Ночь Седьмой тьмы - Истерман Дэниел - Страница 32

• Предыдущая
• 32/97
• Следующая

На ее порезы нужно было накладывать швы. Врач обошелся с ней, как обошелся бы с любой черной женщиной, пришедшей к нему с порезами от бритвы: он залатал ее, но заставил чувствовать, что все это было бесполезной тратой его драгоценного времени. Ей пришлось попросить какое-нибудь обезболивающее. Отрывистые, сердитые распоряжения, отданные им медсестре, предполагали, что она должна бы быть более закаленной, привычной к таким испытаниям. Разве это не случалось достаточно часто? Разве негритянки не ждали, что их мужчины рано или поздно исполосуют их? Разве умение терпеть боль от ножа не было признаком храбрости в Африке, разве шрамы и рубцы не были залогом зрелости? Она ничего не сказала, ничего не почувствовала. По-своему доктор был прав. Она носила свои рубцы обращенными внутрь. Но они были знаками стыда, а не гордости.

Домой они ехали в молчании. Тьма сгущалась на знакомых улицах. Ветер исчез, оставив город унылым и покинутым. За освещенными окнами, закрытыми жалюзи и плотными складками штор медленно двигались фигуры мужчин и женщин, танцующих размеренный танец смерти – они улыбаются и держатся за руки, кланяются и поворачиваются, одетые и обнаженные, вымытые и грязные, крутятся, приседают, угроза и милосердие, палец к пальцу, ладонь к ладони, без музыки, качаются, глаза закрыты, глаза открыты, грудь к груди, губа к безмолвной губе, утонув в тенях какого-то безумного менуэта. Машина медленно катилась мимо этих окон, мимо открытых дверей, мимо тускло освещенных лестничных пролетов. Рубен наблюдал, как ночные узоры волнами пробегают по липу Анжелины, отвел глаза и стал смотреть на разматывавшуюся перед ним дорогу. И снова повернулся к ней и увидел тени с зазубренными краями, вытравленные в ее глазах.

– Кто это сделал?

Она отвернулась, ссутулившись в кресле. Глаза ее были закрыты, в руке она держала пустой бокал.

– Кто тебя так изрезал? Кто насовал лезвий в губку?

– Я не знаю.

– Я думаю, что знаешь. Тебя выследили. Они знают тебя.

Она колебалась. Ее глаза открылись, смотря куда-то помимо него, печальные, упрекающие.

– Не меня. Они не знают меня – они знали Рика. Можно мне еще?

Она молча держала бокал, пока он наполнял его.

– Они проследили тебя до этого места, черт подери. Вообще, при чем тут бритвенные лезвия? Какое-то предупреждение? Что это было?

Анжелина не мигая смотрела на него, ее язык примерз к горлу, глаза были широко раскрыты. Ее голова поднялась, потом опустилась. «Да, – кивнула она, – да».

– О чем? О чем они тебя предупреждали?

– Я не знаю, – ответила она. И наполнила рот виски.

– Ты должна знать, иначе бы они не стали попусту терять время.

Она помолчала, сглотнув.

– Возможно, они ошибаются.

Он отвернулся с гримасой отвращения.

– Как я могу помочь тебе, если ты не говоришь мне правды?

– Я не хочу, чтобы ты помогал мне. Я не просила тебя о помощи.

– Она нужна тебе, черт подери! Посмотри на себя.

Он вдруг встал, с треском поставив бокал на столик, стараясь справиться с внезапно охватившей его злостью, к которой примешивался страх. Бросившись на кухню, он открыл кран и стал пригоршнями бросать воду себе в лицо, потом наполнил стакан. Прошла минута, он услышал, как она вошла и встала позади него.

– Это опасные люди, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты был к этому причастен.

Он повернулся к ней лицом.

– Я уже причастен, – ответил он. – Я – полицейский, это моя работа.

– Я не хочу, чтобы в этом была замешана полиция.

– У тебя нет выбора. Твой муж убит. Твой друг Филиус отравлен. Кто-то подложил губку, начиненную бритвенными лезвиями, в мою ванную. В мою ванную, в моей квартире. Это незаконное проникновение в дом полицейского. Хочешь ты этого или нет, полиция уже в этом замешана. И, на тот случай, если ты не заметила, я оказался более чем слегка замешанным в твою жизнь сегодня утром. Или, может быть, ты уже забыла об этом.

