Шевалье - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 18

• Предыдущая
• 18/94
• Следующая

Карелли слушал эту болтовню с открытым ртом. Его подружка широко зевнула, улыбнулась и произнесла что-то невнятное.

– Что ж, – сказал он, – даже если я захочу последовать твоему примеру, мне никогда не понять их ужасный язык. Он звучит, как утиное кряканье.

– Полагаю, она клянется тебе в вечной любви, – рассмеялся Морис, поднимая руку, чтобы не мешать своей девушке, перегнувшейся через него, поговорить с подружкой по греху. Через минуту обе девушки вели милый разговор sotto voce[6]. Морис выпрямился и сказал:

– Итак, мой дорогой, теперь ты изгнан из Франции. Что ты собираешься делать, кроме выпивки и увлечения проститутками?

– Я не изгнан из Франции, только из французской армии, – уточнил Карелли.

– Одно и то же в данном случае и для тебя, и для Бервика. Для короля Людовика это, должно быть, было трудно.

– Трудно для него? Как ты можешь быть таким снисходительным, когда он признал Узурпатора королем Англии?

– Дорогой мой, он был вынужден, – ответил Морис. – Его вынудили отказаться от войны во Фландрии, и Узурпатор не упустил такой возможности, чтобы заставить короля Людовика подчиниться. Ты в курсе, что первый проект Ризвикского договора предписывал ему изгнать всю королевскую семью из Франции, но король Людовик не пошел на это.

– Кажется, ты знаешь все, – проворчал Карелли.

– Мы не отрезаны полностью от остального мира в Герренхаузене, – сказал Морис ласково, – и, кстати, Карел, уж если Людовик признал Вильгельма королем, то было бы неловко позволить королевскому сыну и королевскому кузену служить в его армии, не так ли?

– Как будет угодно, – отвечал Карелли, оставшись при своем мнении.

Морис улыбнулся.

– Какой же ты неприветливый после пробуждения, брат мой. Должно быть от вина. Когда ты пьешь только эль, ты жизнерадостный.

Карелли невольно улыбнулся.

– Так-то лучше, – промолвил Морис. – Расскажи-ка мне о своем приятеле Бервике. Он женился, я слышал. Он любит свою жену? Они счастливы?

– О, да, похоже на то. Он женился на вдове Патрика Личфильда, ты знаешь, а также взял на себя заботу о ее сыне. Мальчик обожает его. У них уже есть собственный ребенок. Но Бервик пришел в ярость, когда его вынудили оставить службу. Никто из нас не переваривает безделья в Сен-Жермене. Там так уныло сейчас! В любом случае мало чести быть простым наемником на содержании короля Франции. Принц Конти предложил Бервику свой дом под Лангедоком. Бервик с семьей уехал туда.

– А что он будет там делать, – поинтересовался Морис.

– Будет провинциальным господином, как он говорит. Но я не могу это понять. Его одолеет скука.

Послышался стук в дверь. Затем она открылась, впустив двух слуг с деревянными подносами с тарелками свежего белого хлеба, деревянными чашками и высоким кувшином, аромат, исходивший из него, наполнил комнату.

– А-а, кофе! – воскликнул Морис, отстраняя от себя девушку, чтобы освободить руки.

– Знаешь, когда мы были подростками и отец Сен-Мор рассказывал нам истории о Древней Греции и Риме, я обычно думал, что родился не в свое время. И каждый раз мечтал оказаться знатным римлянином. Но это было до того, как я выяснил, что в Риме не было горячего кофе.

Когда стол был накрыт, и лакей ушел, Морис опять спросил:

– Все-таки что же ты собираешься делать сейчас?

– Найду какую-нибудь другую армию для службы. Ратное дело, кажется, в самый раз для меня. И мне оно нравится. Это то, что я могу делать хорошо. И оно бесхитростно – никаких интриг, никаких сомнений, или загадок. Лишь приказы – осадить город, сделать подкоп под стену, захватить высоту, атаковать врага. Все предельно ясно.

– Бедный Карел, – с нежностью произнес Морис, – ты считаешь жизнь загадкой, так?

– А ты? – задал вопрос Карелли, обращая свои темные глаза (характерная черта семьи Палатинов), на брата.

Морис взглянул на него на миг и сказал:

– Знаешь, если бы даже наша мать не сообщила нам, что она дочь принца Руперта, думаю, я бы об этом рано или поздно узнал. Твои глаза, например, все наши черты, унаследованные от матери, так похожи на черты тетушки Софи.

