Утро вечера мудренее - Иванов Сергей Михайлович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/57
• Следующая

Существуют сны и без замен и искажений. Это сны маленьких детей. Двухлетний ребенок, поздравляя кого-то, должен преподнести корзинку черешен. Он делает это с неудовольствием, хотя и ему обещаны черешни. Наутро он рассказывает свой сон: «Герман съел все черешни из корзинки». Девочке трех лет не дали долго покататься на лодке. Она плакала. Утром она говорит: «Сегодня ночью я каталась на лодке по озеру». Искажений никаких, явное и скрытое содержание почти совпадают. Детское сновидение — это реакция на дневное переживание, оставившее ощущение неисполненного желания. В сновидении ребенок получает прямое исполнение желания. Благодаря этому, быть может, он и не знаком с бессонницей.

Мы заблуждаемся, думая, что без сновидений мы бы спали лучше. Без них мы, может, и вовсе не могли бы спать. «Они сохраняют наш сон и покой, они устраняют то, что не дает спать, — говорит Фрейд. — Они немного тревожат нас, подобно сторожу с его колотушкой, который не может не шуметь совсем, прогоняя нарушителей спокойствия, но какой шум подняли бы эти нарушители, если бы не было сторожа!»

Возникновением своим сновидение обязано желанию, и содержание его — исполнение этого желания. Я желал бы кататься по озеру, гласит желание, вызывающее сновидение; я катаюсь по озеру — таково содержание сновидения. У сновидения та же схема, что и у ошибочного действия — описки или обмолвки. Там мы видим две тенденции, нарушаемую и нарушающую, ошибка — компромисс между ними. Мы хотим сказать одно, наше «я» хочет сказать другое, у нас получается третье. Во сне нарушаемой тенденцией может быть только желание спать, а нарушающей — психическое раздражение, то есть желание, стремящееся к удовлетворению. Сновидение — компромисс: спишь, и все же желание удовлетворяется. И то и другое осуществляется как бы неполностью. Желания — вот в чем корень всего! Это хорошо отражено в языке, великой сокровищнице опыта, знаний и мыслей. Свинье снятся желуди, а гусю кукуруза, гласят поговорки, более откровенные, чем мы. А такой оборот, как «ему и не снилось»? Разве не указывает он на то, что составляет содержание сновидения? Бывают, правда, и страшные сны, но нет поговорок, которые бы утверждали, что свинья или гусь видят во сне, как их закалывают.

Есть еще один вид неискаженных сновидений, где исполнение желания узнать так же легко, как и в детских снах. Это сны, которые вызываются потребностями организма. Голодному часто снится еда. Отто Норденшельд рассказывает в своей книге «Антарктика» о зимовке своего экипажа. Утром все рассказывали сны; это были длинные истории, в которых все вертелось вокруг еды; фантазии было мало. Путешественник Мунго Парк, погибший от жажды в Африке, видел во сне одни многоводные луга. Сновидение в таких случаях достигает немногого, но оно честно пытается выполнить желание. Бывают также короткие сны, в которых исполняются другие потребности, например, сны, выражающие нетерпение: человек готовится пойти в театр, а ему снится, что он уже там. Или сны, в которых нежелание просыпаться внушает сон, будто человек уже встал, умывается, выходит на улицу… Он предпочитает вставать во сне, а не наяву.

Каким же способом исполняются желания в более сложных и более распространенных сновидениях и что это за желания? Один пациент рассказывает свой сон; он не совсем приличен, и оказывается, что в наиболее рискованных местах ему слышалась не речь, а неясное бормотание. Это похоже на прямое и косвенное воздействие цензуры, говорит Фрейд. Прямое, когда она выбрасывает определенные места, оставляя пробелы в газетном тексте, и косвенное, когда сам автор искажает свой текст, вводя неясности и намеки. Всюду, где в явном сновидении имеются пропуски, плохо запомнившиеся места, странные намеки, виновата наша внутренняя цензура. В сновидении о трех билетах нет ни поспешной женитьбы, ни поспешной траты денег, акцент перемещен на посещение театра и покупку билетов, элементы сгруппированы иначе, и явное на тайное не похоже совсем. Перемещение акцента больше всего способствует искажению сновидения и налагает на него тот странный отпечаток, из-за которого мы не узнаем в нем продукт собственного творчества.

