За революцию надо гибнуть, а не за баб!

Наташа-Какаша расплакалась.

Ст. Официант и Мл. Официант подходят к распростертому Горелику.

Ст. ОФИЦИАНТ

Что случилось с этим клиентом?

Мл. ОФИЦИАНТ

Он тут напачкал. Темная лужа вокруг башки.

Ст. ОФИЦИАНТ

Это «Бордо».

Мл. ОФИЦИАНТ

Не похоже.

Ст. ОФИЦИАНТ

Попробуй на палец.

Мл. ОФИЦИАНТ

(пробует). «Бордо».

Ст. ОФИЦИАНТ

Надо позвонить в вытрезвитель. (Уходит.)

Мл. ОФИЦИАНТ

Этих русских надо сразу сдавать в вытрезвитель. Мешки свои расставили! (Уносит рюкзак Горелика.)

Молодые люди в черном приближаются к распростертому телу.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Спри. Спри. Спро. Спро. Спроси его.

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

(Горелику). Тыж. Тыж. Тыж. Ты жив? Илим. Илим. Или мертв?

ГОРЕЛИК

Не знаю. Все пули попали в цель. Серый Карасевич целил в коронарную артерию и попал. Валька Гром целил в трахею и пробил. Контрольный прошил башку от одной височной кости до другой. Проклятые пули, если бы пролетели мимо, я был бы жив.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Вот они, все твои пули. (Потряхивает в ладони.) Ты лежишь в луже «Бордо». Теперь вставай.

Горелик встает, вытирается салфеткой, садится к своему столу, закусывает остатками «Ум-Жажаноша».

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Какие у тебя вообще-то цели? Зачем ты появился в этой, так сказать, драме?

ГОРЕЛИК

Если я скажу, нарушатся все законы. В первом акте все выкладывать? Губить пьесу?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Нам не говоришь, скажи им. (Показывает на зал.)

ГОРЕЛИК

(в зал, с нарастающей страстью). Я вырвался из убийственной ловушки с двумя целями. Первая: найти и освободить свою прекрасную даму. Разведка донесла, что она может появиться где-нибудь здесь, в Лисбоа. Вторая цель: соединиться с «Авророй», подойти к берегам моей родины и продиктовать свою волю по части очистки воздуха. И я клянусь мирозданием и моими покровителями – египетскими демиургами Хнумом и Птахом, – что сделаю все для достижения этих целей, если только гадские пули не растерзают мое тело!

Зал взрывается аплодисментами. Молодые люди в черном тоже аплодируют – сначала неумело, потом все дружнее и дружнее, в унисон с залом. Потом они садятся к своему столу и начинают обмениваться своими междометиями.

ОБА

Ра! Ра! Ра! Опу! Опу! Опу! Лем! Лем! Лем! (С глубоким удовлетворением.) Чиииииииииич!

ГОРЕЛИК

(весело). А это что же у вас, парни, такой вроде университетский жаргон, да?

ОБА

(весело кивают, как бы удивляясь гореликовской смекалке). Вот именно! Университетский жаргон! Лучше и не скажешь!

ГОРЕЛИК

Знаете, ребята, у меня что-то настроение стремительно улучшается, как будто я снова на третьем курсе, когда у меня было перманентно хорошее настроение. Как будто сей, прямо сей час со мной произойдет что-то стремительно счастливое. Как будто даже выходящее за рамки драмы!

В глубине сцены сквозь общий гул прорезается грохот отброшенного стула. Там воздвигается во весь свой недюжинный рост классик циклопического реализма Ильич Гватемала. Фигура его закрывает от взоров зала страдающую в своей красоте Какашу.

ГВАТЕМАЛА

(звонким старческим голосом). Никогда, ни за что, даже ради лучшей промежности в мире, я не отступлюсь от своих идеалов! (Продвигается в просцениум, где принимает позу монолога.)

МОНОЛОГ ИЛЬИЧА ГВАТЕМАЛЫ

Давайте договоримся: мое настоящее имя останется тайной, прежде всего потому, что я его давно забыл. Боевая подпольная кликуха стала моей кожей и моей пращой. Иные из вас, особенно тронутые буржуазным тленом, скажут, что я сплошная фикция. Спросите тех, кто полег под моими ударами, придерживаются ли они такого же мнения, – спросите!

В революцию меня толкнула литература. В какой-то момент мне надоели книжные салоны, где тебе все время суют в нос Шекспира, Камоэша, ну, этого Борхеса, все такое как бы невонючее, нетленное. Никто там не знал, что такое тлен, что такое вонь, потому что никто по-настоящему не был в революции. Тут пустили слух, что у нас там на опушке леса набирают бригаду, я туда и уехал на своем велосипеде, который уже много лет стоит в Музее Революции и одновременно в Музее литературы; где копия, где оригинал, я и сам запутался.

Дело в том, что в литературу я вернулся задним ходом из революции. Из всех лозунгов тех дней один был мне милее всего как песня незамутненного народного потока: «Грабь награбленное!» И тут я заметил, что и это, самое святое, стало покрываться коростой. Лозунг масс стал превращаться в лозунг аппарата. «Грабь награбленное награбленное!» – так он фактически стал звучать в устах аппарата джунглей.

Все чаще в структурах партии стали появляться умудренные классикой писатели. Прикрываясь бесчисленными терминами, они заключали миллионные договора с американскими издательствами, получали всемирные премии, а потом наведывались в джунгли, к тем, кто день и ночь ползал там с автоматами, с ножами в зубах, к тем, кто не прочел и единой брошюры. Поднабравшись ума и от тех и от других, я сбежал из бригады, прихватив всю кассу взаимопомощи, и погрузился в двойное подполье – и от партии, и от литературы.

Именно там, в подполье, в обществе крыс, игуан и сколопендр я начал создавать свой цикл циклопического реализма. Я мог бы давным-давно выйти на поверхность и стать звездой, но мне нужна была муза. Она появилась наконец в лице неотразимой русской шлюхи то ли в Ленинграде, то ли в Петербурге – уже не помню, во всяком случае, она была со мной во время моего последнего боя с федеральными агентами на окраине Чикаго. Гринго убили меня, но я продолжал жить в целом сундуке неопубликованных романов. Распотрошив сундук, девка пустила эти романы в ход, и они начали свое триумфальное шествие по книжным магазинам того мира, который нам так хотелось уничтожить. Она пустила по ветру все мои миллионные гонорары, но я на нее не сержусь, ведь это у нее в памяти я еще жив, и это со мной она явилась в эту пьесу, в лиссабонские жаркие сумерки накануне восстания, о котором я мечтал и в джунглях, и на бумаге! Пусть там, где все вы пока что пребываете, дорогие товарищи, я остался только в виде памятника на месте своей последней битвы, здесь-то, на сцене, я еще ой-б-ёй как жив! (Уходит в глубину сцены.)

ГОРЕЛИК

(отмахивается от монолога). А, все те же, все о том же! Столько лет все о том же, как будто у человечества нет проблем с тем тонким слоем животворного и тлетворного, без которого мы превратимся в камни, без которого не сможем даже сгнить! (Поворачивается к своим собеседникам и видит, что их нет на сцене.) Что это? Студентов-то как ветром сдуло! Помнится, и мы так делали, когда проходили курс наук в Электротехническом. Завалимся в «Чвановский», напьем, нажрем, а потом кто-нибудь выбьет пробку из щитка, и все в темноте смываются.

Входит мрачный Ст. Официант.