Твоя заря - Гончар Олесь - Страница 87

Тем временем к больнице, слышно было, подъехала еще какая-то машина, и дежурная, поднявшись, выжидательно посмотрела на дверь. Никого не вносили, никто не заходил, обливаясь кровью и прося о помощи. Спустя некоторое время послышались быстрые шаги на ступеньках и в дверях появилась... милицейская фуражка! Порог уверенно переступил молодцеватый лейтенант, видимо, бывавший здесь не раз, потому что постнолицая дежурная неожиданно улыбнулась ему, хотя перед тем трудно было предположить, что она умеет улыбаться.

Лейтенант, поздоровавшись, профессиональным взглядом окинул присутствующих. Глаза представителя закона коротко задержались на Тамаре, на ее неимоверно голубой прическе, сделанной еще на иных широтах парикмахером дальней страны, поело чего лейтенант тут же перешел к делу:

- Ваши документы!

Первым подал свои права Заболотный, то же самое сделал Дударевич, протянув удостоверение личности с подчеркнуто независимым видом. Когда верительные грамоты обоих были просмотрены и очередь дошла до Тамары, она решительно встала, вытянулась по стойке "смирно" и с нервной, недоброй усмешкой протянула представителю закона кисти своих изящных загорелых рук.

- Надевайте!

Парень оторопел.

- Что надевать?

- Наручники, что же еще!

Лишь теперь лейтенант понял эту странную шутку.

- Да вы, по-моему, уже и так в наручниках,- он имел в виду браслеты старинной индийской работы, тусклым серебром блестевшие на запястьях ее рук.

- Нет-нет, я без шуток! - воскликнула Тамара.- Для вас мы преступники... Я уверена, у вас уже имеется готовая версия относительно нас. Это мы его сбили, этакие злодеи, бездушные варвары - вы ведь думаете о нас именно так?!

- Мы лишнего не думаем... - отчеканил лейтенант.- И порядок знаем. Кстати, машина ваша уже осмотрена...

- И что же? - вскочил с места Дударевич.- Какое заключение?

- Скажем.

И лейтенант обернулся к дежурной, которая довольно ловко, с чрезмерной готовностью подала ему слипшиеся, замасленные документы, обнаруженные у пострадавшего.

"И когда только они успели попасть к ней! -удивилась Тамара, снова отступив в угол после разыгранной сцены.- Вот это ловкость рук. Ну и личность!"

Усевшись в кресло дежурной за столом, лейтенант принялся внимательно просматривать документы.

- Такого человека вывели из строя,- тяжело вздохнув, сказал он. -Один из лучших комбайнеров нашей области. Правофланговый... А домашние ничего еще не знают...

- С нами-то как? - нетерпеливо напомнил Дударевич.- Неужели вам не ясно, что мы сами его, уже сбитого, подобрали, хотя могли и не делать этого. Идя на риск, старались как можно быстрее доставить его сюда, и вот, пожалуйста... Или наша машина что-то показала против нас?

- К счастью, ничего. Следы удара не обнаружены...

- Так в чем же дело? - сразу повысил голос Дударевич.

- Акт, как положено, придется составить. Люди вы культурные, должны понимать, порядок есть порядок...

Впервые, между прочим, вижу живых дипломатов. Скажите хоть, чем вы там занимаетесь? - спросил он вдруг с трогательной непосредственностью.

Заболотному, очевидно, это понравилось, он улыбнулся.

- Мы, дипломаты, тоже люди, хотя "немножко и лошади". Самой спецификой службы призваны нести гармонию в мир, но пока что, как видите, это нам не всегда удается.

- Нет-нет, за поведение на трассе я вам ставлю "отлично". Так и начальству доложу. С вашей стороны сознательность была проявлена... Но сперва все-таки, извините, составим акт.

Пока составлялась казенная бумага и выяснялись подробности, дежурная медсестра менялась просто на глазах, откуда и взялись в ней вежливость, понятливость и даже угодливость, что опять-таки навеяло на Заболотного тоску, ему стыдно и горестно было видеть в пожилой этой женщине столь резкие перепады: от властной грубиянки в подхалимку. Какая печальная метаморфоза...

Они как раз подписывали акт, когда в комнату вбежала молоденькая медсестра, громко сообщив:

- Все прошло хорошо! Он будет жить... Человек просто в рубашке родился.