Она поморщилась.

– Нет, – прошептала она, – я не забыла.

– Хорошо, – кивнул он. – Потому что я тоже не забыл.

На какую-то долю секунду ток нежности пробежал между ними. Потом он вспомнил, что все еще злится.

– Зачем ты поехала к этому Обену? К тому, которого нашли мертвым сегодня днем.

Она села за стол. Если бы ей только дали поспать. Если бы он только оставил ее в покое ненадолго, дал ей время все обдумать.

– Обен... был водунистом, унганом.Я отправилась к нему за помощью.

– Ты сказала, что помощь тебе не нужна.

Она посмотрела в пол.

– Не твоя помощь. Не обычная помощь. Обен понимал. Обен знал, как помочь. Он знал этих люден, был знаком с их методами. Кто-то подготовил expedition de marts[16]против Рика. И еще один против меня. Они заплатили бокоруза pouin chaud.

–Я не понимаю.

– Нет, – "ивнула она. – Ты не понимаешь, не правда ли? Это я и пытаюсь тебе втолковать. Ты – blanc. Ты можешь трахать меня, но ты не можешь оказаться в моей коже, ты не можешь танцевать со мной.

Рубен помолчал, прежде чем ответить.

– Анжелина, – начал он. – Мы оба могли бы играть в эту игру. Я бы мог вывалить на тебя груду всяких забористых словечек на идише, от которых у тебя бы голова пошла кругом, мог бы сказать тебе, что ты schvartze[17]сука, и прочесть тебе лекцию о расовой чистоте на еврейский манер. Но я не собираюсь делать этого, потому что я думаю иначе и не верю, чтобы ты тоже так к этому относилась.

– Какого х... ты можешь знать, что я думаю?

– О'кей, предположим, я ошибаюсь. Ты очень стильная черная леди, и европейскому подонку вроде меня и на миллион миль к тебе не подъехать. Ну, и что же это тебе дает? Ответ: целую кучу проблем. Потому что я не думаю, что ты сама в состоянии справиться со всем этим, и я не думаю, что тебе есть к кому обратиться за помощью. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – А насколько можно судить, помощь тебе нужна, и нужна быстро.

Согласен, есть такая помощь, которую я не могу тебе предоставить, вроде той, которую ты ожидала получить от своего друга Обена. Это не означает, что тебе не нужна та помощь, которую я могу предложить. Вероятнее всего, такая помощь нужна тебе еще больше. Я не знаю, что такое expedition de morts.Но готов поспорить, что эта штука не режет и вполовину так сильно, как губка, нашпигованная бритвами. Так почему бы тебе не устроиться поудобнее в этом кресле и не рассказать мне все, что ты знаешь? Когда ты закончишь, мы сможем перекусить и выпить бутылку французского вина, которая случайно завалялась у меня в холодильнике. После этого – кто знает? Мы могли бы посмотреть «Шоу Для Полуночников».Могли бы сыграть в Монополию. Могли бы лечь в постель.

Она сидела совершенно неподвижно и смотрела на него, видя и одновременно не видя его. Когда она заговорила, ей показалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Если бы она изо всех сил прислушалась, она смогла бы услышать, как белая цапля складывает крылья в полете.

– Двенадцать лет назад, – начала она, – Рик и я были на Гаити. Рик занимался исследованиями на севере острова, он жил в Кап-Аитьене. Его темой была роль водунв революции 1791 года. Он регулярно приезжал в Буа-Кайман, это немного южнее Кап-Аитьена, где проводилась церемония водун, скоторой и началось восстание.

Однажды кто-то сказал ему, что ему стоило бы наведаться в старый дом на плантации неподалеку от Буа-Кайман, это место называлось Маленькой Ривьерой. Большинство французских поместий в тех краях были сожжены во время революции, но Маленькая Ривьера уцелела. Рику сказали, что в доме сохранились документы времен, предшествовавших перевороту.

Мы отправились туда вместе; это был жаркий летний день.

По какой-то причине она, казалось, помнила все о том дне: погоду, что на ней было надето, фигуры, которые их тени рисовали на стенах, стрекот сверчков в коричневых полях. Под платьем у нее тогда ничего не было, и оно прилипало к телу, как влажная тряпка.

• Предыдущая
• 32/97
• Следующая