Ловушка для героев - Ильин Андрей - Страница 59

• Предыдущая
• 59/73
• Следующая

— Сесть! Узники сели.

— Вытянуть руки и ноги!

Вытянули…

Два вьетнамца ухватились за руки, потянули, развели их чуть в стороны, уложили запястья в дальние отверстия. Потом то же самое сделали с ногами, которые втолкнули в ближние полукружья. Потом уронили сверху вторую, верхнюю колоду и связали обе по краям веревками.

Плохо отструганное дерево впилось в кожу, сдавило мышцы. Не иначе как вьетнамцы снимали мерку со своих худосочных конечностей. Или просто решили поиздеваться. Отомстить за причиненные неудачным побегом неудобства.

Колодки вместе с узниками проволокли по земле несколько метров и бросили под навесом.

— С прибытием! — мрачно приветствовал колодочное пополнение Пивоваров.

— Как у вас тут?

— Жестко.

С кистей Пивоварова по дереву колодок на землю стекали капли крови.

— Ты, главное, кисти не напрягай. Держи в свободном висе, — посоветовал Кудряшов. — Мышцы от напряжения увеличиваются в объеме… ну и сам видишь. Эти деревяшки только на вид архаичны. А действуют что твои наручники. Чем больше шевелишься — тем тебе же хуже.

— А что, они нас здесь оставят?

— Похоже, здесь.

— А почему не в яме?

— Наверное, чтобы себе жизнь не усложнять. Чтобы не таскать туда-сюда, по лестнице не спускаться… А может, еще почему. Я не спрашивал.

Из-за хижины вышла еще одна пара потенциальных колодочников. И увидела, что их ждет…

— Привет!

— Hello!

Через час все пленники были вместе Кроме одного американца, оставшегося без пары. Он тоже пришел с колодками и тоже сел. Вьетнамские заплечных дел мастера стали надевать на него деревянные браслеты, но что-то у них не заладилось. Может, эти последние колодки были бракованными, может, руки у него были нестандартные, а может, отсутствие второго партнера каким-то образом нарушало технологию процесса заковывания. Вьетнамцы громко о чем-то разговаривали, спорили, а потом и вовсе ушли.

Американец сидел в одиночестве и посматривал в сторону своих товарищей. И даже ободряюще подмигнул им.

Вьетнамцы скоро вернулись и, все так же переговариваясь, сняли колодки. И что-то сказали конвойному. Конвойный приказал пленному встать и повел его обратной дорогой. Через несколько минут раздался выстрел. И спустя мгновение еще один.

Все оцепенели.

— Сволочи! Из-за того, что каких-то колодок не хватило!

Вьетнамцы подняли бракованные колоды и пошли за хижину, даже не оглянувшись на пленников. Похоже, смерть здесь была обыденным явлением. Похоже, к ней привыкли…

— Скоро и нас так же…

Всю последующую ночь закованные в колодки пленники сожалели, что их не «так же», и жестоко завидовали застреленному американцу, не нашедшему себе пару. Его всего лишь убили! А им даровали жизнь в полусогнутом состоянии. Которая оказалась много хуже смерти.

От неестественности и однообразия позы затекала и невыносимо болела шея, ломало позвоночник, деревенели ноги, ныла исцарапанная кожа на запястьях и лодыжках. Спину, лицо и все тело жрал мелкий тропический гнус. Отмахнуться от него было нечем — руки были «заняты» Спать было невозможно. Жаловаться некому. Все страдали одинаково.

К пропитанным кровью колодкам то и дело подбегали мелкие грязные собаки и жадно слизывали кровь. Отогнать их, чтобы еще сильнее не повредить кожу, было невозможно Терпеть — трудно. И пленники кричали на них, плевались в них и гремели своими деревянными кандалами. И в конце концов добились своего. Собаки ушли.

Но когда ушли собаки — пришли крысы. И стали делать то же, что собаки. Только уже пытаясь прилезть зубатыми мордами к самым ранам…

Когда пришло утро, пленники были сломлены. Они сидели, тупо уставившись перед собой, и уже ни о чем не думали. Ни о жизни, ни о смерти. И меньше всего о побеге…

— Проснитесь! — крикнули вьетнамцы. Пленники подняли бессмысленные глаза. Если бы сейчас с них сняли колодки и скомандовали подняться — они бы не поднялись. А если бы в их лица направили автоматы, они бы очень обрадовались. И уж точно бы не встали, нарываясь на спасительный выстрел. За эту ночь их ценности претерпели кардинальные изменения. Смерть перестала быть страшной. Смерть стала желанной. Как жениху в день свадьбы — невеста.

