Ливень - Дьяконов Юрий Александрович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая

— Звать-то тебя как, парень? Откуда ты? — склонился над ним встревоженный комиссар.

— Антон… стеклодув я… Аксайский… осенью призывался. И вишь ты… какая история. Я встану. Я сейчас, — заторопился боец и вдруг уронил голову. Потерял сознание.

— А ну, товарищи! Быстро! На паровоз его, — приказал комиссар. Хотел взять винтовку, но рука бойца намертво вцепилась в рукоятку затвора — не оторвать. Комиссар нажал на спусковой крючок и взял винтовку, оставив затвор в руке бойца. — Мы с Гордеем его понесем. Ты, Семеныч, бери винтовку.

— Стойте, Дмитрий Иванович! Как же вы понесете?.. Я сейчас! — Сережка спустился по веревке в вагон с телятами. Оторвал от перегородки толстую доску и подал в окно Гордею.

Сережка бежал с доской впереди. Клал ее на крыши двух соседних вагонов. Дожидался, пока по ней перейдут все. И снова спешил вперед, перекидывал свой штурмовой мостик.

Пока все ходили на какую-то «рекогносцировку», Вовка не терял времени даром. Он совсем освоился в будке паровоза и подружился с кочегаром Николаем. Николай большой и сильный ужасно. Куда до него Сережке.

— Хорошо быть сильным, — завистливо вздохнул Вовка.

— Куда лучше! — поддержал Николай. — Главное в человеке — сила. Никто ему не страшен. Все на силе держится…

Когда Сережка, запыхавшись, вбежал в будку, Вовка кинулся ему навстречу:

— А ты смог бы… вот эту толстенную кочергу согнуть?

— Зачем? — удивился Сережка.

— Просто так. Взять и согнуть. Чтоб показать, что ты сильный.

— Отстань ты со своей кочергой!

— А-а-а, не можешь! — ехидно сказал Вовка. — Значит, ты слабак! А главное в человеке — сила!

— Дурак! — рассердился Сергей. Постучал пальцем Вовке по лбу: — Вот что главное… А ну отойди в сторону.

Вовка обиделся и хотел сказать что-то еще. Но тут с тендера в будку спиной вперед протиснулся Дмитрий Иванович. Затем Гордей. Они внесли человека в шинели и положили на подстеленный Сережкой брезентовый плащ кондуктора. Когда снимали буденовку, боец застонал, заскрипел зубами.

— Да он ранен! — вскрикнул кондуктор.

Под буденовкой русые волосы красноармейца слиплись от крови.

— Сергей, аптечку! — приказал комиссар.

Дмитрий Иванович вместе со стариком Семенычем выстригли волосы вокруг раны. Сделали перевязку.

— Я так понимаю, Дмитрий Иванович, — отойдя от раненого, сказал старик кондуктор, — горячка у него. Простыл. Мысленное ли дело: всю ночь простоял на ветру мокрый до нитки. И, обратно же, камнем его шарахнуло. Видать, крови потерял много. Спасать надо… В сундучке у меня, слышь ты, сальце есть медвежье. У охотников разжился. По нашим уральским местам, где я, значится, родился, лучшего лекарства от простуды, нету! Есть еще спирту скляночка и кое-какие снадобья целебные… Для старухи вез: простужается она часто…

— Ну, Семеныч, давай свое медвежье сало.

— Ох ты, господи!.. Старый я дурак! — сокрушенно простонал кондуктор. — Сундучок же там… в туннеле…

— Да-а-а, дела-а-а, — расстроенно протянул комиссар.

— Я пойду. Принесу. Отпусти, Дмитрий Иванович. Может, и обойдется… Я удачливый, — просил старик. — Пропадет же парень…

— Не могу я, Семеныч, не могу… Сергей, подай из моего сундучка пару белья… Сергей!.. — комиссар обернулся. Сергея в будке не было. — Куда он девался?

— Так он еще давно проветриться вышел, — пробубнил Николай.

— Сереж-ка-а! — крикнул комиссар в проход на тендер.

— И-ду-у-у! — откуда-то издалека донесся приглушенный голос. А через несколько минут в будку, шатаясь, ввалился Сережка.

— Где тебя черти… — начал комиссар и запнулся.

Лицо, руки, белый берет Сережки перемазаны сажей. Он судорожно хватал ртом воздух.

— Сундучок!.. Мой сундучок! — вскрикнул Семеныч.

У ног Сережки стоял зеленый железный сундучок кондуктора.

— Был там?! — расстегивая ставший вдруг тугим ворот кителя, тихо спросил комиссар.

Сережка молча кивнул.

