Карантин - Иган Грег - Страница 57
- Предыдущая
- 57/59
- Следующая
Над заливом Карпентария быстро поднимается солнце, яростно вспыхивая в узеньких просветах между небоскребами, и куда ни повернись, увидишь его слепящее отражение. Голова гудит, руки и ноги болят. Мне не хочется умирать, просто хочется оказаться вдруг кем-нибудь другим. Как мне радоваться тому, что я остался жив, если цена этого так высока?
Я продолжаю искать оправдание. Может, никакой неудачи нет, и мне удалось выжечь всю разбрызгавшуюся культуру? Но как мое размазанное «я» могло предвидеть, что я сумею это сделать? И даже если могло, почему оно выбрало такой шаткий путь к успеху, если есть множество вариантов, при которых колба с культурой просто не разбивается?
Ответ один: он – размазанный «я» – специально выбрал этот вариант. Он хотел, чтобы носитель мода распространился по городу. Он, видимо, понял-таки, что это дает ему – возможность непрерывного существования, прекращение череды воскрешении, вызывающих его из голограммы в моем мозгу, как джинна из бутылки, чтобы исполнить мое очередное неосуществимое желание. А чего я ожидал? Что он не воспользуется своим шансом обрести свободу – или как он там обозначает мир, лежащий за пределами Пузыря – только ради того, чтобы потрафить одной из клеток своего тела, одному атому своего мизинца, бесконечно малой частице своего необозримого многообразия?
Я съедаю завтрак, даю десять долларов на чай и иду в квартиру ждать конца света.
Я просматриваю системы новостей в поисках признаков начинающейся чумы, но едва осознаю то, что читаю. Я то впадаю в фатализм, то хватаюсь за какие-то нелепые надежды. Горячечные порывы к слиянию с чуждой, но единственно подлинной реальностью сменяются моментами тупого неверия. Разглядывая привычный городской пейзаж за окном, я думаю: пусть правда, что человечество удерживает все это в таком виде искусственно – непрерывно, микросекунду за микросекундой, подновляя; но за столько тысячелетий должна же была выработаться какая-то устойчивость, инерция – какое-то подобие независимой реальности?
Да ничего подобного! Разве ежесекундное схлопывание неодушевленной материи лишает ее способности размазываться, принуждает к подчинению, словно некий метафизический империализм? Неужели я надеюсь, что прочный макромир, созданный нами, теперь удержит от распада нас самих? О нет, лишь только мы прекратим навязывать этому миру однозначность, он тут же разлетится на миллиарды версий с той же легкостью, как в момент рождения Вселенной.
Все ясно – мне просто нечем заглушить боль этих последних часов. Одна мысль о том, чтобы найти утешение в модах, вызывает отвращение. Я прекрасно помню, как мод верности придал смысл моей жизни, как счастлив я был с «Карен» – но я не хочу вновь испытать это синтетическое счастье, постыдную имитацию любви. А замены всему этому нет – ее и не может быть, ведь я пришел в этот мир лишь несколько часов назад. Мое нынешнее «я» – это не угнетенная прежним «я» личность, сумевшая наконец вырваться из-под спуда. Я чужестранец – в собственной жизни, пришелец – в собственном сознании. Память сохранила все, но это уже не моя память.
Системы новостей терпеливо пересказывают обычную безумную хронику. Гражданская война на Мадагаскаре. Голод на северо-западе США. Загадочные взрывы в Токио. Очередной бескровный путч в Риме. В местных новостях тоже ничего серьезного – борьба корпораций, мелкие политические склоки. К позднему вечеру я уже почти уверен, что ничего не понял в событиях последних двух дней, и начинаю склоняться к приятной мысли, что стал жертвой изощренных галлюцинаций.
Изображение на экране мигает и пропадает. Я хлопаю по корпусу терминала, и он вновь оживает – но ровные строки текста на экране делаются волнообразными, распадаются на отдельные буквы, которые медленно расплываются в разные стороны, словно обломки кораблекрушения или космический мусор в невесомости – сначала по экрану, а потом и по всей комнате. Я набираю пригоршню букв, они тают у меня на ладони, как снежинки.
