Том 02. Желанный царь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/40
- Следующая
— Завтра поутру, как вернусь от Михалихи, в лес пойдем за грибами! — посулила тихонько обоим племянникам Настя.
— А волки? — не то испуганно, не то радостно проронила Таня.
— Да нешто они сунутся! Я рогатину возьму! — решительно заявил Миша, и глазенки его блеснули.
— Ах ты, вояка-воин! — вырвалось со смехом у Насти, и она, вскочив с лавки, кинулась целовать и обнимать племянника.
Княгиня Марфа вся помертвела, услышав этот беспечный смех, раздавшийся колокольчиком по всему погосту.
— Нишкни! Нишкни! Не приведи Господь, услышит пристав, в Москву донесет! — зашептала она, испуганно маша рукой сестре. — Отпишет еще, что опальным мурьинским дюже весело, коли смеются… И еще, чего доброго, пуще урежет нас во всем. Слышь, никак, идет уж сюда кто-то. Должно, господин пристав Змей Горыныч жалует к нам, — с горькой усмешкой докончила княгиня.
— Борисушка, — обратилась она к мужу, — выдь к нему, желанный… Пущай сюды не входит… Видеть его не могу!
Князь, нахмуренный и суровый, поднялся с лавки и вышел в сени.
Женщины и дети притихли, ожидая его возвращения. Нечего и говорить, что им было не до еды. Привезший их в эту глушь пристав жил бок обок с ними, и не было часа, чтобы он не заглядывал в их избу. Своими хищными, ищущими взорами он добавлял тоску и гнет несчастной опальной семье, а его резкие слова и властные речи приводили не раз опальных в справедливое негодование. Пристав следил не только за каждым шагом, но и за каждым ответным словом заключенных и аккуратно отписывал обо всем в Москву.
Понятно, с каким чувством относились к нему мурьинские узники!
И сейчас, забыв об еде, Марфа Никитична с Настей чутко прислушивались к тяжелым шагам, раздававшимся в сенях.
Но вот распахнулась дверь… На лицах присутствовавших отразилось самое искреннее изумление: вместо предполагаемого пристава, их мучителя, следом за князем Борисом вошел высокий, седой, сгорбленный старик, с дорожной котомкой за плечами, с посохом в руке. Огромная седая борода начиналась чуть ли не от самых глаз, скрывая черты его лица и придавая ему вид совсем дряхлого старца. Рваная шапчонка была тесно надвинута на глаза.
Старик вошел в избу и истово перекрестился, глядя в передний угол.
Потом отдал поклон всем присутствовавшим.
Те ответили ему, не переставая удивляться.
Вдруг неведомый пришелец выпрямил спину, быстрой походкой кинулся обратно в сени, тяжелым засовом задвинул входную дверь, так же стремительно вернулся в переднюю избу, приблизился к сидевшим за столом хозяевам… Еще одно быстрое движение, и белая длинная борода сократилась наполовину, лицо приняло другой, более молодой вид…
— Сергеич! — невольно вырвалось из уст присутствовавших.
Миша и Таня стремительно вскочили со своих мест и бросились к старику.
— Сергеич! Ты ли это? — в один голос прошептали князь, княгиня и Настя.
— Я, батюшка князь, я, государыня боярыня с боярышней и боярчата мои милые, цветики мои! — пролепетал старый дворецкий, опускаясь на колени перед опальными и земно кланяясь им. — Приплелся-таки из далекой Москвы вас проведать… Сюды к вам, под видом странника, пробрался… Мочи нет, сердце заговорило, узнать про житье-бытье Сердешных деток да боярышни ласковой… И о том поведать государям моим Филарету Никитичу, иноку моему, да боярыне инокине Марфе Ивановне.
— Как?! Так, стало быть, ведомо тебе, где Федя и Аксюша? Куда заточили их злодеи? — несдержанно вырвалось из груди Насти, забывшей даже в эту минуту о присутствии детей.
— Говори, старина, где наши? — взволнованным голосом произнес князь Борис.