На востоке уже светало, разгоралась заря, когда они снова выбрались на трассу, чтобы мчаться дальше на юг. Свет фар больше не требовался, сам рассвет теперь освещал им путь через степи. Ехали молча. Измученные пережитым, они даже не испытывали желания разговаривать.

После нескольких километров стремительной гонки Заболотный, не спрашивая согласия остальных, внезапно повернул в сторону, на такое же, как вчера, свежескошенное комбайном жнивье. Остановил машину среди поля у копны свежей, оставленной комбайном соломы, вышел из машины, облегченно потянулся, словно йог, в сторону пылающего за лесополосой, еще совсем красного солнца.

Глядя прямо на солнце, сделал несколько дыхательных йоговских упражнений.

Дударсвич наблюдал за ним.

- Ну что, великий гуманист,- бросил он примерительно,- согрел благородным поступком свою честолюбивую душу?

Заболотпый ответил не сразу. Казалось, прислушивался к чему-то постороннему или, может, к самому себе, потом вдруг со странной улыбкой кивнул в сторону трассы:

- Вон вам, друзья, хайвей, фугуйте себе дальше без меня...

- А ты?

- Я остаюсь...

Подошел к куче соломы, увлажненной утренней росой, по-мальчишески разбросав руки, упал лицом вниз,- вскоре он уже спал как убитый.

Спал и не видел, что сон его отовсюду стерегут, встав на вахту по всему небосклону, жемчужно светящиеся облакагиганты, те самые, что по-здешнему называются "деды".

...Несколько часов спустя на трассе появились автобусы - целой кавалькадой летели на юг "Икарусы" с детьми.

Хотя день был ослепительным, огромные машины мчались при ярко включенных фарах, и это поражало: днем под лучами солнца, а мчат с зажженными фарами! На лбу каждого из автобусов краснеет полотнище с надписью:

"Дети", "Дети"... Стало быть: все расступайтесь, проезжайте, будьте предельно внимательны, потому что это мчит к морю, куда-то на Арабатскую Стрелку маленький и, быть может, самый надежный в мире народец - заводская детвора!.. Юные пассажиры, наэлектризованные нетерпением, торопили себя, они, будь их воля, торопили бы самый бег времени! Дорога аж свистит от мощных "Икарусов", в автобусах слышны музыка и пение, выглядывают оттуда веселые детские лица, радуясь лету, а на обочине раскаленного полотна трассы, у покрытых серой пылью придорожных деревьев стоит высокий, с бледным лицом, с развевающейся сединой человек, голосует! Впрочем, кажется, напрасно... Пролетают мимо него "Икарусы"

с ракетным воем, с солнцами фар, неестественно яркими даже при свете этого белого степного дня, полные музыки и пения, полные веселья, занятые собой, куда уж там заметить им кого-то у дороги, мчат, не останавливаясь, и такое впечатление, что их сейчас не задержала бы в этом полете никакая сила на свете, не то что чья-то там рука, поднятая в голосовании... "Гуси-гуси-гусенята, в1зьм1ть мене на крилята!" - "Пусть тебя задние возьмут..." Все мимо да мимо, все быстрее да быстрее, потому что где-то там, впереди, как образ их мечты, уже брезжит морс и далеко тающая среди его синевы, солнечной дымкой подернутая Арабатская Стрелка.

Голосующий, кажется, и надежду уже потерял привлечь к себе внимание этой пролетающей кавалькады, когда вдруг последний из "Икарусов"... останавливается!

- Л вам куда? - с веселым интересом набросились на Заболотного дети, когда он пошел в автобус. Синегубыс, заевшиеся шелковицей, смело допытывались: - Кто вы?

Откуда?

Заболотпый, заняв свободное место, показал детям на чуть заметно белеющие под небом облака-Арараты:

- Оттуда я.

- О, так вы снежный человек?

- Возможно,- ответил Заболотный в тон детям, нисколько не сомневаясь, что среди этой публики он всегда найдет тех, кто обладает достаточным чувством юмора.

- Снежному человеку ура! ура! ура!

Через минуту их "Икарус", догнав кавалькаду, снова летел во весь дух к морю, светя навстречу солнцу своими огромными слепящими фарами.