– Тебе нравится тетушка Софи, правда? Морис улыбнулся.

– Я сердечно люблю ее. Она чуткая, умная женщина. Она безусловно не ко двору здесь, в гнезде хамов... не бойся, никто из них не говорит по-английски... тебе, очевидно, известно, что Франческа Бард прибыла сюда некоторое время назад навестить мать Дадли Барда, бывшую когда-то любовницей принца Руперта. Тетушка Софи приняла ее и настояла, чтобы она обосновалась здесь насовсем. В настоящее время многие женщины того же положения, что и тетушка Софи, отказались бы приютить кого-нибудь вроде Франчески под своей крышей.

– Так они счастливы здесь?

– Не совсем, – отозвался Морис. – Многое мне не нравится. Я люблю тетушку Софи, но здесь больше нет никого, кто был бы мне хотя бы интересен. Остальные члены королевской семьи тупы, а бесспорный наследник Георг-Луис положительно неприятен.

Морис взглянул на девушек, чтобы узнать, заняты ли они хлебом, кофе и болтовней, и продолжал:

– Ты слышал о деле Конигсмарка?

– В общих словах. Там какая-то тайна.

– Действительно, тайна. Конигсмарк исчез. Кажется очевидным, что он убит по приказу или лично курфюрстом или его сыном. Георг-Луис развелся, с женой, на что имел все основания, хотя я до сих пор не верю, что она действительно изменила ему. Для нее это была только игра. Бедный глупый ребенок! Но ее поведение было неподобающим, и об этом все говорили. Но он не только развелся с ней, он также сослал ее в заточение в большой дом, стоящий вдалеке от ближайших селений. Он к тому же запретил ее навещать. Это уже просто со злобы. Бедное создание, она жила обществом и болтовней, – Морис покачал головой. – Нет, здесь достаточно много такого, что вызывает желание уехать.

– Ты собираешься уехать? – удивился Карелли.

– Скоро. Я не знаю куда, но мне надо куда-нибудь уехать. Может быть, в Италию. Ты помнишь венецианского посла в Сен-Жермен, который сказал мне: «Молодой человек, Италия – душа музыки, а душа Италии – Венеция»?

– Я помню, – ответил Карелли, – а я сказал...

– Ты сказал, что судя по его одеждам, драгоценностям и слугам, Венеция, безусловно, кошелек Италии.

Они оба, вспоминая тот случай, рассмеялись.

– У нас было нечто хорошее в Сен-Жермен, – произнес задумчиво Карелли.

– Конечно. Расскажи мне последние новости. Как наша матушка? И наша сестра – что с ней?

Заметив особенное выражение на лице Карелли, Морис настойчиво продолжил:

– Она, должно быть, стала красавицей. В десять лет уже почти женщина.

– Король определенно очарован ей, хотя, я думаю, больше ее познаниями и манерами, – уклончиво начал Карелли. – Он спрашивал нашу матушку, не может ли она отдать Альену в королевскую детскую в качестве компаньонки принцу Джеймсу и принцессам. Он обещал сделать Альену фрейлиной принцессы как только сформируется ее двор.

– Что ж, хорошие новости. Наша матушка должна быть довольна.

– Так и есть.

– Хотя ей будет одиноко без дочери. С ней рядом никого нет. Но скажи мне, ты не ответил, Альена красивая?

Карелли поднял на брата глаза, в которых отразилось беспокойство.

– Она самый прекрасный ребенок, какого я когда-либо видел. Она образована, грациозна и совершенна. Она поет как птица, играет на спинете[7], ездит верхом, как амазонка, танцует, как лебедь, скользящий по глади озера, ведет разговоры на латыни, говорит по-французски и итальянски словно на своем родном языке. О, нет конца перечню ее достоинств. При всем этом она скромна и ласкова, как... – о, я не знаю.

– И красива, – осторожно настаивал Морис, чувствуя, что где-то здесь кроется тревога Карелли.

– Словно маленькая фарфоровая статуэтка. Нежная белая кожа, глубокие голубые глаза, мягкие кудри темных волос, – Карелли остановился и проглотил комок в горле, – Морис, я думаю, что должен сказать тебе. Это жжет меня, как острие стрелы. Я обязан тебе сказать.

• Предыдущая
• 18/94
• Следующая