В окно я вижу, что по всему городу рекламные голограммы распадаются на части, растворяются, видоизменяются. Некоторые превратились в яркие цветные струи, медленно растекающиеся в ночном небе. Другие узнаваемы, но приобрели сюрреальный облик: у реактивные лайнеров выросли клешни, смеющиеся дети обратились в полупрозрачных розовых эмбрионов. Гигантская струя кока-колы, непрерывно льющаяся в гигантский рот, вспыхивает, будто напалм, озаряя окрестные дома, и посылает в небо крутящийся столб черного дыма.
У дверей лифта ждет старик. Я здороваюсь с ним, но он лишь молча смотрит на меня безумными глазами. Я нажимаю кнопку вызова, но на табло появляется лишь бессвязный поток цифр и букв, прерываемый краткими сообщениями на бай-гуа, которые я не успеваю перевести. Старик шепчет по-кантонски: «Оно читает мои мысли». Я оборачиваюсь к нему, и он начинает всхлипывать. Я хочу помочь ему, успокоить, попробовать объяснить, что случилось, но не знаю, с чего начать. Да и вряд ли его успокоят мои объяснения.
Я спускаюсь по лестнице.
На улицах полно народу, вид у всех подавленный, обычного шума не слышно. Я ожидал массовой истерии, вспышек насилия, но люди ходят, будто под гипнозом или во сне. И не из-за сумасшедших вывесок и бешеных голограмм – это вполне можно принять за изощренный розыгрыш, а о том, что в действительности предвещают все эти чудеса, явно никто не догадывается.
Впрочем, почему я так в этом уверен? Размазанные «я» этих людей могли уже не раз обогнуть земной шар и постепенно соединиться друг с другом, породив разум, которого Земля еще не видела. Разум, способный открыть своим схлопнутым ипостасям такие откровения, о которых я и понятия не имею.
Проходя по Обзерватори-роуд, я вижу, как сквозь мостовую вдруг пробивается усыпанный цветами вьюнок, танцуя, как змея на хвосте. Среди бледных зевак, замерших, как зачарованные, с хохотом хлопают в ладоши двое малышей – наверное, они выбирают это событие. Лепестки белых цветов превращаются в светящихся бабочек, порхающих над головами толпы, но цветы остаются на месте, постоянно обновляясь.
Какое из чистых состояний более вероятно – где это действительно происходит или где это привиделось всем прохожим сразу? Неизвестно! – я упрямо держусь за эту спасительную мысль, но не знаю, надолго ли хватит моего упрямства.
Повернув голову, я вижу плавающего в воздухе юношу. Обхватив колени руками, он плавно вращается, совершая одно сальто за другим; глаза его закрыты, налицо блаженная улыбка. Публика вежливо наблюдает за его упражнениями, словно это уличный жонглер или акробат на ходулях. Пожилая женщина врастает в землю, ткань ее брюк и кожа на ногах срастаются, делаясь древесной корой. Другая женщина превращается в стеклянную статую. Цвет плоти покидает сначала ее руки и ноги, а затем вовсе исчезает. Какая же версия могла выбрать этот самоубийственный исход? Однако «статуя» деловито направляется прочь, вытянув руки в стороны. Я пытаюсь последовать за этим существом, но оно скоро теряется в толпе.
Я иду дальше.
Кое-где уличные фонари пылают, как маленькие солнца, но в ста метрах от них уже царит тьма. Свернув и переулок, я оказываюсь по пояс в золотых монетах. Я беру пригоршню – монеты тяжелые, твердые, холодные, совсем как настоящие. Тем не менее я прохожу по переулку без малейших усилий.
Выйдя на ярко освещенную улицу, попадаю под кровавый дождь. Люди, крича, закрывают лица от тяжелых, пахучих капель, другие припадают к земле, хнычут и дрожат. Что это, конец света в воображении какого-нибудь психа? Неужели в эти последние часы все на свете бредовые эсхатологии обрушатся на нас? Или случайная авария, нестыковка? Многие из размазанных людей еще неопытны, одиноки – может быть, схлопывание застает их врасплох, создавая мозаичную реальность из случайных образов их младенческого восприятия суперпространства? Я беспомощно стою и смотрю, пока кровь не заливает глаза и я не перестаю что-либо видеть.
- Предыдущая
- 57/59
- Следующая