Сергеич поднялся на ноги и, устремив глаза на образ, произнес со слезами:
— Слава Те Господу Богу нашему, проведали мы, романовские верные своим государям боярам холопы, куда замчали наших господ. Боярин Филарет Никитич пострижен далече отселе, в Антониево-Сийской обители томится, боярыня в заонежских лесах на Толвуе… А до других братьев и не добраться даже, еще дале они… К господам моим я, верный смерд их, зарок дал доплестись, от деток и сестриц им снести весточку. Чай, замучились, не ведая о Мишеньке и Танюше, боярчатах своих… Давненько я так-то из Москвы вышел… Всем холопам романовским ведомо, куды и зачем я пошел. Да кабы не я, старик, так другие бы то же сделали… Все ангелов наших, бояр, помнят и живот свой готовы за них положить. И не я один, другие то же решили. Как вернусь я на Москву, они пойдут сюды на Белоозеро, отселя на Толвуй, с Толвуя в Антониево-Сийск… Весточки носить от деток к отцу и матери, от жены к мужу, от сестриц к брату станут… Потому, покуда жили мы у бояр наших в тепле и холе, как у Христа за пазухой, в раю, все нам завидовали на житье-бытье, а теперича, как грянула гроза над государями нашими, теперича настало время и нам, холопам, добром да услугой за старое добро хозяевам, отцам родным нашим, отплатить.
Голос Сергеича задрожал и пресекся… Из глаз старика брызнули слезы.
Князь Борис, взволнованный и потрясенный, поднялся со скамьи, на которой сидел в тяжелом оцепенении во время всей речи Сергеича, подошел к старику и горячо обнял его.
— Спасибо, спасибо тебе, старина, — произнес он взволнованно. — Не за себя, за деток благодарю, за жену мою бедную… Господь тебе и другим челядинцам, слугам верным, воздаст сторицею за все… А мне нечем тебя наградить. Сам видишь, последнего нищего на Москве мы сейчас беднее.
И он, махнув рукой, поспешно вышел в сени, чтобы не показать своего малодушия жене, Насте и детям.
А Миша и Таня тем временем усадили Сергеича на лавку, несмотря на все его возражения, заставили его чуть не силой отведать их более чем скромный ужин, расспрашивая об отце и матери, давали поручения, что надо от них передать родителям.
Настя с княгинею, в свою очередь, узнавали, что стало с их московскими имениями и их людьми, с подворьями и дальними вотчинами.
Старик говорил без утайки, все, что знал.
Разорены имения, отписаны в казну. Вотчины тоже, а прежние романовские холопы бродят нищею братиею по Москве без дела, без хлеба, потому как указом от царя Бориса велено их ни к кому на службу не брать.
— Господь Милосердный! Да за что же? За что? — ломая руки, не выдержав, прошептала княгиня Марфа и тихо заплакала, прижимая к себе детей.
Но предаваться печали не было времени. Вошел князь Борис с тревогой в лице и произнес шепотом:
— Пристав дознался, кажись, что у нас странник прохожий. Сюды жалует. Надевай свою бороду, Сергеич… Ничего не поделаешь, узники мы…
Когда пристав вошел, в углу под образами сидел Божий старичок, согнувшийся в три погибели, и повествовал о дальних Соловках, куда будто бы лежал его путь.
Пристав подозрительно оглядел присутствовавших и, потоптавшись на месте, скрылся.
С его уходом долго еще не ложились опальные в своей неуютной избе.
Затушили лучину, чтобы не привлекать внимания стражника, и впотьмах долго беседовали с верным слугою, навестившим их в этой глуши.
Таня и Миша крепко спали, растянувшись на лавке, а князь с женою и Настей все еще совещались с Сергеичем о том, как ему поскорее дойти до заонежских лесов к бывшей боярыне Ксении Ивановне, нынешней инокине Марфе, а оттуда к заточенному иноку Филарету в Антониево-Сийскую обитель.
- Предыдущая
- 16/40
- Следующая