Байки кремлевского диггера - Трегубова Елена - Страница 9

• Предыдущая
• 9/22
• Следующая

– Вы опоздали! – упрекал он лидеров ведущих индустриальных стран, придя на встречу раньше всех.

Переводчик транслировал эту фразу. Однако потом, пока все рассаживались, английский толмач тоже начал работать. А наш переводчик, по чистой случайности, услышав фразу вы опоздали на английском, решил еще раз перевести ее на русский.

– Я?! Я опоздал?! – негодовал Ельцин, услышав свою же собственную фразу в наушнике. – Это вы все опоздали!!!

Трудно передать на словах, как же мы все радовались, когда наш родной Дедушка мог долгое время твердо держаться на ногах и не говорил на публике глупостей! Потому что, когда он делал наоборот, нам, сопровождавшим его в поездках, хотелось как минимум разреветься, а как максимум – провалиться сквозь землю.

Когда кто-нибудь произносит слово Стокгольм, у меня до сих пор все холодеет внутри. И не у одной меня, а еще у трех десятков журналистов и политиков, которые в начале декабря 1997 года решили прокатиться вместе с российским президентом в Швецию.

Началось все с того, что Ельцин чуть не женил Немцова на шведской кронпринцессе Виктории. На официальном королевском приеме российский президент, подняв бокал шампанского, вдруг подозвал к себе первого вице-премьера, кивнул на дочку шведского монарха и потребовал:

– Смотри, какая девушка симпатичная! Надо тебя на ней женить. Пойди познакомься!

– Борис Николаевич, это же Швеция! Здесь, знаете, какой этикет строгий! Она же – неприкосновенная особа, с ней так просто нельзя! – попытался отговорить его от брачной авантюры Немцов.

Но русскому царю шведский протокол был по колено: Ельцин немедленно притянул к себе обезумевшую от ужаса Викторию и смачно поцеловал.

– Ну! А теперь – ты давай! – потребовал Ельцин от своего нижегородского любимца.

Чтобы спасти честь шведской принцессы, а заодно и собственной страны, вице-премьер пустил в ход последнее секретное оружие:

– Борис Николаевич, не могу, я женат. А здесь ведь такой закон: если кто до незамужней принцессы дотронется – все, сразу женись!

– Э-эх ты-ы!…– остался недоволен Ельцин.

Но вскоре риск обесчестить кронпринцессу показался всем просто цветочками. На пресс-конференции в Стокгольмской ратуше Дедушку понесло по полной программе.

Поток сознания, как обычно, начался с излюбленной темы: Боеголовки.

– Я предложил Соединенным Штатам в два раза сократить ядерное оружие! А пока что – я принял решение, что Россия одна, без всех, в одностороннем порядке сократит боеголовки на треть… А постепенно нам надо довести вопрос до конца, до полного уничтожения ядерного оружия! – провозгласил Ельцин, и многочисленные репортеры уже начали судорожно строчить сенсационные сообщения в свои агентства.

Казалось бы, западным дипломатам уже пора было радоваться такому беспрецедентному пацифизму главы российского государства. Но – не тут-то было. Мирные инициативы Ельцина тут же оказались подпорчены: внезапно он причислил к ядерным державам безъядерные страны – Японию и Германию.

Тут же досталось и Швеции. Ельцин вдруг перепутал ее с Финляндией и объявил, что в двадцатом веке она с Россией находилась в состоянии войны. – Ну, теперь-то это все в прошлом… – примирительно заключил российский лидер.

Но, едва согласившись простить шведам мифическую войну, Ельцин принялся поучать местное правительство.

– Правильно ваше население, ваши рабочие выражают недовольство своим правительством! – огорошил шведов гость. – Потому что вы все время пользуетесь углем вместо газа! А нужен газ! И Россия его вам может продать!

Из каких народных сказок про шведские рудники Ельцин почерпнул эти сведения – так навсегда и останется великой тайной российской дипломатии.

Зато следом настал черед волноваться российской делегации.

– Я дал им распоряжение! – кивнул Ельцин на свою свиту. – Договор о газопроводе должен быть готов не к какому-нибудь девяносто девятому году, а к восьми часам завтрашнего утра!

Взглянув этот момент на сопровождавшую Ельцина команду, я обнаружила, что лица Немцова и Ястржембского, которые, по шведскому протоколу, обязаны были стоять рядом с президентом навытяжку, стали уже даже не бледного, а нехорошего, зеленого, обморочного цвета.

Особо слабонервные российские журналистки, сидевшие рядом со мной, уже начали рыдать в голос. Одна за другой они вскакивали с мест и, закрывая ладонями мокрое от слез лицо, выбегали из зала в проход.

Я же просто не могла пошевельнуться от ужаса и как завороженная не отрывала глаз от президента.

Тут в Ельцине постепенно стал как будто кончаться завод: он начал запинаться, отвечать не на те вопросы, мимика его все больше расплывалась, и, под конец, запнувшись случайно о шнур микрофона, он пошатнулся и прямо на трибуне начал падать.

У меня было полное ощущение, что еще пару минут – и этот бесконечный ужас разрешится ужасным концом. Короче, что мой президент умрет прямо здесь и сейчас, у меня на глазах.

Тут уже и в рядах президентской свиты началась истерика. Ястржембский кинулся спасать президента – делая вид, что передает Ельцину какие-то важные бумажки, на самом деле пресс-секретарь как заботливая нянька, по возможности незаметно, физически не давал главе государства упасть. А потом и вовсе пододвинул ему стул и усадил за стол.

Немцов же оказался впечатлительным, хуже чем его шведская невеста: первый вице-премьер вдруг зашатался, схватился за голову и опрометью бросился прочь с трибуны – в тот самый, левый проход, куда уже попряталась от глаз шведских дипломатов добрая половина российской делегации и прессы.

Не в силах больше наблюдать это душераздирающее зрелище, туда же вскоре эмигрировала и я.

– Я почувствовал, что еще секунду, и я сам упаду в обморок, – признался мне бледный как смерть Немцов, обмахивавшийся сценарием президентского визита как веером.

А рядом с ним Вера Кузнецова, работавшая тогда в Известиях, дергала за рукав Татьяну Дьяченко и громко, как контуженая, орала ей в лицо:

– Но ведь это же – п…ц! Таня! Это же п…ц!!! Что же теперь с этим делать?!

Выглядевшая абсолютно хладнокровной президентская дочь Татьяна предпочла не комментировать эту свежую мысль.

Но больше всего в тот вечер меня потрясло хладнокровие ельцинского пресс-секретаря Ястржембского. Когда после ратуши, на ватных от волнения ногах, я добежала до пресс-центра, то обнаружила его одного, за минуту до входа в конференц-зал, уже переполненный возбужденными журналистами. И точно как актер перед выходом на сцену из кулис, Ястржембский несколько секунд, не замечая моего присутствия, тщательно отлаживал мимику, разминая губы, чтобы придать своему лицу обычное, гуттаперчевое, жизнерадостное выражение.

При нервно ходящем ходуном лице особенно пугающим было то, что руки его, державшие пластиковую чашку с кофе, которую он машинально схватил при входе на столике для журналистов, НЕ ДРОЖАЛИ. Он просто держал перед собой эту несчастную чашку с кофе и даже ни разу из нее не отхлебнул – похоже, что держал как раз для того, чтобы тактильно убедиться в собственном равновесии.

– Сереж, что происходит? Вы можете мне объяснить? – тихо спросила его я.

– Если б я сам только мог понять, Леночка, что происходит… Вы не поверите: я каждый раз, когда это с ним происходит, испытываю просто настоящую физическую боль…– признался от неожиданности Ястржембский, еще не успевший после шока перестроиться на свою обычную гуттаперчевость.

Но тут же, через сотую долю секунды, он моментально взял себя в руки, исправился и улыбнулся своей фирменной резиновой улыбкой:

– Что происходит? Происходит – пресс-конференция!

И, галантно распахнув передо мной дверь в зал, где уже гудели от нетерпения мои коллеги, пресс-секретарь ринулся в бой.

• Предыдущая
• 9/22
• Следующая