Шах-наме - Фирдоуси Хаким Абулькасим - Страница 32
- Предыдущая
- 32/33
- Следующая
Изменить размер шрифта:
32
Смерть Сухраба от руки Рустама
Сойти с коней им время наступило,
Беда над головами их парила.
И в рукопашной вновь они сошлись,
За пояса всей силою взялись.
Сказал бы ты, что волей небосвода
Сухраб был связан – мощный воевода.
Рустам, стыдом за прошлое горя,
За плечи ухватил богатыря,
Согнул хребет ему со страшной силой.
Судьба звезду Сухрабову затмила.
Рустам его на землю повалил,
Но знал, что удержать не хватит сил.
Мгновенно он кинжал свой обнажил
И сыну в левый бок его вонзил.
И тяжко тот вздохнув перевернулся,
От зла и от добра он отвернулся.
Сказал: «Я виноват в своей судьбе,
Ключ времени я отдал сам тебе.
А ты – старик согбенный… И не диво,
Что ты убил меня так торопливо.
Еще играют сверстники мои,
А я – на ложе смерти здесь – в крови.
Мать от отца дала мне талисман,
Что ей Рустам оставил, Тахамтан.
Искал я долго своего отца,—
Умру, не увидав его лица.
Отца мне видеть не дано судьбою.
Любовь к нему я унесу с собою.
О, жаль, что жизнь так рано прожита,
Что не исполнилась моя мечта!
А ты, хоть скройся рыбой в глубь морскую,
Иль темной тенью спрячься в тьму ночную,
Иль поднимись на небо, как звезда,
Знай, на земле ты проклят навсегда.
Нигде тебе от мести не укрыться,
Весть об убийстве по земле промчится.
Ведь кто-нибудь, узнав, что я убит,
Поедет и Рустаму сообщит,
Что страшное случилось злодеянье.
И ты за все получишь воздаянье!»
Когда Рустам услышал речь его,
Сознанье омрачилось у него.
Весь мир померк. Утративши надежду,
Он бился оземь, рвал свою одежду.
Потом упал – без памяти, без сил.
Очнулся и, вопя, в слезах спросил:
«Скажи, какой ты носишь знак Рустама?
О, пусть покроет вечный мрак Рустама!
Пусть истребится он! Я – тот Рустам,
Пусть плачет надо мной Дастани-Сам».
Кипела кровь его, ревел, рыдал он,
И волосы свои седые рвал он.
Когда таким Рустама увидал
Сухраб – на миг сознанье потерял.
Сказал потом: «Когда ты впрямь отец мой,
Что ж злобно так ускорил ты конец мой?
«Кто ты?» – я речь с тобою заводил,
Но я любви в тебе не пробудил.
Теперь иди кольчугу расстегни мне,
Отец, на тело светлое взгляни мне.
Здесь, у плеча, – печать и талисман,
Что матерью моею был мне дан.
Когда войной пошел я на Иран
И загремел походный барабан,
Мать вслед за мной к воротам поспешила
И этот талисман твой мне вручила.
«Носи, сказала, в тайне! Лишь потом
Открой его, как встретишься с отцом».
Рустам свой знак на сыне увидал
И на себе кольчугу разодрал.
Сказал: «О сын, моей рукой убитый,
О храбрый лев мой, всюду знаменитый!»
Увы! – Рустам, стеная, говорил,
Рвал волосы и кровь, не слезы, лил.
Сказал Сухраб: «Крепись! Пускай ужасна
Моя судьба, что слезы лить напрасно?
Зачем ты убиваешь сам себя,
Что в этом для меня и для тебя?
Перевернулась бытия страница,
И, верно, было так должно случиться!..»
Меж тем стемнело. Пал в степи туман.
Рустам же с поля не вернулся в стан.
И двадцать знатных воинов в тревоге
Поехали по ратной той дороге,
Чтобы исход сражения узнать,
Пир начинать им нынче иль стенать.
Вот кони богатырские пред ними
В пыли, но оба – с седлами пустыми.
Рахш потрясает гривою во мгле,
Но только нет богатыря в седле…
Богатыри, подумав, что убили
Рустама, в горе головы склонили.
И поскакали шаху сообщить,
Что нет в живых Рустама, может быть.
Весть страшная, гонцы и конский топот…
Средь войска поднялись и шум и ропот.
Кавус велел скорей тревогу бить,
Велел в карнаи медные трубить.
Сбежались люди пред лицо Кавуса,
И шах призвал испытанного Туса.
Сказал: «На поле битвы поспешай,
Как обстоят дела у нас – узнай.
И если нет Рустама Тахамтана,
Оплачем судьбы нашего Ирана.
Ведь если щит мой – лев-Рустам – убит,
Уйду я на чужбину, как Джамшид.
Мне легче нищенствовать на чужбине,
Чем ваши трупы увидать в пустыне.
Все силы надо воедино свесть,
Врасплох сейчас врагу удар нанесть
И в час один расправиться с врагами,—
Иль бросить все, уйти!.. – Решайте сами!»
Когда над станом шум вои́нский встал,
Сухраб Рустаму скорбному сказал:
«Я умираю. Все переменилось.
Ты окажи моим туранцам милость.
О всем, что сталось, шаху возгласи,
Чтоб войск на нас не слал он – ты проси.
Я сам хотел завоевать Иран,
Из-за меня поднялся весь Туран.
Прошу – ты с ними обратись достойно,
И пусть они домой уйдут спокойно.
Туранских поднял я богатырей,
Пред ними клялся я душой своей,—
Я обещал им, что себя прославлю,
Кавуса же на троне не оставлю.
Но как я мог предвидеть, что в бою
Ты, мой отец, решишь судьбу мою?
Теперь, отец, внемли мое веленье:
Хаджира здесь держу я в заточенье.
Я тосковал душою о тебе,
Расспрашивал его я о тебе,
Но правды не услышал от Хаджира.
Его сотри ты со скрижали мира.
Он – лживый – нас с тобою разлучил,
Он жизнь мне и надежду омрачил.
Отцовским огражденный талисманом,
Я мчался, верил – встречусь с Тахамтаном.
Что ж, небосвод решил судьбу мою,
Что буду я отцом убит в бою.
Так, видно, суждено мне на роду:
Как молния приду, как вихрь уйду».
От скорби захватило дух в Рустаме,
Пылало сердце, тмился взор слезами.
Как пыль, взвился, вскочил он на коня.
Помчался, полон горя и огня.
Предстал он войску своему, рыдая,
Раскаянием горьким дух терзая.
Иранцы, увидав его живым,
Всем войском ниц склонились перед ним.
В слезах они творца благодарили,
Что жив Рустам вернулся, в прежней силе,
Но видят люди: разодрав кафтан,
Прах на голову сыплет Тахамтан,
Мужи спросили: «Что с тобой случилось?
О чем скорбишь? Скажи нам, сделай милость!»
И он, рыдая, войску возвестил,
Как дорогого сына он убил.
И в прах все пали и взрыдали разом,
Вновь у Рустама омрачился разум.
Богатырям Ирана молвил он:
«Вот – тела я и сердца я лишен.
Довольно войн! – не то нам месть господня!
Всем хватит зла, что я свершил сегодня».
В разодранной одежде из шатра,
Рыдая, вышел к брату Завара.
Рустам, увидя плачущего брата,
Поведал все ему, тоской объятый:
«Я страшное злодейство совершил!
Беду такую снесть не хватит сил…
Я поразил единственного сына,
Убил я молодого исполина,
Дитя свое убил на склоне лет,
Мне утешенья в этом мире нет!»
Послал гонца к Хуману: «Витязь чести,
Не вынимай меча из ножен мести.
Теперь ты сам, как вождь, войска веди,
Дабы не вспыхнул бой, ты сам гляди.
Причины нет теперь для битвы нам,
И места нет теперь иным словам».
И скорбный Тахамтан сказал: «О брат мой,
Ты проводи туранцев в путь обратный.
До берега Джейхуна проводи,
Чтоб целы все ушли, ты сам гляди».
Дав клятву все исполнить Тахамтану,
Как вихрь, помчался Завара к Хуману.
Поникнув головой, Хуман сказал:
«Увы! Сухраб напрасной жертвой пал!
Хаджир виновен. Меркнет светоч мира
По злобе вероломного Хаджира.
Сухраб не раз Хаджира вопрошал,
Рустама же Хаджир не указал.
Во лжи он потонул, во зле, в позоре,
И нас такое поразило горе…»
Тут Завара к Рустаму поспешил,
Ему слова Хумана сообщил.
Сказал, что из-за низкой лжи Хаджира
Погиб Сухраб, померк светильник мира.
Потрясся духом скорбный Тахамтан,
Кровавый встал в глазах его туман.
Он в крепость прискакал, к Хаджиру прянул,
Взял за ворот его и оземь грянул.
И, выхватив из ножен острый меч,
Он голову хотел ему отсечь.
Сбежались все, Рустама умолили,
От гибели Хаджира защитили.
И возвратился вновь туда Рустам,
Где умирал Сухраб его. И там
Все собрались войска. Там был Руххам,
Там были Тус, Гударз и Густахам.
Пришли почтить Сухраба дорогого,
Все сняли узы языка и слова:
«Йездан лишь может горе облегчить,
Йездан лишь может рану исцелить!»
И возопил Рустам. Взял в руки меч он,
И голову свою хотел отсечь он.
И бросились мужи к нему с мольбой,
И лили слезы перед ним рекой.
Сказал Гударз: «Всем нам погибель, сирым,
Коль ты решил расстаться с этим миром!
Себя мечом своим ты истребишь,
Но сыну жизни ты не возвратишь.
А коль Сухраба должен век продлиться,
Зачем звезда Рустамова затмится?
Никто не вечен. Хоть живи сто лет,
Всяк осужден покинуть этот свет.
И будь то воин или шах Ирана,
Мы – дичь неисследимого аркана.
Наступит время, всех нас уведут
На некий Страшный на безвестный суд.
Длинна иль коротка дорога наша —
Для всех равно, – дана нам смерти чаша.
Как поразмыслить, то сейчас навзрыд
Оплакать всех живущих надлежит!»
32
- Предыдущая
- 32/33
- Следующая
Перейти на страницу:
