Кровная связь - Айлс Грег - Страница 7

• Предыдущая
• 7/141
• Следующая

Здравствуй, делириум тременс, белая горячка, или белочка…

Моя решимость «завязать» резко и бесповоротно ослабела. Я перерыла все свои медицинские справочники, которые сообщили, что первые двое суток после прекращения приема алкоголя будут самыми тяжелыми. Специалисты-наркологи прописывают в таких случаях валиум, способный притупить физические болевые симптомы, пока пагубная привычка не излечивается на физиологическом уровне. Вот только валиум может привести к развитию «волчьей пасти» у плода, причем вероятность возникновения уродства зависит от дозировки и длительности применения лекарства. С другой стороны, полноценная белая горячка способна вызвать сердечный приступ, апоплексический удар и даже смерть матери. Так что пресловутого выбора из двух зол у меня на самом деле не было. Я знакома с доброй дюжиной челюстно-лицевых хирургов, способных исправить «волчью пасть», но при этом не знаю ни одного, кто мог бы вернуть мертвеца к жизни. Когда королевский аспид пополз ко мне, я влезла на стол, позвонила в «Райт эйд» и выписала сама себе валиум в количестве, достаточном для того, чтобы продержаться в течение следующих сорока восьми часов.

Шины «ауди» протестующе визжат, когда я делаю резкий разворот на сто восемьдесят градусов и останавливаюсь у въезда на федеральную автостраду номер десять. Мимо меня, сердито гудя клаксонами, с ревом проносятся грузовики и легковые автомобили. Час езды по автостраде номер десять приведет меня в Батон-Руж. А оттуда шоссе номер шестьдесят один, следуя изгибам реки Миссисипи, – в городок Натчес, штат Миссисипи, где я родилась и выросла. Я много раз отправлялась в это путешествие, но так и не довела дело до конца. Сегодня вечером, однако…

«Родной дом… – шепчу я про себя. – Место, в которое тебя должны обязательно впустить, если ты приедешь туда, когда бы это ни произошло». Не помню, кто это сказал, но фраза всегда казалась мне уместной и удачной. Хотя на первый взгляд все обстоит не совсем так. Моя семья вечно умоляет меня приехать. А мать прямо-таки мечтает о том, чтобы я вернулась в дом, где прошло мое детство. (Слово «дом» в данном случае неуместно. Это целое поместье, достаточно большое, чтобы приютить меня и еще дюжину семейств). Но я никогда не смогу вернуться туда. Я даже не могу переехать обратно в Натчес. При этом я не знаю, почему. Это очень красивый городок, намного красивее и лучше Нового Орлеана. И уж во всяком случае намного более безопасный и мирный. И он влечет к себе многих, кто пытался покинуть его в разные годы.

Но только не меня.

Вы уезжаете откуда-нибудь в молодости, не отдавая себе отчета, зачем и почему, зная только то, что вы должны уехать оттуда. В шестнадцать лет я закончила среднюю школу, поступила в колледж, уехала из Натчеса и никогда не оглядывалась назад. Парочка симпатичных ребят, которых я знала, тоже стремилась во что бы то ни стало убраться оттуда, и они добились своего. Я, конечно, приезжала отпраздновать Рождество и день Благодарения, но в остальные дни меня было не затащить туда и на аркане, что моя семья воспринимала как личное оскорбление. Они никогда не понимали меня, равно как и никогда не позволяли мне забыть об этом. Оглядываясь назад с высоты прошедших пятнадцати лет, я думаю, что сбежала из дому только потому, что Кэт Ферри могла быть – и стать – самой собой только в другом месте и в другом времени. В Натчесе она была и остается наследницей обременительной, неподъемной череды обязательств и ожиданий, оправдать которые я не могла. Да и не собиралась.

Но теперь я своими руками разрушила собственное тщательно выстроенное убежище. В общем, наверное, это было неизбежно. Меня предупреждали об этом ради моего же блага, предупреждали с самыми лучшими намерениями. Как и ожидалось, мои нынешние проблемы затмевают собой те, что я оставила позади, и у меня фактически не осталось выбора. На мгновение я задумываюсь. А не вернуться ли домой и не собрать ли сумку? Или чемодан? Но если я вернусь, то уже никуда и никогда не уеду. С Шоном разыграется сцена по поводу беременности и тогда… тогда, быть может, это станет концом для нас. Или, скорее всего, для меня одной. А сегодня вечером я еще не готова подойти к краю пропасти.

Мой сотовый телефон в очередной раз пиликает «Воскресенье, кровавое воскресенье». На экране появляется надпись «Детектив Шон Риган». Меня так и подмывает ответить на вызов, но ведь Шон наверняка звонит не по делу. Он хочет меня видеть. Чтобы расспросить об этом маленьком «эпизоде» на месте преступления. Он хочет обсудить со мной, что может быть известно – или еще не известно – капитану Пиацце о нашем романе. Расслабиться после тягостного и утомительного общения с оперативной бригадой.

Он хочет заняться со мной сексом.

Я отключаю звуковой сигнал и въезжаю на автостраду, вливаясь в ночной поток транспорта, покидающего город.

На юге дикая природа всегда живет рядом. Не проходит и десяти минут, как федеральная автострада номер десять спрыгивает с твердого грунта и начинает петлять среди зловонных болот, в которых полным-полно аллигаторов, змей, диких кабанов и кугуаров. Всю ночь напролет они крадутся в темноте и убивают, разыгрывая ритуальную церемонию смерти, охраняющую их собственное существование. Хищники и жертвы, преследователи и преследуемые, вечный танец жизни. Интересно, а кто я? Шон сказал бы, что я охотник, и был бы недалек от истины. Но в то же время это не совсем верно. Всю свою жизнь я оставалась жертвой. На теле и в душе я ношу шрамы, которых никогда не видел Шон. И вот сейчас я не хищник и не жертва, а некий гибрид, играющий обе роли одновременно. Я охочусь на хищников, чтобы защитить самых уязвимых созданий – невинных.

Хотя, пожалуй, в наше время это определение выглядит наивно. Невинные. Ни единого человека, достигшего зрелости и сохранившего при этом ясность рассудка, нельзя назвать невинным. Но при этом никто из нас не заслуживает того, чтобы превратиться в жертву, на которую охотятся исчадия ада. Пожилые мужчины, умирающие один за другим в Новом Орлеане, сделали нечто такое, что привлекло к ним внимание убийцы. Вполне вероятно, нечто совершенно безобидное – или, наоборот, нечто ужасное. Но меня это волнует только в том смысле, что может помочь найти убийцу, который лишил их жизни. Впрочем, теперь мне можно вообще не волноваться на этот счет. Потому что капитан Пиацца исключила меня из числа участников охоты.

Нет, ты сама себя исключила, – возражает цензор у меня в голове.

Экран мобильного телефона, лежащего на сиденье для пассажира, загорается зеленым светом. Это снова Шон. Я переворачиваю телефон, чтобы не видеть мерцания дисплея.

В течение всего прошлого года, когда беспокойство или депрессия становились невыносимыми, я сбегала к Шону Ригану. Сегодня я убегаю от него. Убегаю, потому что боюсь. Когда Шон узнает, что я беременна – а я намерена оставить ребенка, – он или сдержит свои обещания, или нарушит их. И мне становится дурно при мысли, что ради меня он не бросит свою семью. Этот страх настолько осязаем, что итог кажется мне предопределенным заранее, как будто я с самого начала знала, что все будет именно так, и лишь обманывала себя, надеясь на лучшее.

Шон никогда не скрывал своих сомнений. Его беспокоит мое пьянство. Моя депрессия. Мои повторяющиеся время от времени маниакально-депрессивные состояния. Его беспокоит то, что в сексуальном смысле я не умею хранить верность. Учитывая мое прошлое, его опасения не лишены оснований. Но я считаю, что однажды наступает момент, когда ты должен поставить на карту все, рискнуть всем ради другого человека, независимо от своих страхов. Кроме того… неужели Шон не понимает, что если после того, как стал близок со мной, он все равно не может доверять мне, то мне намного труднее полагаться на саму себя?

Мои руки, лежащие на рулевом колесе, дрожат. Мне необходимо принять еще одну таблетку валиума, но я не хочу рисковать, иначе могу заснуть за рулем.

• Предыдущая
• 7/141
• Следующая