Кровная связь - Айлс Грег - Страница 42

• Предыдущая
• 42/141
• Следующая

Малик приподнимает одну бровь.

– Все вьетнамцы по определению были вьетконговцами. Вам наверняка это известно.

– Откуда это может быть мне известно?

Еще одна загадочная улыбка.

Ко мне возвращается ощущение эмоциональной обнаженности.

– Послушайте, если у вас есть что сказать о моем отце, почему бы просто не рассказать мне об этом? Вы ведь знали его, не так ли?

– В некотором смысле я знаком с каждым, кто служил во Вьетнаме. Мы все в душе кровные братья.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Малик вздыхает.

– Я не знал вашего отца.

– Вы выражаетесь в буквальном или фигуральном смысле?

– Какое это имеет значение?

– Господи! Вы были одногодками, из одного штата, оба попали во Вьетнам…

– Что вы помните о той ночи, когда погиб ваш отец, Кэтрин?

– Это не ваше дело.

– Я бы хотел, чтобы это стало моим делом. Думаю, что могу помочь вам. Если вы будете доверять мне…

– Я здесь не для того, чтобы пройти курс лечения, доктор.

– Вы так уверены в этом? Похоже, вам не мешает выпить. У меня есть саке сорта «Изоджиман». К сожалению, водки не держу.

«Откуда, черт возьми, он знает, что я предпочитаю водку? Неужели он помнит об этом со времени, когда я еще училась в медицинской школе? Ведь это было десять лет назад».

– Заканчивайте свой рассказ, – говорю я ему, пытаясь перевести разговор на безопасную тему.

– Разве я его не закончил?

– Ваша сестра тоже подверглась сексуальному насилию, правильно? Но она заблокировала эти воспоминания?

Наверное, целую минуту Малик молча рассматривает меня, потом продолжает негромким голосом:

– Во время службы во Вьетнаме я получил письмо от Сары. Ей уже некоторое время снились кошмары. Но теперь у нее началось то, что она сочла галлюцинациями. Они преследовали ее наяву. Видения, в которых наш отец снимал с нее одежду, трогал ее. Разумеется, это были детские воспоминания, а не галлюцинации. В конце письма она сообщила, что подумывает о том чтобы сделать что-то с собой. Свести счеты с жизнью.

– Что же стало причиной? Ваш с нею разговор?

– Нет. К тому времени у нее уже родилась дочь, которой как раз исполнилось три годика, – вероятно, именно в этом возрасте наш отец начал насиловать Сару. Это самая распространенная причина, вызывающая возвращение подавленных воспоминаний у молодых женщин.

– И что вы сделали?

– Я попытался получить отпуск по семейным обстоятельствам, чтобы вернуться в Штаты. Но такие отпуска армейским уставом не предусмотрены. Я писал ей каждый день, стараясь поддержать, укрепить ее дух, убеждая в том, что ей есть ради чего жить. Что-то в моих словах, должно быть, звучало фальшиво, поскольку мысли о самоубийстве посещали и меня самого. И не только мысли. Я выносил раненых с поля боя под огнем, когда почти наверняка должен был получить пулю сам. Я был под минометным обстрелом, под пулеметным обстрелом. Да из чего только в меня не стреляли… За желание умереть меня наградили медалью. Я получил Бронзовую Звезду.[16] Как бы то ни было… моих писем оказалось недостаточно. Воспоминания становились все ужаснее, и Сара наконец осознала, что внутренним взглядом видит то, что действительно с ней происходило. Она не смогла этого вынести. Она повесилась, когда муж с дочерью были в зоопарке.

Малик больше не смотрит на меня. Он уставился невидящим взглядом куда-то вдаль, и все подсказывает мне, что мыслями он сейчас далеко. Я даже не пытаюсь сделать вид, что сочувствую ему.

– Я хочу знать, что я здесь делаю, – негромко говорю я.

По его губам пробегает едва заметная тонкая улыбка, и он переводит взгляд на меня.

– Я тоже, Кэтрин.

Пришло время покончить с этой игрой.

– Я здесь потому, что думаю, будто это вы убили пятерых человек.

Глаза Малика блестят.

– В самом деле?

– Если вы и не убивали их, то знаете, кто это сделал. И покрываете их.

