Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая

Почему так тихо в Джаваховском доме? Почему чуть слышно ступает в мягких чувяках батоно-князь, сбросив с ног сапоги со шпорами? Почему встревоженно лицо Георгия Джаваха? И почему по изрытым морщинами щекам Барбалэ катятся слезы, а в глазах у Абрека и у старого Михако беспокойство.

Не мелькнет, как бывало, в тенистом саду лицо княжны-джан, не слышно райской птички ни на кровле, устланной коврами, ни в чинаровой аллее, ни в дальней беседке, увитой азалиями и ветвями диких роз. И сиротливо ржет в стойле одинокий Шалый. Где его хозяйка? Почему не мчится в горы с ним Нина-джан?

Княжна Нина лежит в жару уже четвертый день. Доктор, друг князя, добрый старик с темными глазами, спрятанными за стеклами очков, дважды в день приезжает навещать больную — берет горячую маленькую руку, щупает пульс, считает секунды на круглых, как луковица, старинных часах…

Он смотрит на часы, а на него с надеждой глядят князь Георгий, Михако, Барбалэ.

— Плохо дочурке моей? — спрашивает в отчаянии князь.

— Надеяться надо. Бог на небе, молитва на земле, — отвечает врач.

Он знал ее с младенчества. И мать ее, красавицу-лезгинку из аула Бестуди, знал и лечил когда-то. Ужели вслед за матерью умрет и дочь?

Смотрит с печалью старик на разметавшееся перед ним багровое личико, на хрипло клокочущую от дыхания грудку.

В горле Нины-джан нарыв, грозящий задушить больную.

— Как это случилось? — спрашивает доктор.

Князь рассказывает:

— Было знойно. Весь Гори прятался в домах, спасаясь от зноя. А она, княжна, джигитовала в долине и потом, разгоряченная, влетела во двор, схватила ковш ледяной воды, принесенной из колодца, и выпила залпом прежде, нежели успели удержать ее. И вот заболела.

— К вечеру привезу еще одного доктора с собою. Надо усыпить девочку, разрезать нарыв. Велик и милосерд Господь! Будем ждать его милостей!

Доктор неловко, боком кланяется и выходит из опечаленного дома.

— Резать ее! — дико вскрикивает ему вслед Барбалэ, — душу сердца моего, ласточку лесов? Сизую горленку райских садов резать? Не дам! Не дам! Ангел смерти, помедли, не заноси кинжала над счастием жизни моей!

Жутко становится от этих воплей Барбалэ. Плачет старуха, бросается к больной, целует руки и черные локоны княжны. Потом кидается к князю:

— Батоно! Батоно! Сокол Дагестанских ущелий! Орел могучий Кавказских гор! Прежде чем отдать сокровище наше под нож, дозволь старой служанке, верной Барбалэ, испробовать испытанное средство. Девчонкой еще слыхала от наших старух. Дозволь, батоно! А там, когда не поможет, режьте ее, мою ясочку, розу Господних садов. Велик Всемогущий Господь и милостива святая Нина, ее заступница! Дозволь, батоно, дозволь!

— Что хочешь, делай, старая! Один Господь волен ее спасти. И да поможет тебе Всемогущий, моя добрая Барбалэ!

Но Барбалэ уже не слышит.

Склонилась к изголовью Нины:

— Хочешь сказку, джан, хочешь, славную, забавную сказку поведает тебе, сладкий луч мысли моей, твоя Барбалэ?

Ни звука в ответ. Но княжна слышит, понимает. Вздрагивают черные ресницы, слабо проскальзывает улыбка.

Кивает радостно головой старуха: — Поняла, поняла! — и опускается на стул подле кровати, берет руку Нины и, нежно поглаживая ее, начинает свою сказку.

Беден, обездолен молодой Дев, сын Гамида. Говорили люди Деву, когда собирался он жениться на Заре, красавице с черными глазами: «Дев, одумайся. Если горя не видал, увидишь, когда пойдут дети. Чем кормить станешь их — пресными чуреками? Опомнись, глупый джигит!»

Не послушался Дев. Полюбилась ему Зара черноокая пуще солнца весеннего, пуще коня своего кабардинского.

Поженились они наперекор людским советам да пересудам, на зло безысходной своей нужде.

Через год родился у них сынишка Гарун, а еще через год — дочка Фатима, и еще за нею через год опять двое ребяток-близнецов. Что было делать Деву? Дети есть просили, молодая жена попрекать стала: зачем женился, когда нечем самому прокормиться?