— Страшно было?

Сережка глотнул воздух и снова кивнул.

— Ах ты ж сукин сын! — так громко крикнул комиссар, что Вовка испугался: сейчас он ударит Сережку. Но комиссар шагнул вперед, крепко обнял Сережку за плечи и долго не отпускал: — Спасибо, сынок!

Когда Семеныч втирал медвежье сало в спину и грудь больного, боец очнулся, открыл глаза. Семеныч развел какое-то снадобье в медной кружке, сделанной из снарядной гильзы, поднес ко рту:

— На, выпей, воин. Все до дна. Только сперва воздух выдохни… Вот так!.. Хлебцем, хлебцем закуси… Ну, к утру здоров будешь. Держись…

Вскоре красноармеец заснул.

Третий час, как перестал дождь. А водопады, кажется, еще с большей яростью несутся в ущелье. Там, в горах, по-прежнему хлещет ливень. С тех пор, как в туннеле произошел обвал, йода стала прибывать еще быстрей. Добралась до рессор, под самый пол вагонов… Пришлось погасить паровозную топку.

Сиротливо стало в будке. Вовка потерял интерес ко всем этим циферблатам, трубкам и блестящим ручкам. Нахохлившись, сжавшись в комочек, он сидел под окошком на скамеечке машиниста. Молча переводил взгляд с одного на другого, будто спрашивал: «Ну, как? Что же будет дальше?»

Бородатый Гордей сопровождал вагоны со скотом, закупленным на Дону для молодого колхоза. Шесть лошадей, одиннадцать породистых коров и столько же молодых телок. Целое богатство!

Полтора года бились колхозники. По рублику собирали нужную сумму. Ох, и трудные это были рубли!.. И все вручили Гордею. Судьбу свою вручили.

Пятьдесят лет прожил Гордей на свете. Но никогда еще на его крутые плечи не ложился такой страшный груз ответственности. И он не оплошал. Копейки лишней не истратил, но купил все, о чем мечтали в долгие зимние вечера… Ждут круторогих степных красавиц луговины нетоптаной сочной травы. Строится новый телятник. Будет у колхоза свое породистое стадо. Потекут молочные реки… Еще вчера все, о чем мечталось, было так близко. А сегодня…

Чуя недоброе, скотина била копытами так, что трещали доски вагонов. Сквозь шум воды до паровоза долетали ржание лошадей, жалобное мычание коров.

Гордей метался с тендера в будку, из будки снова на тендер:

— Как же теперь быть-то, товарищи?! Ведь потопнет скотинка!.. Спасать надо!.. Ох ты, господи…

В карих глазах его была такая страшная мужичья тоска, что никто не выдерживал. Отворачивались.

Вынужденное безделье, чувство бессилия придавили людей непомерным грузом. Хотелось что-то делать, куда-то идти. Но что делать?.. Куда идти?.. Как помочь Гордею?.. Коровы — не белки, на крышу не вскочат. А кругом скалы вон какой крутизны!..

— Не ной, Гордей, — строго сказал комиссар. — Не рви душу себе и людям. Что мы — не понимаем?! Выход найти нужно. И мы найдем. А пока — точка! — он вылез наружу и все ходил и ходил по крышам. Всматривался в скалы и снова ходил.

Сережку удивляло поведение Николая. Большой, сильный, он, с тех пор, как принесли раненого часового, а потом погасили топку, как-то сник, сгорбился. Лицо покрылось желто-серыми пятнами. Николай брал лопату или кочергу, переставлял из правого угла в левый. А через минуту снова ставил на прежнее место. Большие навыкате блекло-голубые глаза его казались пустыми.

К пяти часам вечера вода поднялась сантиметров на тридцать выше пола вагонов. Скотина стояла уже по колено в воде и ревела, не переставая… Лицо Гордея почернело от горя. Торе распирало его сердце. Шатаясь, как пьяный, потрясая огромными ручищами перед лицом Николая, он говорил:

— Пойми, мил человек. Ты деревенский. Должон понять. Мысленное дело, чтобы такая скотинка пропала?!. Меня ж всем миром собирали. Наказывали: «Порадей для колхоза… Другая жизнь пойдет. На ноги встанем!.. Вот… И радел… Откупил коровку к коровке. Как картинки!.. А кони? Да с такими конями!.. А теперь что?!. — из глаз Гордея по щекам, по черной бороде покатились слезы. — Все прахом пойдет. Разор всему обществу!.. Да коли скотинке пропадать, лучше самому в омут…

То, что произошло в следующую минуту, ошеломило Сергея. Николай оттолкнул руки Гордея и злобно ощерился:

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая