Мерзавец! Мой милый карибский пират - Takki Настя - Страница 18

Когда я злюсь, то просто выключаю функцию анализа в мозге и позволяю себе спалить свое отношение к ситуации до состояния пепла.

Иногда, правда, получается так, что вместе со страданиями, вызвавшими этот приступ бешенства, сгорает заодно и все хорошее, что связывало меня с объектом злости.

В этом случае я чувствую полное разочарование в человеке, и моя боль продлевается. Это уже крайность, и часто я не могу ее избежать.

Я злилась на Энрике, на этот остров, который в одночасье показался мне скучным и бледным. Но больше всего я злилась на себя. Дура. Как я могла подумать, что он влюбился в меня? С чего бы? Я не хуже и не лучше других девчонок…

В этот момент мимо продефилировала красотка в большой красной шляпе и микроскопическом бикини. «Вот-вот! — подумала я, разглядывая ее безупречный зад. — Таких, как я, полно вокруг! А эта Нора? Да она — мечта, просто королева эротических фантазий! Я и близко не топталась…» Мне-то казалось, что это я его совратила, а на самом деле это он развлекся со мной.

Я мучилась, чувствуя себя доступной женщиной в почти библейском предосудительном значении этого слова. Ту, на которую все показывают пальцем. Может, это ребячество, но именно так я чувствовала себя сейчас. Это я — та, что всю жизнь сама разводила мужиков!

И с чего я решила, что лишена недостатков? Да их у меня полно!

Одни ноги чего стоят, это просто ласты какие-то! Подбор летней обуви в магазине для меня сущее испытание.

Я осознала свою широкую ступню как проблему где-то лет в пятнадцать, когда моя двоюродная сестра привезла мне в подарок из Франции босоножки. Они были потрясающие! Черные бархатные, на невысокой тоненькой шпильке, с узенькой перемычкой, украшенной стразами.

Я истерично пыталась запихнуть ногу в эту перемычку, но она не влезала. Мне казалось в тот момент, что я — одна из дочерей мачехи Золушки, которая безуспешно пытается просунуть свою безразмерную лапу в хрустальную туфельку. Эти босоножки очень долго простояли на обувной полке как немой укор природе за допущенное ею несовершенство.

Я зарыла в песок свою «раненую» стопу.

— Сиди уже! — сказала я себе, слизнув с губ соленую слезу. — Еще роман какой-то себе выдумала…

Мне трудно было оправдать свою наивность, вроде не первый десяток лет живу на свете, а все туда же — в розовые сопли тянет. Я попыталась подбодрить себя мыслями о том, что дома в Москве меня ждет Федор, такой надежный и милый, с земной профессией и стилем жизни, не то что Энрике… То, что произошло на этом острове, всего лишь забавное приключение, которое я скоро даже не вспомню. А точнее, даже буду смеяться.

Я почти успокоилась и собиралась было встать, но передо мной возник Энрике.

— О, боже! — Я закрыла глаза. Когда я их открыла, Энрике по-прежнему стоял передо мной.

— Ты сказала правду в кафе? — сухо спросил он.

Спазм в горле не позволил мне ответить сразу.

— Это ты говоришь мне о правде? — задохнулась я. — Да я не знаю тебя совершенно и верю тебе, верю в твои сказки о пиратах и шаманах, а ты просто банальный бабник! Ты встречаешься со мной, а у самого есть девуш ка… или жена.

— Нет, нет… — Энрике замотал головой. — Мы раньше встречались с Норой, но теперь между нами все кончено.

— Да, да, да! — Я сделала вид, что снимаю с ушей лапшу.

— Это правда.

— Ты уж прости, что я тебе не верю.

— А у тебя есть парень? — спросил он, и я лишилась дара речи.

Я была поймана. Как шустрая маленькая ящерка — за хвост.

— Нет! — уверенно соврала я.

Энрике закивал головой, и я поняла, что он мне верит.

И вдруг, не поверите, мне стало так гадко оттого, что я соврала. Я только что была готова вылить на него тонну грязи, а сейчас мне захотелось спрятать голову в песок, чтобы Энрике не увидел мои бегающие глазки.