В полдень к навесу подогнали грузовик. Пленников, поднимая вместе с колодками, побросали в кузов. Кузов захлопнули. Машина тронулась с места.

На этот раз никто не интересовался тем, куда их везут. На этот раз все молчали, подпрыгивая, перекатываясь, ударяясь о пол спинами и головами и сталкиваясь друг с другом, как какие-нибудь неодушевленные предметы. Как нагруженные внавал кирпичи. Или бочки. Или доски…

Теперь они желали только одного — стать теми, не имеющими души и не имеющими болевых рецепторов, кирпичами, бочками или досками. И уж как совсем о недосягаемом, мечтали об автоматном дуле, упертом в затылок…

Ехали долго, часто пробуксовывая на разбитых грунтовках. В одном месте машина остановилась, пленников сдвинули к кабине и в кузов стали бросать какой-то домашний скарб. Какие-то узлы, коробки, свертки. Потом затащили клетки с бестолково лопочущей и машущей крыльями домашней птицей. Потом подняли каких-то детей. Потом — женщин.

Женщины поправили юбки и стали громко и весело о чем-то разговаривать между собой, озорно поглядывая на сидевший на боковых скамейках конвой. Было похоже, что они просто голосанули двигавшуюся в попутном направлении машину. И загрузили в нее вещи. И посадили своих детей. И сели сами. И совершенно не обратили внимания на находящийся в кузове груз. На закованных в деревянные колодки людей. Ну люди и люди… Ну в колодках — и что тут такого? Наверное, преступники. Белые наемники. Главное не это. Главное, что машина идет в нужном направлении, что остановилась и что офицер, сидящий в кабине, много не запросил. Вот это существенно. А все остальное…

Машина двинулась дальше. Пленники стали подпрыгивать и стали кататься по полу, тревожа вещи. Домашняя птица в клетках забеспокоилась, закричала, забила клювами в прутья. Но ни на нее, ни на пленников никто не обращал никакого внимания. Дети, высовываясь наружу, смотрели на пробегающий мимо пейзаж. Женщины строили глазки конвою. Конвой заигрывал с женщинами, наваливаясь на них при поворотах телом и приобнимая на подъемах, как будто пытаясь удержать от падения. Женщины протестующе кричали и не очень активно отбивались от назойливых ухажеров. Им нравилась такая веселая поездка.

Пленники катались, подпрыгивали и бились головами о пол, о борта, о колодки соседей. Из рассеченных голов и спин густо сочилась кровь. Если кто-нибудь из них скатывался слишком близко к заднему борту, конвойные вьетнамцы, не глядя и не отвлекаясь от основного занятия, отпихивали их ногами назад.

Жизнь и смерть соседствовали рядом друг с другом. На одной планете, в одном мире. В кузове одной машины. И совершенно не мешали друг другу…

Машина остановилась, женщины, отодвигая назойливо поддерживающие их в районе бедер и груди руки, выпрыгнули, вытащили детей, сняли груз. Конвой им что-то крикнул и засмеялся. И махнул рукой. Женщины засмеялись в ответ. И тоже махнули.

Машина тронулась, набрала скорость и снова запрыгала по ямам и выбоинам…

— Стоп. Приехали.

Машина осела на тормозах. Конвой попрыгал через борт. И куда-то ушел.

— Интересно, где мы? — спросил кто-то из пленников.

— На этом свете, — ответили ему.

— Жаль. Жаль, что на этом…

Конвой вернулся, открыл задний борт и, вытягивая колодников, свалил их в кучу. Друг на друга. Как самосвал — насыпной щебень.

Пленники, вскрикивая от боли, раздирая кожу и на двух языках проклиная своих мучителей, кое-как расползлись в стороны.

Машина уехала.

Вокруг была деревня. Точно такая же, как первая. И с точно таким же навесом. Вот только детей и женщин здесь не было видно. Одни мужчины. В военной форме и при оружии.

Пленники валялись посреди дороги, и на них никто не обращал внимания. Если шли мимо, то обходили. Если нельзя было обойти — перешагивали.

• Предыдущая
• 59/73
• Следующая