Твоя заря - Гончар Олесь - Страница 28

- Мы тогда, пусть даже интуитивно, чувствовали все же, что она не для него,- бросает Заболотный от руля, и эта давняя история отчего-то начинает нас волновать.- Хотя какую бездну страсти носил в себе этот наш Олекса!

Личность и впрямь незаурядная...

- Все, что он вытворял, все эти драки, скандалы, бродяжничество, кажется, диктовались единственным только желанием расположить Надькино сердце, вызвать в ней взаимность и восхищение.

- Свое несовершенство перед Надькой парень, видно, в душе признавал, ощущал ее недостижимость для себя, однако не отступался, надежды не терял, надо отдать ему должное... Сильная, колоритная натура. Самородок, как и Роман Винник, только энергия Олексы устремлялась в иное русло: ярмарочная площадь чаще всего становилась ареной его подвигов, а эти ярмарки у нас почому-то почти всегда заканчивались кровью... Помнишь, как тогда в Соколянах?..

- О, это памятная ярмарка...

Соколяны - соседнее с нами большое торговое село над Ворсклой, где под ярмарочную площадь отвели половину плоской равнины, которая ограничивалась глубокими обрывами-кручами, образовавшими нечто похожее на огромный каньон. Взглянуть и то страшно с крутизны вниз, где на самом дне каньона серебрится Ворскла, клубятся вербы, белеют хатки соколянские, и даже удивительно, как оттуда люди взбираются сюда, на эту верхнюю степь, на множеством ног утрамбованную ярмарочную толоку. Не всякий и подступится к круче, чтобы заглянуть вниз, голова может закружиться, а зато па горе кипит, бурлит ярма оочная жизнь. Какое здесь движение, какой грай-гомон катится далеко в степь, где пылища - до неба!

Чтобы тебя, малого, взяли на ярмарку, это надо было часлужить, загодя велись переговоры, кто за тебя попасет в этот день,- и если назавтра берут тебя, то знай: ты заслужил, это немалая тебе награда и честь за пастушьи твои труды.

На ярмарку выезжаем утром рано. Еще и солнце не встало, небо еще только играет зарей, а отовсюду, по всем степным дорогам валит и валит народ, пеший и конный, тарахтят телеги, скрипят арбы на всю степь, стрекочут, прямо-таки поют колеса мягких в ходу рессорных тачанок.

Музыкой колос полнится степь! Музыкой мягкой, переливистой... Тачанки это было особенное творение степной жизни, для нас они - воплощение скорости и грациозности, это ветер, поэзия, красота, ведь и отец Заболотных вместе со своим другом-латышом летал где-то в таврийских просторах на неуловимой пулеметной тачанке, хотя в Терновщпну добирались пешком. А тачанки нынешние несли на себе приметы иных страстей, здесь состязались честолюбие, спесь и заносчивость разбогатевших хуторян: у кого звончей? У кого цветистей? На чьей плавнее рессоры? Чьи кони несут шальнее? Эти теперешние тачанки создавались руками мастеров где-то в Чаричанке, в Нехворощо, Кобеляках, а то и в самой Полтаве, где-то там в кузницах ковали для них рессоры, гнули ободья колес, писали красные розы по смолисто-черному лакированному полю. Недалекая от нас коммуна "Муравей" тоже начала производить свои тачанки, и к атому важному рукомеслу, считавшемуся гордостью коммунаров, в последнее время привлечены были и Заболотный-отец с Яном Яновичем, который оказался незаурядным мастером по рессорам, хотя и свистулек своих не забывал, фирма его в наших глинищах процветала, как прежде.

Итак, торопимся на ярмарку, в круговорот ее взбудораженных страстей. Сила нашей устремленности вперед, к ярмарочным зрелищам решительно не меньше была тогда, чем сейчас, когда в потоке сверкающих машин мчимся во весь опор к шедеврам богатейшей картинной галереи, чтобы постоять перед образом Мадонны, вполне могущей оказаться лишь отдаленным вариантом образа той, которую нам открывала некогда жизнь и так щедро творило, дорисовывало детское воображение.

Живопись ярмарки уже ждала пас, такая пестрая, безудержная и раскованная, ну прямо как монументальные творения мексиканцев! Посреди площади возвышается сферический шатер карусели, он разноцветен, с кистями да колокольчиками, весь день его будут раскручивать, гонять местные мальчишки, а если выпадет счастье, так допустят и тебя до дышла: трижды покрутишь - один ра.ч прокатишься! Этот катается, а тот уже под кустом травит, стошнило от кружения, изнемогает от избытка наслаждения.

На опрокинутой бочке стоит человек, горлан длинношеий, с коробом на груди, с попугаем на плече, и ровным, словно заведенным, однако далеко слышным голосом зазывает народ:

- Эй, коноводы, воловоды, хлебопашцы, столяры, крестьяне, горожане! Лавочники, дегтярники, целовальники, шаповалы, коновалы, портные и все иные! Проезжие, прохожие, миряне и цыгане, люди добрые, сходитесь, сходитесь на потеху! Иллюзии показывает, судьбы предсказывает иностранец из Франции Маловичко!

А рядом:

- Налетай, налетай! Горшки, миски, малеванные, расписные, глазурованные! Возьмешь горлач - забудешь слово "плач"! Горшок без сдачи и свистелку в придачу!..

Целыми ватагами слоняются цыгане, пощелкивают кнутами, запальчиво препираются, торгуя лошадей, придирчиво осматривают их, гнедых, вороных и чалых: раздирают им губы до последнего коренного, хватают за хвост и закручивают его на самую спину коняге, прощупывают сухожилия, бьют одра кулаками под ребра, пока наконец с хозяином ладонь о ладонь: шлеп! Шлеп! Сошлись!

0'кей!

Но недостает на этой ярмарке еще кого-то, неполная она какая-то сегодня... Олексы-ааводилы нет. Где это он? Что случилось? Знал бы, что Винниковна тоже здесь, непременно явился бы, для нее выкинул бы что-нибудь такое, что всю ярмарку оглушило бы, ведь ради Надьки наш сорвиголова пойдет на все, ради своей любви ни пред какой фантастикой не спасует!

Так что же это за ярмарка без него? Однако, эй, коноводы, воловоды, столяры, хлебопашцы, слабодушные и бесстрашные, эгей, все добрые люди, а нуте-ка смотрите во-он в ту сторону!.. Точно ветерок перед бурей - нечто такое пронеслось, прошелестело по толпам:

Олексу терновщанского ловят!

Не было, нс было, и вот он, пожалуйста: как из-под земли вырос, чтобы взбаламутить всю ярмарку, там где-то сосди моря голов, среди сплошного грай-гомона слышно все яснее: "А держите его! А ловите!" И уж люд, забыв о торге, вытягивает шеи в том направлении, лица у многих напряженно веселеют,- известно: какая ярмарка, где никого не ловят, не бьют?

- Гуляй, душа, без кунтуша! - слышен чей-то раскатистый выкрик над людьми и скотом, а душа эта опять забрызгана кровью, рубашка разодрана, чуб растрепан, вот эта душа с гиком бандитским, с веселой решимостью в глазу летит стоймя в тачанке, запряженной неизвестно чьими конями, цена клочьями прыскает от стальных удил... Вожжи натянуты струнами, Олекса держит их в руках, а так, будто в зубах, зубы то и знай сверкают белизной - он смеется! Тканная матерью белая рубашка вся кровью расцвечена - успел уже... Летит очертя голову, кони - как звери, гонит их, а куда? Неизвестно, как он оказался в тачанке, в одной из тех расписных, которые в цветах и колокольчиках спешили рано утром на ярмарку, песней колес будоража степь? Не иначе как силою вырвал ее вместе с конями у одного из тех, с кем дрался на храмах да ярмарках и кого ненавидит не меньше, чем они его. Они для него - все кровопийцы, пройды, сквалыги хуторские, жу ки навозные, а он для них - бандит с разорванной губой, злыдень, голь перекатная, босяк слободской, ненавистнее его нет на земле. И вот вырвал чью-то тачанку, реквизировал насовсем или покататься одолжил, вожжи туго на руку намотал и гонит, распаляет беспрестанным бойким гиканьем и без того осатаневших уже коней, гонит да покрикивает на всю ярмарку: "Расступись! Разлетись!" - а завидев терновщан, лихо встряхивает чубом, весело орет в нашу сторону:

- Передайте Надьке, что видели меня! Скажите, что я смеялся!

Больше всего, видно, ему хотелось, чтоб и она увидела, как он вот сейчас стоймя летит в тачанке, его тешил, забавлял сам эффект вспышки, вся эта катавасия, восторг землепашцев и ярость хуторян, на глазах у которых он вытворял свой безумный спектакль, где главным героем был он собственной персоной, разбойничья его наглость.