Четвертая рука - Ирвинг Джон - Страница 44
- Предыдущая
- 44/79
- Следующая
Когда десятилетнему мальчику из Нью-Хэмпшира снегоочистителем отрубило большой палец руки, доктор Заяц настоял, чтобы операцию провел именно Блауштайн. Палец был в ужасном состоянии, к тому же превратился в ледышку. Отец ребенка более часа искал отрубленный палец в снегу, а потом еще два часа добирался до Бостона. И все же операция прошла успешно. Заяц, разумеется, тут же предложил приписать имя Блауштайна к названию их фирмы — как на вывеске, так и на бланках. Идея эта заставила Менгеринка кипеть от негодования, а Шацмана и Джинджелески (того Джинджелески) переворачиваться в гробу.
Что же касается амбициозных планов самого доктора Заяца в области трансплантации верхних конечностей, то бразды правления он окончательно передал Блауштайну. (Ведь Заяц давно предрекал, что такие операции станут заурядными.) Заяц твердо заявил, что ему было бы чрезвычайно приятно по-прежнему работать со своей командой, но возглавить ее должен доктор Блауштайн как самый лучший хирург! И нечего завидовать, говорил Заяц, нечего возмущаться! В общем, совершенно неожиданно — даже для самого себя! — доктор Никлас М. Заяц превратился в человека очень счастливого и очень спокойного.
С тех пор как Уоллингфорд потерял руку, завещанную ему Отто Клаузеном, Заяц главным образом занимался изобретением протезов, которые придумывал и изготовлял у себя на кухонном столе под пение птичек. А Патрик Уоллингфорд играл роль некоего подопытного кролика, тем более что и самому Патрику было интересно опробовать на себе новые протезы доктора Заяца или по крайней мере продемонстрировать их в своей вечерней программе. Ну а для доктора это служило прекрасной рекламой.
Новый протез, изобретенный доктором и, как легко догадаться, названный «Заяц», уже выпускали в Германии и в Японии. (Немецкое изделие было немного дороже, но обе модели рекламировались и продавались по всему миру.) Успех протеза позволил доктору Заяцу вдвое сократить хирургическую практику. Он по-прежнему преподавал на медицинском факультете, но теперь мог уделить больше времени своим изобретениям, а также Руди, Ирме и (в ближайшем будущем) близнецам.
— Вам бы надо детей завести, — сказал Заяц Патрику Уоллингфорду. Он погасил в кабинете свет, и они тут же столкнулись лбами. — Дети изменят всю вашу жизнь.
Уоллингфорд нерешительно заметил, что хотел бы подружиться с Отто-младшим, и спросил, не посоветует ли доктор Заяц, как лучше вести себя с ребенком, если видишь его нечасто.
— Читать ему вслух! — заявил доктор Заяц, — Это самый лучший способ! Начните со «Стюарта Литтла», потом попробуйте «Паутину Шарлотты».
— Я отлично помню эти книжки! — воскликнул Патрик. — Мне когда-то очень нравился «Стюарт Литтл», а мама даже плакала, когда читала мне «Паутину Шарлотты».
— Людям, которые не плачут, когда читают «Паутину Шарлотты», следует делать лоботомию, — пробурчал Заяц. — А сколько лет Отто-младшему?
— Восемь месяцев, — ответил Уоллингфорд.
— Тогда еще рановато, он ведь, наверно, только ползать начал, — призадумался доктор. — Подождите, пока ему будет шесть или семь. Лет, разумеется. А когда ему исполнится восемь или девять, он уже сам будет читать и «Стюарта Литтла», и «Паутину Шарлотты». Но и в шесть-семь лет он прекрасно поймет эти книжки, если читать ему вслух.
— Шесть-семь лет… — задумчиво повторил Патрик. Сколько придется ждать, пока он сможет общаться с Отто-младшим?
Заяц запер кабинет, и они с Патриком спустились в лифте на первый этаж. Доктор предложил подвезти своего пациента до гостиницы — это было ему по пути, — и Уоллингфорд с радостью принял его предложение. И только в машине, слушая радио, узнал наконец об исчезнувшем над океаном самолете Кеннеди-младшего.
Теперь это уже не было новостью ни для кого, кроме Уоллингфорда. Кеннеди-младший, его жена и свояченица пропали и считаются погибшими. Молодой Кеннеди, будучи пилотом не слишком опытным, сам вел самолет. Не забыли и про туман, повисший над Мартас-Винъярд прошлой ночью. Сообщалось, что на воде обнаружены ярлыки от багажа, позднее обнаружили и сам багаж, а также обломки самолета.
