Тени исчезают в полдень - Иванов Анатолий Степанович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/174
• Следующая

Выпрямившись, Фрол задумчиво обошел круг, на котором молотили пшеницу, еще раз поглядел на сбившихся вокруг коня людей, еще раз усмехнулся и не спеша, будто шел по своей надобности, скрылся за ометом.

Когда залез в темную, пахнущую сухой пылью дыру в соломе и стал заваливать лаз, услышал, как тяжело дышит позади него кто-то и Стешкин голос проговорил глухо, сквозь рыдания:

– Сволочь ты, Фролка… Дракон ты проклятый…

– Тихо! – прошептал Курганов. – Добровольно ведь залезла.

Стешка примолкла. Фрол не видел ее, но слышал, как затихало ее дыхание.

По шуму голосов, глухо доносящихся с противоположной стороны соломенной скирды, по топоту лошадиных ног, по лязгу составляемых к стенке омета вил Фрол и Стешка догадались, что люди уезжают наконец домой. Оба затаились не дыша. Оба ждали, когда простучит ходок, на котором приехал Захар Большаков. А он не стучал.

Вдруг прямо возле заваленного соломой лаза прошуршали шаги. Шаги удалились, потом вернулись. Кто то искал кого-то. Стешка и Фрол знали – кто и знали – кого. И все-таки, когда рядом, почти над ухом, прозвучал тревожный и призывный голос Захара: «Стеша!» – Стешка дернулась. Фролу показалось, что она вскрикнет, он быстро протянул в темноте руку, чтобы предупредить этот крик, торопливо нащупал ее плечо. Стешка жадно схватила его жесткую ладонь и закрыла ею свои горячие губы, – может быть, в самом деле боялась, что не выдержит.

Захар еще походил вокруг омета, еще несколько раз позвал Стешку. Наконец колеса его ходка застучали, удаляясь. Стешка опустила Фролову ладонь и облегченно вздохнула.

– Да, любит же он тебя, – негромко проговорил Фрол.

– Ага, – грустновато откликнулась она. – Уж так любит… Останемся одни – он вроде и дохнуть на меня боится. Только все смотрит, смотрит…

– А ты его?

– Я? Что – я? Председатель ведь. Не каждой так-то в жизни пофартит… Тут уж люби не люби… – И Стешка вдруг рассмеялась радостно и сыто, потянулась хищно. – Я его, теленка, без веревки за собой вожу. Вот кабы тебя так…

Фрол целую минуту молчал.

– Ах ты, сука ласковая! – выдавил он наконец сквозь зубы и повернулся к ней, взял обеими руками за плечи и приподнял. – Коня-то нарочно ты сегодня, а? Тебя спрашивают!

– Что ты, ей-богу? Какого коня? Ой, не трогай меня, Фролушка, не трогай! Может, я за него еще выйду, за Захарку, – со свистом зашептала вдруг Стешка ему в ухо.

Фрол замер на мгновение, как бы соображая, о чем это она просит.

– Ах ты сука ехидная! – снова усмехнулся он, оскалил в темноте зубы.

И, не отпуская ее плеч, навалился на Стешку всем телом, точно хотел раздавить, мял ее безжалостно под себя, как подушку, стараясь причинить боль, вырвать из ее тугих, как резина, губ хотя бы один вскрик. Но она, большая и сильная, молча билась под ним, мотая головой из стороны в сторону. И Фролу хотелось ударить кулаком по этой голове, чтоб она перестала мотаться…

… Потом Фрол опять сидел, как прежде, спиной к Стешке. Глаза щипало, горько пахло почему-то полынью. Стешка так и не вскрикнула ни разу, не заплакала, как ожидал Фрол.

И вдруг она всхлипнула, повторила глухо, сквозь сдерживаемые рыдания, как полчаса назад:

– Дракон ты проклятый…

Фрол задыхался от духоты и пыльной горечи, вытолкнул ногой соломенный пласт, закрывавший лаз. Холодный ночной воздух пахнул в лицо, обжег легкие. Как и вчера, на той стороне речки мигали деревенские огоньки.

Прямо в дыру, где они сидели, смотрела равнодушно круглая луна. Слабый, неясный свет высвечивал только отдельные соломинки и толстые Стешкины ноги. Фрол покосился и в полусумраке разглядел ее всю. Она валялась за его спиной, измятая и жалкая, и по-прежнему всхлипывала. Но Фрол ей не верил.

Потом Стешка перестала плакать, приподнялась и сказала полным голосом:

– Все тело трухой облипло…

Курганов не обернулся, не пошевелился.

