Четвертая рука - Ирвинг Джон - Страница 12
- Предыдущая
- 12/79
- Следующая
Одно к одному: теперь еще и «ассистентка» Заяца превратилась в этакий афродизиак постоянного действия! Впрочем, сам-то Заяц вечно был в таком мандраже, что и не смотрел на Ирму. А ведь перемену в ней заметил даже старый Шацман, ныне пребывающий на пенсии! Даже Менгеринк, которому пришлось дважды менять номер домашнего телефона, чтобы отвадить Хилдред, упорно ему названивавшую, «положил глаз» на резко похорошевшую Ирму. Ну, а Джинджелески сразу заявил:
— Даже тот Джинджелески никогда не пропустил бы такую женщину! — Разумеется, он имел в виду своего покойного брата.
Короче, даже покойник на смертном одре заметил бы, что экономка, или «ассистентка», доктора Заяца стала вдруг чрезвычайно сексапильной. Она и впрямь походила на «стриптизерку», в дневное время подрабатывавшую личным тренером. Интересно, как все-таки Заяц умудрился не разглядеть столь явной метаморфозы? Неудивительно, что при таком равнодушии доктора к окружающим его не помнили однокашники!
Тем не менее, пока Заяц часами торчал в Интернете, выискивая потенциальных доноров и реципиентов верхних конечностей, никто в компании «Шацман, Джинджелески, Менгеринк и партнеры» не осмеливался называть его «тупицей» или «невеждой» и говорить, что вывесить адрес www.ruku.com — полнейшая глупость. Что бы ни ставили доктору в вину — собаку, жравшую собственный кал, патологическую тягу к знаменитостям, чахоточную худобу, наличие сынишки-доходяги, тянущего за собой клубок неразрешимых проблем, и непостижимую неспособность замечать, сколь удивительные перемены произошли с его «ассистенткой», — первоклассный хирург Никлас М.3аяц по-прежнему занимал главенствующую позицию среди трансплантологов верхних конечностей.
Впрочем, сынишку доктора Заяца мало беспокоило, что одного из самых блестящих хирургов Бостона считают бесполым уродом. Какое дело шестилетнему малышу до профессиональных или сексуальных интересов и пристрастий отца, если он только-только начал понимать, что отец действительно его любит?
Что же касается причин внезапно вспыхнувшей горячей симпатии между маленьким Руди и его странноватым отцом, то следует с благодарностью упомянуть об одной бессловесной четвероногой твари, большой любительницы есть собственное дерьмо, и о том, канувшем в далекое прошлое, музыкальном клубе Дирфилда, где Заяц впервые подумал, что умеет петь. (После внезапно сорвавшейся у него с языка песенки «Я Медея-дворняжка» они с сыном сочинили еще немало подобных стишков, до того глупых и непристойных, что нет никакой возможности приводить здесь образчики этого юмора.) Отметим также положительное влияние игры с таймером от кухонной плиты и чтения вслух книжек Э.-Б.Уайта.
Хотелось бы сказать и пару слов о благотворной роли озорства, укрепившего родственные чувства между отцом и сыном. Бывший центровой игрок почувствовал вкус к озорству, когда впервые подцепил клюшкой для лакросса собачий кал и зашвырнул его в реку Чарльз. Сперва доктору никак не удавалось заинтересовать Руди игрой в лакросс, но постепенно отдельные и весьма завлекательные оттенки сей забавы и те возможности, которые она предоставляла, стали все больше нравиться мальчику — особенно во время прогулок с Медеей по берегам знаменитой реки.
Представьте себе такую картину. Охотница за дерьмом натягивает поводок (согласно законам Кембриджа, собак, разумеется, полагалось водить только на поводке) и, таща за собой уважаемого доктора Заяца, устремляется к очередной кучке, но тут перед жадно нюхающим землю собачьим носом начинает скакать — да-да, именно скакать, в кои-то веки хоть немного занявшись физкультурой! — шестилетний Руди Заяц, выставив перед собой детскую клюшку для лакросса.
Подхватить на бегу собачью какашку небольшой плетеной сеткой куда труднее, чем мяч для лакросса. (Какашки бывают разного вида и размера, а порой прилипают к траве, превратившись в лепешку, если кто-то неосторожно на них наступит.) Но у Руди был отличный наставник. А прыжки Медеи, рвущейся с поводка, вносили элемент соперничества, что как раз и требуется при обучении любому виду спорта — в том числе и «дерьмокроссу», как называли свою любимую игру отец с сыном.