Нечего делать было Деву. Продал он своего кабардинца, на вырученные деньги купил корову. Оставалось еще немного от продажи — нанял на это работников. Дев обнес с ними высоким тыном свою саклю, чтобы не пришли барантачи да лесные хищники в его усадьбу.

Жил Дев вдали от аула, на опушке густого леса, боялся он нападения разбойников и диких зверей. Теперь нечего было ему бояться. Крепкая, высокая ограда защищала от врагов. Целый день работал Дев на дворе, по хозяйству, Зара нянчила ребят и стряпала обед. А корова — кормилица всего Девова хозяйства — паслась на опушке леса, пощипывая траву.

Был жаркий июньский вечер. Пряно благоухали азалии, в долинах дышали теплым туманом утесы, а на зеленой опушке было свежо и прохладно. Мирно паслась корова Дева, а сам он после рабочего дня отдыхал, растянувшись под чинарой. Незаметно стемнело, подкралась ночь. Месяц выплыл на небо и осветил окрестность.

Вдруг жалобное мычание донеслось издали до слуха Дева.

Вскочил Дев. Глядит — нет коровы. Углубилась она в чащу, пока он сладко дремал в холодке. И опять жалобное мычание послышалось.

Корова точно жаловалась, молила о помощи и звала к себе.

Бросился в чащу Дев. По дороге, на всякий случай, выломал он дубину, толстую и тяжелую.

Углубился с нею в лес и видит: волки нападают на его корову. А она отбивается рогами, кружится и мечется в их замкнутом кругу и жалобным мычанием взывает о помощи.

Что было делать ему! Поднял свою дубину Дев над головою и ну колотить ею навправо и налево волков. А другой рукой ухватил веревку, привязанную к рогам коровы, и потащил ее.

Волки так и замерли от неожиданности. Откуда мог взяться человек? Но не долго смущались они внезапным появлением Дева с его дубинкой. Снова стали нападать, норовя загрызть и человека, и корову. Дев не растерялся, однако. Работала его дубинка, и он, под отчаянный вой хищников и мычание коровы, окруженный со всех сторон волками, двигался к своей сакле.

Вот и она, вся облитая сиянием месяца. Крепко-накрепко заперты ее ворота. Уснула Зара с детьми, позабыв отодвинуть запор у входа.

Стал изо всех сил стучаться в ворота Дев.

— Отвори, Зара, волки одолели, отвори скорей!

Но Зара, как нарочно, не слышит крика. Видно, уснула крепко. Ни жалобного мычания не слышит, ни воя волков, ни просьб Дева, а голодные хищники норовят схватить зубами Дева и его корову. Видит Дев — плохо его дело… Наседают проклятые волки, и нет от них защиты и спасения. Подумал он, смерил глазами забор. И вот осенила Дева мысль.

Напряг все свои силы Дев. Схватил сильными руками поперек туловища корову и перебросил ее через забор, во двор усадьбы. А за нею следом и сам перепрыгнул. Завыли одураченные волки и, беснуясь и кусая друг друга, со всех ног кинулись в лес искать другой добычи.

А Дев чуть не прыгал от радости, избавившись от лихой беды, и благодарил Бога за спасение.

Глаз не сомкнул Дев всю эту ночь.

И от радости не спалось ему, и гордость его одолела. «Вот какой я силач-богатырь! — думалось Деву. — Небось, не найдется, пожалуй, другого такого во всем мире джигита-силача?»

Хотелось ему разбудить жену и рассказать ей все: как нападали волки, как перебросил он корову через забор, похвастать перед нею своей богатырской силой. Да неловко стало ему. Что она такое — Зара? Женщина! А женщина разве сможет оценить силу такого богатыря, как он? Сама она слабая былинка перед ним, Девом. Пусть спит и видит райские сады во сне. А ему, Деву, все же надо померяться с кем-нибудь силой, похвастать перед другим таким же, как он, сильным, узнать, есть ли такой другой богатырь, как он, Дев, на белом свете?

До утренней зари не спал Дев. А как брызнуло солнце с вершин гор алым потоком лучей восхода, вскочил он со своей деревянной тахты, набросил на себя бешмет, нахлобучил на голову папаху и, не говоря ни слова жене, ушел тайком из дома искать человека, с которым смог бы померяться удальством и силой.

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая