Тайник комиссара - Имшенецкий Вячеслав Андреевич - Страница 15

• Предыдущая
• 15/33
• Следующая

Уставшие бойцы пировали до вечера, делали шашлыки, жарили мясо на камнях. Мулеков почему-то был угрюмым. Его я спросил, доводилось ли ему коптить мясо в таежных условиях, чтобы заготовить пищу впрок. «К сожалению, коптить не умею», — ответил он.

Вынимая документы из переметной сумки, я заметил, что лошадь моя дрожит, Я сказал об этом Мулекову, он, небрежно посмотрев на лошадь, ответил, что она напугалась медведя. Но красноармеец Величко возразил, что лошадь мою стало трясти до медведя и причина, вероятно, кроется в чем-то другом. Вечерняя заря гасла, сгущались сумерки. Слева, на низкой горе, мы услышали, как под чьими-то ногами скрипит и осыпается вниз щебень. Мы насторожились, держа наганы наготове. И вдруг раздался голос человека: «Эй, эге-е-гей! Стрелять, однахо, не надо!»

Человек! Первый человек, встретившийся нам в этой проклятой заколдованной тайге! В волнении мы вскочили на ноги и закричали охрипшими голосами. Захрустел валежник, качнулись ветки, и к огню вышел небольшой сухонький человек: «Стластвуй, люди. Моя охотник. Сетене мою звать». Я определил, что он удэгеец. Сетене, указывая пальцем на моих людей, спросил: «Экспедис?»

— Нет, не экспедиция, груз везем срочный.

— Куда, начальник?

— К Байкалу надо выйти.

Старик вдруг вскочил на ноги:

— Совсем, совсем не туда идете. Кто так покасывает?

Я указал на Мулекова.

— Твоя шибко плохо покасывает.

Я посмотрел на лохмотья, в которые был одет удэгеец.

— Сетене, — спросил я, — а ты как сюда попал, тоже заблудился?

— Один сдесь живу, совсем один. Давно ушел я с Амура. У меня все умерли с голоду. А купеза Порошин шибко плохой человек, требует: дай белка, дай соболь.

— Тайгу, Сетене, знаешь?

— Мало-мало снаю.

— Где мы сейчас находимся?

— Моя курить пудет и говорить пудет. — Он вытащил из-за пояса тонкую, сделанную из корня древовидного вереска трубку, отвязал от пояса кисет и, не торопясь, стал набивать трубку пахучим табаком. — Моя думает, люди совсем нигде не находятся.

Хворостиной он стал быстро чертить возле самого костра. Нарисовал извилистую линию. Против нее — неровный эллипс. Я сразу же понял, что это Байкал.

— Сдесь, — он ткнул хворостиной в извилистую линию, — вода, море, оке-а-ан.

— Как оно называется?

— По-русски совсем запыл.

— Охотское?

Он быстро закивал головой:

— Та-та-та, — начальник хорошо сказала.

Про себя я ужаснулся: выходит, что все время мы или кружили на месте, или шли в противоположную сторону.

— Твоя, начальник, толжна путь тержать вот так, — он прутиком провел по земле, — каждую речку пересекать.

Он повернулся к Мулекову:

— Твоя плохая провотник, совсем нигте не вела. — Сетене посмотрел на одежды бойцов. — Холодно скоро пудет, как идти пудете? — Подогнув ноги под себя, он горестно качал головой: — Снег пудет, лошадь кушать нечего пудет.

Я подал ему кусок медвежатины. Он вежливо взял, почтительно кивнул головой:

— Спасипо.

Я спросил, что он делает в тайге. Сетене ответил, что будет ставить капканы на соболя, куницу, горностая, чтобы рассчитаться с амурским купцом Порошиным.

— Может, с нами пойдешь? — спросил я его, но он замахал обеими руками, как будто отгонял комара.

— Таких денег у начальника нет, сколько нужно отдать купезе Порошину.

— Много ты ему должен?

— Мноко, ой мноко! — Он показал три пальца. — Столько зим я пуду ловить соболя, чтопы с Порошей рассчитаться.

Я смотрел на удэгейца, и совсем не мирные мысли обуревали меня. Про себя я решил: «Если охотник откажется провожать наш караван, задержу его силой. Ему от этого хуже не будет. И сделал бы это я не во имя спасения отряда и не во имя спасения себя, но во имя спасения золотой валюты республики».

— Сколько соболей ты ловишь в зиму?

— Мноко, ой мноко!

— Сколько все-таки?

— Однако, тесять.

— Три зимы, говоришь, надо на Порошина работать?

— Та-та-та, — и опять снова показал три худых пальца.

— Хорошо, мы заплатим тебе за тридцать соболей и еще раз за тридцать, пойдешь с нами?

— Я пойду, а купеза не таст потом на Амуре рыпачить и ружье, отнако, отнимет.

— Я тебе берданку дам новую и денег.

— Начальник, пертанку восьму, спасипо, больсая спасипо, а тенек не нато.

— Пойдем завтра.

— Холосо, начальник.

Я не верил в счастье! Бойцы смотрели на удэгейца, как на спасителя, спустившегося с неба. А он, поев мяса, улыбнулся и сказал:

— Моя слышал, как вы его, — он показал на медвежью шкуру, — стреляли. Его ревела: у-у-у-у.

Сетене снял свою старую котомку, вынул оттуда мягкую, уже местами облезшую козью шкуру и, отойдя от костра, расстелил ее на поляне возле сосны, что-то пробормотал про себя и лег.

Его чертеж на земле я перенес на всякий случай к себе в дневник».

Таня посмотрела на притихших ребят, на деда Торбеева и перелистнула страницу.

«Проклятый день! Опять несчастье. Погиб удэгеец Сетене. Как будто какой-то жестокий рок закрывает нам выход из тайги. Смерть неотступно преследует наш отряд.

На рассвете нас разбудил пронзительный крик Мулекова. Все вскочили на ноги. Лошади храпели. Мулеков рассказал, что в тайге раздалось какое-то хрюканье. Моя лошадь, дрожавшая с вечера, от страха вздыбила, оборвала привязь и стала метаться. Прыгнув к сосне, задними подковами ударила удэгейца. Мы бросились к нему. Голова его была разбита ударом подковы. Из ушей и рта текла кровь.

Рухнула наша надежда!

Мою лошадь мы нашли в километре от бивака. Она забилась в густой орешник и дрожала всем телом. Когда к ней попытался подойти Мулеков, она дико захрапела и вздыбила. Он едва успел увернуться от ее подков. Бойца Воробьева — подпустила без страха. «Медведь ее напугал, — сказал Мулеков, — вот и бесится, человека угробила».

У меня же сомнение стало холодить сердце. «Неужели среди нас кто-то оказался предателем?» Своими мыслями я поделился с Мулековым. По-кошачьи зевнув, он совершенно спокойно ответил, что в тайге с лошадьми такое бывает часто, от усталости ваши сомнения. Кому же охота в тайге оставаться. Меня его доводы немного успокоили.

Похоронив удэгейца, мы спешно снарядились и вышли. О том, что карту охотника я вечером перерисовал к себе в дневник, решил никому не говорить.

Вышли. Направление я взял СЛУ. Это совпадает с картой удэгейца. После обеда будем идти СГ».

— Погоди, Таня, — дед Торбеев взял свой уголек, пододвинул бересту: — Повтори буквы.

— Взял направление СЛУ, а после обеда СГ.

Торбеев отметил что-то на своей берестовой карте, положил уголек на стол.

— А ведь Хорек угробил удэгейца. Кровопивец поганый! — Дед потрогал опять разболевшееся плечо: — Был бы я помоложе, не ушел бы Хорек от меня, расквитался бы я с ним сполна. Собаку я зря тогда в сарайчик запер. Она как чуяла — визжит от злости, доски кусает.

В избушке стало тихо. Слышно только было, как за дверью на крыльце повизгивает во сне спящая дедовская собака Гильза. Может быть, ей снилась погоня за зайцем, а может быть, схватка с медведем или коварной рысью.

«Вчерашний день был удачным, прошли верст сорок. Вышли на ручей. Я сориентировался. Его русло идет по направлению СЛГ. Отряд поведу вдоль него. Левый берег пологий. Лошади идут охотно».

Слушая, дед Торбеев делал пометки на бересте.

«Сегодня по направлению СЗ прошли около двадцати пяти верст. Последние четыре версты продвигались по кромке ущелья. Лошадь бойца Кадникова, оступившись правой задней ногой, дернулась в испуге, в ущелье посыпались камни, и она сорвалась, но сумела зацепиться передними ногами за кромку ущелья и повисла. Кадников тянул ее за повод изо всех сил, она ржала и пыталась выкарабкаться. Мы не успели опомниться, как подскочил Мулеков. Рискуя жизнью, повисая над пропастью, он сумел обвязать лошадь за круп. Выскочив оттуда, второй конец веревки прикрепил к своей лошади и стал быстро погонять. Лошадь Кадникова скребла задними ногами по шершавой стенке ущелья. Наконец ее вытащили. Я осмотрел ноги лошади. Подковы с задних ног слетели. Только благодаря Мулекову лошадь и сорок два килограмма золота были спасены».

• Предыдущая
• 15/33
• Следующая