Кто угодно способен поддеть клюшкой для лакросса кучку собачьего дерьма, но попробуйте сделать это, когда вам в затылок дышит здоровенная собака, во что бы то ни стало стремящаяся это дерьмо сожрать! Известно, что в спорте сильный соперник не менее важен, чем хороший тренер. Не следует забывать также, что Медея была на добрых десять фунтов тяжелее Руди и запросто могла сбить его с ног.
— Только не поворачивайся к ней лицом!.. Вот молодец! — кричал Заяц-старший. — Подцепляй, подцепляй! Не давай ей схватить первой! И все время помни, где у тебя река!
Конечной целью, естественно, была река. Руди уже отлично владел двумя вариантами броска, которым научил его отец: обычным броском через плечо (либо длинной «свечой», либо настилом) и броском вбок, через руку, при котором иногда получались блинчики. Второй вариант Руди нравился больше, хотя он был довольно рискованным: клюшка с сеткой в момент броска находилась у самой земли, и Медея могла запросто перехватить и сожрать вожделенную добычу.
— На середину, на середину отбивай! — как заправский тренер, наставлял своего отпрыска доктор Заяц, бывший центровой дирфилдской команды. — Целься под мост!
— Но там же лодка, пап!
— Ну и что, целься по лодке! — орал Заяц, но все же чуть тише, понимая, что отношения с гребцами у него и так натянутые.
Следовавшие за каждым броском вопли разъяренных гребцов лишь придавали остроты этой увлекательной игре. Особенно вдохновляли доктора громогласные проклятия рулевых, усиленные мегафоном, хотя ему следовало бы соблюдать большую осторожность: рулевыми на многих шлюпках были девушки.
Впрочем, сам Заяц неодобрительно относился к тому, чтобы девушки занимались греблей — как на двойках, так и восьмерках, — не важно, сидят ли они на веслах или управляют рулем. (Вот они, плоды раздельного обучения!)
Что же касается того скромного вклада, который доктор Заяц вносил в давно начавшееся загрязнение окружающей среды и, в частности, реки Чарльз… то будем справедливы: он никогда не вступал в ряды «зеленых». И по старинке думал, что в реку Чарльз ежедневно сбрасывают и кое-что похуже собачьего кала. Зато благодаря столь хулиганской забаве росла и крепла любовь между несчастным отцом и его маленьким сыном.
Но и усилия Ирмы, направленные на укрепление этой любви, также заслуживают всяческой похвалы, хотя сама Ирма особой чувствительностью не отличалась. Она, например, совершенно спокойно заявила, увидев знаменитый эпизод с Патриком Уоллингфордом:
— Вот не знала, что львы могут так быстро что-то сожрать!
А доктор Заяц, знавший о человеческих руках буквально все, не смог, глядя на телеэкран, сдержать горестный возглас:
— Боже мой, она уже у него в пасти!.. Он ее уже сожрал! Целиком! Все, ее больше нет!
Разумеется, Патрику Уоллингфорду, первому избраннику доктора Заяца на роль реципиента, отнюдь не повредило, что он успел стать знаменитостью, а жуткий сюжет с нападением львов видели миллионы телезрителей. И хотя сюжет этот длился всего секунд тридцать, а после трагедии прошло уже более пяти лет, от ночных кошмаров по-прежнему страдали десятки тысяч детей и бесчисленное множество взрослых.
— Тридцать секунд кажутся вечностью, когда теряешь руку, — сказал Патрик Уоллингфорд. — Особенно если это твоя собственная рука.
Все, кому приходилось общаться с Уоллингфордом, уже при первом знакомстве отмечали его редкое, какое-то мальчишеское обаяние. Женщин больше всего восхищали его глаза. Что же касается мужчин, то если прежде они завидовали Уоллингфорду, нанесенное ему увечье положило этому конец, хотя, как известно, мужчины склонны к зависти куда больше женщин. Отныне все — и мужчины, и женщины — единодушно находили Патрика Уоллингфорда неотразимым.
Доктору Заяцу не нужно было нырять в Интернет, чтобы найти Патрика: он и так стоял первым в списке кандидатов на трансплантацию по единогласному решению всей бостонской команды. Но кто бы мог подумать, что по адресу www.ruku.com откликнется потенциальный донор! (Собственно, доктор Заяц, говоря о доноре, имел в виду свежий труп.) Однако этот донор был не только жив, но даже и не думал умирать! Письмо в компанию «Шацман, Джинджелески, Менгеринк и партнеры» прислала из Висконсина жена этого замечательного человека, миссис Отто Клаузен. Вот что она писала: «У моего мужа давно родилось желание пожертвовать свою левую руку Патрику Уоллингфорду, которого, как вы знаете, лев погрыз…»
- Предыдущая
- 12/79
- Следующая
