Алкины песни - Иванов Анатолий Степанович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/5

— Я пришла к тебе, Алевтина, — проговорила, наконец, Люба, почти не шевеля губами, боясь сделать от порога хоть один шаг.

Алка вздрогнула — столько мольбы и несдерживаемой боли прозвучало в голосе Любы.

— Что ходить ко мне? — ответила Алка, пальцы ее рук мелко дрожали. Заметив это, она убрала руки со стола.

— Слышала сейчас разговор ваш…

Алка пожала плечами, как бы говоря: «Тем более…» Потом зачем-то сказала, не поднимая головы:

— Меня все в деревне Алкой зовут…

Из ее глаз упала на стол крупная слеза и медленно расплылась по некрашеному, до желтизны выскобленному дереву большим пятном.

Бывают мгновения, когда чужое горе воспринимается сильнее и заставляет забыть о своем, как бы велико оно ни было. Так случилось и с Любой Хопровой. Женским чутьем поняла она, что не рада Алка своей любви, что мучается она не меньше ее самой. И не много же потребовалось, чтобы понять все это — всего одна Алкина слеза да еще еле слышный ее голос: «Меня все в деревне Алкой зовут…» Дрогнули крепко сжатые Любкины губы, быстро подошла она к Алке, остановилась в нерешительности.

— Чего плачешь… дурочка? — проговорила Люба.

Алка быстро подняла голову, встала из-за стола.

— Кто плачет? Кто?.. Думаешь, легко мне?.. Зачем пришла? Не отдам Сережку, не отдам… — задыхаясь, выкрикивала Алка прямо в лицо Любе Хопровой. Потом упала на застланную байковым одеялом кровать, на которой отдыхали во время дежурства на ферме животноводы, и долго плакала, вздрагивая всем телом…

На другой день вечером встретились за Касьяновой падью Алка Уралова и Сергей Хопров. Алка запоздала — пришла какая-то маленькая, притихшая. На ней было ее лучшее шифоновое платье с редкими большими лилиями. Сергей долго смотрел на похудевшее бескровное лицо, на синеватые круги под глазами.

— Ты не заболела?

— Нет, — ответила Алка, опуская ресницы. — Сядем где-нибудь.

Они опустились на срубленное и забытое в лесу дерево. Алка робко прижалась к плечу Сергея. Тог, помедлив, неумело обнял ее одной рукой.

Долго сидели молча.

Осенний, уже поредевший лес тоже молчал, будто вымерла жизнь на несколько километров вокруг.

Алка чуть поежилась. Сергей снял пиджак, накинул ей на плечи и опять осторожно прижал к себе. Сгущалась и все более чернела мгла.

— Поздно родилась я, Сережа, — проговорила, наконец, Алка.

— Как поздно?

— Так. На целых четыре года.

— Пустяки, — тихо отозвался Сергей и через минуту проговорил еще тише: — Не могу я без тебя… Уедем куда-нибудь.

И еще помолчав, добавил:

— Запутался я…

— А я не запуталась. Люблю тебя — и все. Давно, Сережа…

— Вот видишь, вот видишь… — несколько раз повторил Сергей, но Алка так и не могла понять, что означает это «вот видишь». Она смотрела в темноту перед собой, слушая, как редко и тихо стучит ее сердце.

— Хорошо, — произнесла вдруг она.

— А?

— Хорошо, говорю, Сережа. Я счастливая сейчас…

Сергей не ответил. Он погладил ее по щеке широкой мозолистой ладонью и только тогда понял, что она плачет.

— Ты чего?

— Так я…

— Не надо, — несмело попросил Сергей.

Алка не шевелилась. Через несколько минут она спросила:

— Помнишь, как вы с Любой свадьбу играли?

— Зачем ты… об этом?

— А я стояла вечером возле вашего дома, в саду. Обнимала дерево, смотрела в окно и плакала, — тихо продолжала Алка, будто не слыша его вопроса. — Ты смеялся, смотрел на Любу… И она тоже смеялась. Я думала: вы надо мной смеетесь. Дед Максим меня там и застал. « — Ты чего тут делаешь?» — спросил он. Я ответила: — «Пусть Любка не смеется надо мной…» Глупая я была. Дед так и сказал: — «Глупая ты».