Пропуски, изменения, перегруппировка материала — вот излюбленные приемы цензуры. Цензура направлена против того, что дурно в социальном и эстетическом отношении, о чем в бодрствовании думают лишь с отвращением или не думают совсем. Все, что отвергает и искажает цензура, отмечено печатью безграничного эгоизма. Во сне свободное от этических уз «я» легко идет навстречу любому капризу инстинкта, отдавая предпочтение наиболее запретным объектам и сюжетам. В сновидении человек может желать смерти самым близким и любимым людям. «Вы хотите сказать, что мне жаль денег, потраченных мною на приданое сестры и воспитание брата? — возмущается один из пациентов. — Да я только на них и работаю, у меня в жизни нет иных интересов, я, как самый старший, обещал заботиться о них нашей покойной матери». «Я желаю смерти своему мужу? — восклицает другая. — Да у нас самый счастливый брак из всех. Согласитесь, что его смерть лишила бы меня всего в жизни». Люди упорно доказывают обратное тому, что психоанализ находит у них. Ничего не поделаешь! Если нам что-то не нравится, это не значит, что этого нет, говаривал знаменитый невропатолог Шарко. Если какой-нибудь ученый будет вам доказывать, что в один прекрасный день вся органическая жизнь на земле прекратится, не станете же вы возражать ему, что этого не может быть, ибо такая перспектива уж очень неприятна. Но может ли быть, чтобы зло занимало такое большое место в душевной структуре человека? Может, ибо откуда же тогда берется все зло в мире! Кто же творит его, как не сами люди? Но со злом ли мы сталкиваемся в сновидениях, это еще вопрос.

Искажает основной мотив сновидения не одна цензура. В него вмешиваются и постоянные символы сновидений, подобные тем, о которых говорят народные приметы и старинные сонники. Количество лиц или явлений, изображаемых такими символами-сравнениями, невелико: человеческое тело, родители, братья и сестры, рождение, смерть. Символом тела служит дом; родители изображаются в виде короля и королевы или других высокопоставленных особ, братья и сестры в виде мелких зверюшек; рождение (роды) часто связано с водой, а умирание с отъездом (вот она, телега из аксаковского сонника!). Смерть символизируется неясными намеками, ощущением неопределенности: думать о смерти неприятно, и наше сознание всегда гонит мысль о ней.

Все это тоже отражено в языке. Встретив приятеля, мы называем его «старой развалиной» и советуем ему треснуть обидчика «по кумполу». Царь и царица из любой сказки, в сущности, просто родители. Аист находит новорожденного в болоте, а та, кто в легендах вытаскивает корзину с ребенком из воды, часто становится его матерью. Когда наш друг «уходит в иной мир», мы говорим маленьким детям, что «он уехал», и отправляемся провожать его «в последний путь».

Вся работа сновидения направлена на то, чтобы найти тот язык, который скроет от самого спящего его тайные помыслы. Делается это разнообразными способами. Например, «сгущением»: явное сновидение всегда короче скрытого, так как некоторые элементы опускаются вообще, а элементы, имеющие общие черты, сливаются в одно целое. Каждый может вспомнить, что во сне несколько лиц часто сливаются в одно: человек похож на А., одет, как В., а ты еще знаешь, что это В. Работа сновидения соединяет две мысли в одном слове, получающем, как каламбур, несколько значений. В конце концов прямая зависимость между элементами скрытого и явного сновидения исчезает: один явный элемент соответствует многим скрытым, один скрытый может участвовать в нескольких явных. Иногда сгущение дополняется сдвигом. Либо скрытый элемент замещается не собственной его частью, а чем-то отдаленным, намеком, либо акцент переносится со значительного элемента на незначительный.

С противоположными элементами делается то же, что и со сходными: они сгущаются в один элемент, который может выражать и сходство и различие, а также то и другое сразу. Это тоже было в языке: противоположности выражались одним и тем же корнем. В Египте «кен» означало и сильный и слабый. Различал их тон, жесты, а в письме рисунок-добавка. Кен-сильный сопровождался стоящим человечком, а слабый — бессильно согнувшимся. Потом стало «кен» и «кан». В латыни амбивалентны altus — высокий и низкий, cacer — святой и нечестивый; clamare — кричать, но clam — тихо, тайно. В немецком Stimme — голос, а stumm — немой, безмолвный.

• Предыдущая
• 44/57
• Следующая