Твоя заря - Гончар Олесь - Страница 34

Помимо ряда прежних льгот, нашему машинно-тракторному от государства была предоставлена еще одна:

Фондовые земли отдаются ему на все лето под сенокос! Косите на здоровье, а хлоицы ваши могут пускать теперь своих рябух и пеструх на волю - хватит уже, чтобы скот веревками выкручивал детям руки, волоча их по межам!..

Итак, на Фондовые земли

Эта с вечера эта новость всколыхнула все наше пастушескос племя. Мы долго нс спим, заранее тешимся тем, что одеидагт нас завтра: дорога, даль и то раздолье, где корм царский, где травы в человеческий рост.

Отправляемся рано, едва лишь полоска окоема забрезжила нам из-за терновщанской горы. Снаряжаемся в дорогу целыми семьями, точно навсегда. Взяли с собой все необходимое для далекого путешествия: под возами позвякивают подойники, на возах пристроены бочонки с водой, снедь, чугуны. Сзади к возам коровы привязаны, словно на ярмарку их ведут. Впереди всего обоза, прокладывая нам дорогу в тот фондовый рай, мелкой рысцой побежал песик Заболотных, наш общий любимец по кличке Букет. Рыжебурой какой-то масти, вроде слегка подпаленный, с хвостиком, лихо закрученным кверху, он, этот Букет, не предавал нас и в трудные времена, когда мы с Кириком не могли быть вместе, когда целыми днями, скитаясь в одиночку по межам, истомишься, бывало, затоскуешь так, что плакать хочется, потому что ведь вблизи ни живой души. Именно тогда вдруг - глядь!- бежит, катится от села к тебе по дорожке клубочек с хвостиком, закрученным кверху... Это он, Букет, учуяв твою тоску прибежал навестить, ободрить, чтобы не скучал, чтобы не пал ты духом посреди безлюдной степи, среди безбрежных разомлевших нив. Покружит вокруг тебя, поластится, иоулыбается тебе своей собачьей улыбкой (они же умеют улыбаться!), но длиться гостеванье будет недолго, лишь пока остается у тебя в руках краюшка хлеба, а только лишь краюшки не стало, облн залсн Букетик, извинился перед тобой взглядом и снова хвостик баранкой - подался в село. Трудно на Букета за это и обижаться, ведь у него свои обязанно* тн, ему, кроме Кирцка ч тебя. надо еще и других иавсстть. Букет знает, где кто наест и кто есть кто. А теперь вот он весело прокладывает нам дорогу к Фондовым землям, так уверенно потрусил собачьей рысцой вперед, точно уже и раньше бывал там и теперь бежать ему по этой дороге нс впервой.

Вспугнет на бегу раннюю перепелку из-под росистоп голу бои ржи, погонится за нею, тявкнув несколько раз, а затем и па нас оглянется, на возы: "Видали,какой я храбрец,как меня боятся? Все птицы от меня кто куда!"

Шлях старый, укатанный, о котором у нас говорят:

биты" шлях,- он то спускается в лога, где когда-то подсте регалп людей разбойники (а сейчас можно спокойно воды из криницы достать), то опять выбирается из буераков, вскарабкивается на холмы, откуда мир перед нами все растет и растет, и вместе с ним словно растем и мы, детвора.

Путешествие длится долго, и.ч Терновщины выехали, еще в небе [I утренняя звездочка светилась, и ноги у всех были мокрые от росы, а к месту притащились - солнце поднялось и начало припекать. Зато все. чего ожидали, оправдывается вполне: здесь таки волн-раздолье, здесь рай! Степь не такая, как наша, в заплатках нив, изрезанная межами, Фондовые земли - ровная равнина, без овражка, без холмика, открылась перед тобой простором будто на тысячу верст, и весь этот залитый солнцем простор - в травах высоких, цветущих п диком приволье, может, к не вспахана эта степь ни разу, сохи не знала, и ничья коса. видно, не касалась здесь трав! Тут же ПУСТИЛИ коров пускай бредут, распрягли и коней - пусть пасутся! Коровы без веревок, кони без пут, вольные, растреноженные. а мы, мелюзга, вольнее всех! Еще вчера изнывали, томились по межам, а сейчас шалеем от счастья, рассеявшись в травах, падаем и катаемся, повизгивая от щекота, перекрикиваемся. Букет прыгает среди нас, тоже охваченный нашим настроением тявкает радостно, тут всем хорошо, и ему, и нам.