— Видишь, я сам пришел к тебе, — глухо проговорил Сергей.

Любкины печальные глаза не удерживали его больше, да он и не думал о жене. Было темно позади, темно впереди. Но он шел и шел в эту темень, надеясь, что должен быть где-то просвет.

Когда рядом раздавался Алкин голос, Сергею становилось легче.

— И все эти четыре года после твоей свадьбы я любила тебя, Сережа, — продолжала Алка. — Ночами плакала, а днем пела. Когда становилось совсем трудно, шла туда, где был ты. Помнишь, весной у костра?.. А иногда ты и не знал, что я рядом. Не догадывался ты ни о чем.

— Догадался, видишь…

— И все-таки мне было хорошо, Сережа, — неожиданно заключила Алка.

Через минуту осторожно освободилась от его руки, встала, сняла с себя пиджак. Хопров тоже встал, обнял ее обеими руками и сильно прижал к себе. Алка вдруг обхватила его за шею и, плача, стала целовать в щеки, в лоб, в губы…

Это мгновение отняло у Алки; видимо, последние силы, и она повисла у него на шее, не разжимая рук. Он бережно поддерживал ее, потом хотел посадить на прежнее место.

— Не надо, — прошептала Алка, и Сергей почувствовал, что к ней возвращаются силы. Она тверже встала ногами на землю, разжала руки. Шагнула в сторону и прислонилась спиной к толстой сосне.

— Вот и все…

Сергей подошел к ней. При бледном неясном свете луны он увидел сухой блеск ее глаз и неожиданно понял, что самое страшное для него только начинается.

— Алка!..

— Все, Сереженька, — быстро ответила Алка и подняла руку, как бы защищаясь от него. И добавила: — Прости меня… Я все рассказала тебе. Иначе я не могла… А теперь — все…

— А как же я?..

— У тебя жена, дети… А я уеду куда-нибудь. Опередила меня Люба…

— Не могу я вернуться к ней, — проговорил Сергей, опускаясь на полусгнивший пень.

— Можешь… Не к Любе, к детям… — прошептала Алка и медленно пошла прочь. Сергей хотел что-то крикнуть ей вслед, вернуть, но понял вдруг, что это бесполезно, что Алка не послушается. И промолчал.

Алка уходила все дальше и дальше. Вот она поравнялась с тем местом, где весной Сергей жег костер, вот прошла залитую дрожащим матовым светом небольшую полянку и вдруг исчезла до удивления быстро, словно растворилась в непроницаемой мгле.

Через некоторое время оттуда, из темноты, донесся тонкий и жалобный Алкин голос:

Может, весной, может, осенью звонкой,

Когда полыхают березки в огне,

Ко мне, молодой и беспечной девчонке,

Любовь пришла ко мне…

Ничего не соображая, ни о чем не думая, долго сидел Сергей на полусгнившем пне, слушал все более далекую Алкину песню.

По верхушкам деревьев потянул ветерок. Стало вдруг холодно.

Я с милым простилась под елью высокой.

Простилась навсегда… —

донесся в последний раз далекий голос и замер. Лес безмолствовал.

Вот и весь рассказ об Алке Ураловой и Сергее Хопрове.

Что же было дальше?

Сергей Хопров остался со своей семьей. С ними живет сейчас и Максим Теременцев. Со стариком случилось несчастье — он потерял свою прожженную в двух местах трубку. Три недели старый Максим мучился без курева, уверял всех, что у него «уши припухают и в груди вроде кошка усами щекочет». Потом не вытерпел, пошел в магазин и купил новую трубку. Однако курить неожиданно бросил. Говорит, отвык. А трубку тщательно завернул в чистую тряпочку и положил на дно сундука.

Вообще же Люба Хопрова считает, что их семья в Черемшанке — самая счастливая.

Алка Уралова никуда не уехала. Она по-прежнему работает на овцеферме и поет. Песни ее порой кажутся странными и непонятными даже для жителей Черемшанки. Только один человек в селе мог бы многое рассказать о них. Но просить его об этом, пожалуй, бесполезно.

• Предыдущая
• 5/5