– Их?

– Его или ее. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

– Эх, Кэтрин… Я ожидал от вас большего.

Его снисходительное обращение переполняет чашу моего терпения.

– Я считаю, что наши жертвы приходятся родственниками вашим пациентам, одновременно являясь сексуальными насильниками. Убивая их, вы хотите выглядеть кем-то вроде рыцаря, выступившего в крестовый поход против зла, которое известно вам слишком хорошо.

Психиатр молча наблюдает за мной.

– Если это правда, то что вы думаете обо мне? Педофилия считается самым рецидивным изо всех преступлений. Насильники никогда не останавливаются, Кэтрин. Они просто находят себе новые жертвы. Их нельзя реабилитировать или перевоспитать.

– Вы хотите сказать, что их убийство оправданно?

– Я хочу сказать, что остановить их может только физическая немощь или смерть.

Я молю Бога, чтобы передатчик донес эти слова до Кайзера и всех остальных.

– Вы хорошо стреляете из пистолета, доктор?

– Я попадаю туда, куда целюсь.

– А боевыми искусствами вы не увлекаетесь?

Он бросает взгляд на самурайский меч на стене.

– Я могу разрубить вас на кусочки, прежде чем группа специального назначения ворвется сюда. Если вы хотите услышать именно это.

По телу у меня пробегает дрожь. Я перевожу взгляд на запертую дверь, молясь, чтобы за ней стоял офицер группы спецназа Я забыла условную фразу. Что-то насчет футбола…

Малик поднимается из-за стола, и я судорожно вскакиваю со стула. Но он лишь складывает руки на груди и смотрит на меня. Похоже, с жалостью.

– Когда уйдете, то вспомните, что мы едва затронули интересующий нас вопрос. Мы даже не заговорили о виновных.

– О виновных?

Он кивает.

– Как может холокост перестать вершиться среди нас, если общество не восстает, чтобы остановить его?

– В таком случае…

– Подумайте об этом, Кэтрин. А теперь я хотел бы заняться делами. Вы сможете рассказать мне, что думаете по этому поводу, во время нашей следующей встречи.

– Следующей встречи не будет.

Малик улыбается.

– Разумеется, она будет. В течение следующих нескольких дней вы поймете и вспомните многое. Так всегда бывает.

Он берет что-то с низенького столика, наклоняется над своим столом и протягивает этот предмет мне.

Визитная карточка.

Из чистого любопытства я беру ее. На ней указано лишь имя Малика, а под ним – два телефонных номера.

– Позвоните мне, – говорит он. – Если меня решат посадить в тюрьму, не беспокойтесь. Я в состоянии постоять за себя.

Встреча закончена. Я иду к двери, потом оборачиваюсь. Малик выглядит очень странно – одетый в черное с головы до ног и столь неподвижный, что кажется высеченным из камня. Я даже не уверена, что он моргнул хотя бы раз во время нашего разговора.

– Не вините себя, – говорит он.

Я сижу на заднем сиденье фэбээровской «Краун-Виктории», прижавшись к Шону, а машина с ревом мчится по Уэст-эспланада, огибая озеро Понтшартрен и направляясь к зданию ФБР. Джон Кайзер, устроившись рядом с водителем, говорит по большому сотовому телефону, который кодирует каждое слово, пронесенное в микрофон.

– Найдите все, что только возможно, о сестре Малика и обстоятельствах ее смерти, – приказывает он невидимому собеседнику, находящемуся в штаб-квартире Бюро. – Малик сказал доктору Ферри, что она совершила самоубийство. Я также хочу знать все о его отце. Словом, все, что вы сумеете раскопать. И еще одно. Обратитесь в министерство обороны. Я хочу получить как можно больше сведений о том, как он попал в плен в Камбодже, – если он не врет на этот счет. Я не помню, чтобы об этом упоминалось в его личном деле. Вполне возможно, что в лагере для военнопленных он встретился с кем-то из своих будущих жертв…

Я отключаюсь от происходящего, стараясь не вслушиваться в голос Кайзера, и сажусь ровнее. Во время встречи с Маликом я держалась неплохо, но после меня начала бить дрожь, как солдата, побывавшего в первом бою.

• Предыдущая
• 42/141
• Следующая