Угодили мы на другую планету. Здесь совсем иное мироощущение, иное исчисление времени, нам хотелось бы оставаться здесь вечно! Нет и близко недобрых людей, никаких злых помыслов, ни вражды. Все, как и подобает тем, кто в раю, улыбчивы, ласковы, ни одна мать никого не ругает, никто ни на кого не сердится, ни один отец но прикрикнет на нас за все наши шалости. Здесь пет гнева, мрачным страстям нет места, здесь все добрые, все между собой братья и сестры, и, может, так будет всегда? Слышен перезвон стали, это терновщанс, выпрямившись, косы точат, громко перекидываются шутками, а ну-ка, что покажет Мина Омелькович, ибо если это коммуна, то здесь не отставай, не считай ворон, иначе сзади чья-нибудь коса невзначай и пяты оттяпает. Значит, и с перекуром не спеши, держи линию, клади покос па совесть, в коллективе такой закон.

Выступает нас немало

Все двенадцать косарей...

Косим клевер, косим травьт

На коммуновской земле...

Могли бы даже эту спеть терновщане, вдохновленные здешним раздольем, но хоть и не до песни им пока, люди лишь дышут учащенно при такой работе, зато их косы поют гяоуженно, согласно, поют травы, ложась ровным покосом, которому, кажется, и края но будет,- до самого небосклона могут свободно вклиниваться в буйную растительность наши орошенные потом косари...

A мы лежим в травах душистых, высоких, и только голова слегка кружится от их солнечного духа. Цветы на верхушках трав покачиваются над тобою где-то в самом небе, потому что здесь и спрашивать нечего, далеко ли до неба, здесь оно, хоть какое высокое, но как будто для тебя достпжи-мо, голубеет приветливо, смеется нам своим сияющим простором: я ваше, я прикрываю вас от всех напастей!

И лишь там-сям по окоемам в недрах синевы едва заметно серебрятся гучи-облака, которые у нас называют: дед ы... Мудрые, добрые деды, величаво светятся они оттуда своими чистыми бородами, сторожат с небес это наше детское блаженство и вроде улыбаются ласково из-под окоемов: вы здесь, мелюзга, ни о чем не заботьтесь, все это для вас, вольно купайтесь в этих травах счастья, наслаждайтесь, пока нс выросли...

Наглядевшись в небо, опять гурьбой срываемся на ноги, бегаем, дурачимся, на радостях кувыркаемся, кто-то нашел козелец - его можно есть, другой завидел ящерицу, зовет: "Сюда!"... А Петро, дяди Семена лобан, накануне остриженный наголо (за что и был тотчас прозван Котовским), что-то вообразив, пошел и пошел "рубить" хворостиной. лихо сносить чертополохам головы в малиновых мохнатых шапках. Их здесь несметное множество, этих чертополохов, выделяющихся среди моря теплых некошеных трав, стоят, одетые в колючки, красуясь бравым ВИДОА! своих тяжелых папах. А где Петро с хворостиной прошел, там уже они без шапок. Встанет, размахнется, вжик. вжик своей саблей - и ваших нет, покатилась голова чертополоха в траву.

- Ишь, красный казак! - оглянется кто-нибудь из косарей.- Рубит без промаха... Только ведь и будяку жить хочется...

Все дальше и дальше от возов наши коровы и кони, а следом за ними удаляемся и мы, пастушата. Вот где роскошь! Кажется, иди и иди - все будут травы и травы, гадюк нет, и ничего тебе не страшно, лишь жаворонок над тобой звенит в выси да еще какие-то невидимые существа, может, именно ангелочки с крылышками, насквозь прозрачные, прямо эфирные создания, заполняя все неоо, тихо, напевно над тобою звучат... Оглянувшись, видим, как наши косари далеко-далеко в травах точат косы, взблескивая ими на солнце, а затем журавлиным клином снова пошли и пошли друг за другом, углубляясь в просторы, не знавшие доселе косы.

Так хорошо вокруг, что даже грусть на мгновенье тронет детскую душу: жить бы тебе жаворонком над этой цветущей степью или кузнечиком-попрыгунчиком носиться в траве - они-то ведь только радость и знают...

Корм здесь - куда уж лучше. Казалось бы, пастись нашим коровам и с места не двигаться, однако, как и среди людей, между ними тоже есть разные натуры, вреднющие попадаются, одна смирно пасется, а другая ни с того ни с сего задрала голову, и понесло ее бог знает куда, видать, ей здесь не так, показалось ей, что где-нибудь там, на краю света, будет лучше.