Операцию «Шторм» начать раньше… - Иванов Николай Федорович - Страница 79

• Предыдущая
• 79/140
• Следующая

— Проходите, садитесь, — тихо пригласил Тараки.

Нет, о недоверии здесь говорить не приходилось. В голосе, позе Генерального секретаря — просто страшная усталость. И ничего, кроме усталости.

Пузанову вспомнилось, как принимал его Тараки на второй день после революции. Встреча проходила неофициально, но Тараки обнял его, долго жал руку, потом возбужденно ходил по кабинету, строил планы на будущее. Именно тогда он первый раз произнес, что афганский народ построит социализм за пять — семь лет. Словом, светился и буквально источал оптимизм. Александр Михайлович тогда еще спросил под настроение:

— А можно узнать, что вы сделали с членами бывшего правительства?

— Как что? — удивился Тараки. — Арестовали. — И, видимо, сам удивившись этой легкости — вершить судьбы людей, вдруг задумался: — А может, тех, кто хорошо работал, отпустить? Как вы думаете?

— Я думаю, это будет мудро с вашей стороны, — поддержал Александр Михайлович.

Потом он приходил просить за Кештманда и Кадыра, когда был раскрыт заговор «Парчам» и стало ясно, что начальнику Госплана и министру обороны не избежать расстрела. Тогда Тараки уже встретил холодно, выслушал просьбу и ответил сразу, не раздумывая:

— Их судьбу решит ревтрибунал.

Ревтрибунал приговорил Кештманда и Кадыра к смертной казни. Тогда Тараки тоже выглядел еще бодро и уверенно.

А вот спустя всего год человек изменился до неузнаваемости. Впрочем, и сама революция изменилась. И именно об этом надо говорить усталому Нуру. Говорить неприятные для его самолюбия вещи.

Пузанов оглянулся на посольского переводчика Рюрикова, приглашая его переводить:

— Товарищ Тараки, мы имеем поручение от советского руководства срочно сообщить его точку зрения на события, которые происходят в вашей стране. Москва просит сделать это в присутствии Амина.

Тараки, казалось, не удивился просьбе:

— Хорошо, он здесь, во Дворце, и его сейчас позовут.

Вызвав охранника, приказал ему пригласить Амина.

Тот пришел почти сразу, правда, в халате и тапочках. Цепко оглядел ночных гостей, поздоровался.

— Извините, что я по-ночному. Собирался уже ложиться спать, но мне сказали, что приехали советские товарищи, и я, чтобы не терять время, не стал переодеваться.

«Или чтобы поскорее узнать, зачем приехали», — продолжил про себя Александр Михайлович и повторил, что привез сообщение из Москвы. Зачитал его. Тараки и Амин выслушали его с напряжением, но, кажется, ожидали чего-то более серьезного от ночного визита такой представительной делегации. Хотя, будь они мудрее в политике, поняли бы, что уже и это обращение — едва ли не попытка вмешаться в чужие дела и отсутствие резких выражений в нем еще не говорит о нормальной ситуации.

— Да, в руководстве страны есть некоторые разногласия, но они преодолимы, — начал первым Тараки. — А советскому руководству доложите, что мы благодарим их за участие и заинтересованность в наших делах. И можете заверить их, что все у нас будет в порядке. Вот мой сын, и он подтвердит это. — Генеральный секретарь указал взглядом на Амина. Пальцы Тараки по-прежнему держал у лица, но Пузанову показалось, что под седыми усами Нура мелькнула усмешка.

— Я полностью согласен с товарищем Тараки: все наши разногласия преодолимы, — торопливо, словно опасаясь, что ему не дадут выговориться, сказал Амин. — И хочу только добавить: если вдруг мне придется уйти на тот свет, я умру со словом «Тараки» на устах. Если же судьба распорядится так, что дорогой учитель покинет этот мир раньше меня, то я свято буду выполнять все его заветы. Он мой отец. Он меня воспитал, и все будет так, как скажет он. Обещаю при нем, что я сделаю все, чтобы в партии было единство.

И опять — то ли кашлянул, то ли ухмыльнулся за ладонями председатель Ревсовета. А разговор можно было считать законченным.

Посол встал первым, поклонился, прощаясь.

— Все эти игры в отцов и сыновей — для отвода глаз, для того, чтобы потом больнее укусить друг друга, — лишь сели в машину и захлопнули дверцы, сказал Иванов.

— К сожалению, вы, кажется, правы, — отозвался с переднего сиденья посол.

От представителя Комитета госбезопасности иной оценки он, впрочем, и не ждал. Если его личные симпатии все-таки на стороне Тараки, то Иванов не признает за лидеров ни Нура, ни Амина. Вообще-то плохо это, когда среди советников уже произошло размежевание на таракистов и аминистов, так никогда не найти будет истинных оценок. Их вон трое в машине — и у каждого свое мнение. Горелов, например, после приезда Заплатина в большом восторге от Амина. Но им, военным, главное — работоспособность руководителя, его конкретность и четкость во всем. Здесь Тараки, конечно, проигрывает своему ученику, но если смотреть на человечность...

— Лев Николаевич, а ваше мнение? — спросил у Горелова.

— Конфликт зашел слишком далеко, — отозвался тот. — Лично я боюсь, что мы уже здесь бессильны.

Замолчали, стали смотреть в окна машины. Кабул спал, погруженный во тьму, проторговавший еще один день и совершивший на благословение еще один намаз вслед уходящему солнцу. Недавно в одной из газет, полученной из Союза, Александр Михайлович прочел занимательную заметку о враче из Баку, который доказывает, что совершение намаза — это великая врачующая сила. Что чтение сур из Корана по ритмике есть не что иное, как дыхательная йога, а прикладывание лбом к земле — разрядка, освобождение тела от избытка энергии. И так далее. Может, так оно и есть, давно пора понять, что на Востоке ничего не делают зря. А посольские шутники, преимущественно из молодых, даже гарему нашли объяснение: если в Европе мужчина отдает свою силу и энергию женщине, то в гареме создается такое энергетическое биополе, при котором уже мужчина получает в определенный миг от своих жен и силу, и заряд новой бодрости. Потому, мол, здесь и старцы в состоянии создавать семьи и иметь детей.

Эх, молодцы, помогли бы лучше найти тот момент, когда можно примирить Генсека и его заместителя. А то ведь, когда паны дерутся, чубы трещат у холопов. Но нельзя же, в самом деле, чтобы при народной власти жилось народу хуже, чем при Дауде. Тогда ради чего и революция? Правда, народной и сегодняшнюю власть назвать можно только с большой натяжкой — в ЦК на данный момент из тридцати человек ни одного рабочего, не говоря уже о крестьянах...

• Предыдущая
• 79/140
• Следующая