Аня вскочила на ноги. Несколько секунд она просто смотрела на Энрике. Она почувствовала, что у нее выступают слезы, и обняла его.

«Господи, сделай так, чтобы это не кончалось!» — подумала она и прижалась к нему всем телом. Он тоже обнял ее, но его руки лежали на спине девушки, как плети.

Плечи Ани задрожали. Энрике понял, что она плачет, и его руки вновь стали нежными и теплыми, он ласково погладил ее по спине.

— Прости меня… — начал он, но она прикрыла его губы рукой.

— Ничего не говори, прошу тебя, не сейчас… никогда, не говори ничего… Я верю тебе. Ты — мой милый карибский пират! — Ее пальцы утонули в его черных как смоль волосах. — У меня нет никаких сокровищ… Что же я могу предложить тебе?

— Себя, — он поцеловал ее в мокрое от слез лицо, — этого мне достаточно…

Два часа спустя Аня наблюдала за тем, как Энрике смотрит футбол по кабельному каналу, опустошая вазочку с засахаренной папайей.

Она смотрела украдкой и любовалась каждым его движением: как он берет кусочек, медленно подносит ко рту и кладет его в рот, иногда не сразу, потому что слишком увлечен игрой, как он жует — движения его челюстей казались ей прекрасными, она никогда не задумывалась над тем, что можно так красиво есть, — как он облизывает пальцы, как тянется за новым кусочком… Ей казалось, что она может смотреть на это бесконечно.

Его обнаженное тело на белых простынях в вечерних сумерках, казалось, было сделано из молочного шоколада. Оно и правда было красивым.

«Интересно, — думала она, — как изменят его годы? Будет ли он толстым или лысым? Станет ли сутулиться? Появятся ли у него привычка огрызаться на женское занудство?.. Нет, он всегда будет таким!»

Внезапно ей пришла в голову идея.

Аня протянула руку и достала из папки листок бумаги и карандаши. Она была рада, что Энрике не заметил этого, иначе его поза перестала бы быть такой естественной.

На листе появились профиль, волосы и плечи, напряженные локти, зарытые в простыню, выступающие лопатки, сильные, как крылья, сложенные за спиной, изгиб поясницы, бедра как у греческой статуи, ноги…

Он не замечал, что Аня рисует его, а она вытачивала штрихами его тело на листе.

«Хочу запомнить его таким», — думала она.

В матче наступил перерыв, и Энрике отвлекся от телевизора. Он смутился и рефлекторно поменял позу, однако рисунок был уже готов…

— Подкараулила меня?

— Я не могла удержаться — ты был очень красив, — сказала я.

— Да уж, я такой! — Энрике хлопнул себя по ягодице.

Я засмеялась: мужское кокетство всегда забавно.

— Паоло тобой просто очарован, — сказал он. — Он обещал поговорить насчет тебя со своим другом — хозяином галереи искусств Девониш.[6]

— Со своим другом или со своим…

— Эй, Анита, не будь ханжой! Было бы здорово, чтобы твои работы там выставлялись.

У меня по спине пробежал холодок.

— Конечно, это здорово. А как я их буду сюда присылать?

— Зачем присылать? — удивился Энрике.

И тут у меня не холодок пробежал, а целая снежная лавина сошла.

— Ты хочешь, чтобы я…

— А ты нет?

— Я — да, но…

— Что но? — Энрике сверлил меня взглядом.

— Ведь ты…

— Я люблю тебя.

Я остолбенела. Его глаза в полутьме были похожи на огромные черные вишни.

— Я люблю тебя, — повторил Энрике.

— Но как же…

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты сейчас же мне ответила, что чувствуешь ко мне.

Жар бросился мне в лицо, а в горле стоял ком. Я хотела сказать ему то, что он хотел услышать, но испугалась, что скажу — и все это кончится. Я всегда боялась признаваться мужчине в любви, хотя по жизни я настоящая влюбчивая ворона. За свою недолгую жизнь я влюблялась раз сто и девясто восемь из них не взаимно, но это вовсе не мешало мне вновь и вновь западать на симпатичных представителей противоположного пола.