— Хорошо бы они все-таки и тела нашли, — заметил Заяц. — А то столько всяких слухов появится…
Патрик же не сомневался: слухи так или иначе появятся, найдут тела погибших или нет. Умы будут кипеть по крайней мере неделю. А ведь на предстоящей неделе Патрик рассчитывал взять отпуск и теперь жалел, что не попросил его раньше. (Вообще-то сперва он хотел взять неделю осенью, когда «Грин-Бей Пэкерз» будут играть на своем стадионе «Ламбо».)
В гостиницу «Чарльз» Уоллингфорд вернулся как приговоренный к смерти. Он прекрасно знал, какая новость — хотя трагедия никакого отношения к новостям не имела — на будущей неделе займет в сводках центральное место. Вот оно, самое отвратительное в его профессии! И, конечно же, ему опять придется в этом участвовать.
«Канал людского горя», сказала утром та сумасшедшая в ресторане, впрочем, кампанию общественной скорби проводил не только родной канал Уоллингфорда. Смерть давно стала на телевидении таким же ходовым товаром, как информация о погодных катаклизмах; смерть и плохая погода — подобные сюжеты удавались там лучше всего.
Найдут тела погибших или нет — вне зависимости от того, сколько времени понадобится, чтобы их найти, — и приведет ли расследование к каким-либо результатам, — конца этой истерии пока что не предвиделось. Во всяком случае, до тех пор, пока не будут вновь пережиты относительно недавние исторические события, связанные с именем Кеннеди. И самое паскудное даже не в том, что всякие любопытствующие опять начнут совать нос в личную жизнь семьи Кеннеди. С точки зрения Патрика, смерть молодого Кеннеди вообще не была поводом для репортажа — она была лишь частью одной и той же бесконечно повторяющейся мелодрамы.
В гостиничном номере было тихо и холодно, как в склепе. Патрик лег на постель, пытаясь представить себе самое худшее, прежде чем включить телевизор. Он думал о сестре молодого Кеннеди, Кэролайн. Его всегда восхищало ее умение держать прессу на расстоянии. Летний дом, который Уоллингфорд снимал в Бриджхэмптоне, находился совсем недалеко от Сагапонака, городка в штате Нью-Йорк, где проводила лето Кэролайн Кеннеди-Шлоссберг с мужем и детьми. Она принадлежала к типу некрасивых, но элегантных женщин; и теперь, когда ей предстояло попасть под перекрестный огонь средств массовой информации, Патрику очень хотелось, чтобы она сохранила прежнее достоинство.
Он лежал на кровати; при одной лишь мысли о телевизоре тошнота подступала к горлу. А если сейчас вернуться в Нью-Йорк, то наверняка придется отвечать на бесчисленные сообщения, оставленные на автоответчике, да и телефон будет непрерывно звонить. Впрочем, и здесь никуда не деться от телевизора, хотя он заранее знал, кого увидит на экране — своих коллег-журналистов, этих самозваных арбитров нравственности, которые с постными лицами будут говорить «от всей души».
Все они наверняка уже толпой повалили на Кейп-Код, в Хайяннис-порт. На заднем плане, конечно же, покажут живую изгородь из бирючины, за которой видны верхние этажи сияющего белизной дома. (Там окна спальных комнат, задернутые занавесками.) Но репортер на переднем плане сумеет представить дело так, словно его (или ее) сюда пригласили специально.
Разумеется, станут выдвигать гипотезы по поводу причин исчезновения самолета с экрана радаров; и какой-нибудь эксперт будет пространно и уверенно рассуждать о «человеческом факторе» и возможной ошибке пилота. А многие из коллег Патрика не упустят возможности обвинить Кеннеди-младшего в нехватке здравомыслия, а там, глядишь, поставят под сомнение способность всего клана Кеннеди мыслить разумно. Несомненно, опять возникнет вопрос о «генетической неугомонности» Кеннеди, передаваемой по мужской линии. А чуть позже, скажем, к концу следующей недели, некоторые из тех же самых журналистов заявят, что освещению данной темы «уделяют слишком много внимания», а значит, пора закругляться. Именно так всегда и бывало.
- Предыдущая
- 44/79
- Следующая