– Фролушка! – простонала Стешка и положила ему на плечо горячие, потные руки и растрепанную голову. – Что же теперь-то, а? Не бросай ты меня…

Брезгливо поморщившись, Фрол двинул плечом, стряхнул с себя Стешку.

– Липкие же у тебя руки. Не хнычь, сказал!

– Все вы кобели. Сперва… а потом… Возьми меня, Фрол, за себя, ради Бога.

– Я же не председатель, – усмехнулся Фрол. – И никогда им не быть мне…

– Будешь, ей-богу, будешь, Фролушка, – торопливо зашептала она, опять вскидывая руки ему на плечи. – Ты работящий, все видят. Вона как вилами-то махаешь! Даже Захар хвалил. Этой силе да ума бы, говорит… А вдвоем-то бы мы с тобой… эх… Ум-то что, – рассудок только. Пущай и не хватает, да главное – люди чтоб не знали. А обмануть их легче легкого, потому что сами дураки. Так мне сестра все время говорила. Где надо – поддакнуть, где надо – промолчать. И главное – на собраниях выступать об чем-нибудь. Уж я бы тебе подсказывала, что и когда…

Теперь Курганов не стряхнул, а отшвырнул Стешку от себя с такой силой, что, ударься она не в соломенную, а в деревянную стенку, убилась бы насмерть, и вылез на свежий воздух.

Стешка выползла следом, обхватила его пыльные ноги, заголосила, по-волчьи подвывая:

– Ну, ударь еще раз… Переломи с хрустом, как палку, разотри в кровь сапогом. Мне нисколько не больно, бабы любят мужскую силу, любят, чтоб кости у них хрустели. Ну, бей, чтоб искры из глаз, чтоб зверем кричать…

– Ты человек ли? – удивленно и тихо спросил Курганов.

– Я буду, как ласковая собачонка, в глаза тебе заглядывать… Как Захарка в мои сейчас, так я в твои глядеть буду… И заживем! Фролушка! Я ведь не с пустым карманом. Передала мне сестрица-то кое-что перед смертью вместе с наказом, как жить. Умница была…

Фрол выдернул, как из трясины, ноги из Стешкиных рук и пошел к деревне, оставив ее лежать на колючей стерне.

Две недели затем он работал молча, ни разу не взглянул на Стешку, хотя чуял, что она будто привязалась к нему своими раскосыми, хищноватыми глазами. Куда ни пойдет – тянется за ним какая-то невидимая нить, и не оборвать ее, не сбросить с себя. Раньше Стешка, а теперь сам Фрол старался быть поближе к людям, а вечером вместе со всеми уходил в деревню. Стешка плелась позади с бабами. Председатель перестал отчего-то заезжать на ток вечерами. Он приезжал иногда днем, хмурый и обросший, но долго на току не задерживался.

Однажды, в начале третьей недели, Захар все-таки задержался, а вечером поехал в деревню, как это бывало раньше, вместе со Стешкой.

– Вот что, Фрол, ты не порти мне спектакля, – жестко сказал в тот же день Морозов. – Чтоб все по нотам было, как договаривались. Понял?

– Не могу я! – скрежетнул даже зубами Фрол. – Не могу…

Устин запрокинул голову и захохотал. Потом резко оборвал смех, прищурил черно-угольные, отливающие холодным блеском глаза.

– Ты ляг сегодня пораньше спать. Укройся с головой, в темноте подумай… припомни, что можешь. А что забыл, я подскажу.

На другой день Фрол, выбрав время, шепнул Стешке, глядя в сторону:

– Как стемнеет, жду тебя в тайге, возле обгорелого кедра.

… Так она, Стешка, продолжалась в его жизни. А что было еще дальше?

Были ворованные поцелуи, жадные, ненасытные Стешкины ласки по ночам, которые вызывали у Курганова тошноту и отвращение, высасывали из него все силы. И довольные смешки Устина Морозова, его одобрительные возгласы: «Так… Молодец, Фрол… Скоро будет последнее действие… На Масленицу Захар свадьбу готовит. И ты готовься…»

– И ты готовься, – повторял Фрол Стешке Устиновы слова. Голос его был усталый и безразличный. – Отведете свадьбу, а перед тем, как лечь спать, выйдешь на улицу. За плетнем будет кошева стоять…

– Выйду, родимый. Что хошь сделаю. Пешком за тобой побегу хоть на край света, – покорно шептала Стешка.

А зимой, уже перед самой свадьбой – остатки совести, что ли, пошевелились в ней, – она попросила робко Курганова:

– Может, не надо бы, Фролушка, а?.. Свадьбу-то с Захаркой… Давай я сегодня к тебе перейду. Начисто убьет это Большакова. А коль со свадьбой еще комедь устроить…

• Предыдущая
• 31/174
• Следующая