Вестники времен - Мартьянов Андрей Леонидович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/117
- Следующая
– Что же он такого натворил? – спросил сэр Мишель.
– Да я толком не знаю, люди говорят – напился, буянить стал, с бароном дерзко говорил. Они даже едва на мечах не подрались, только хозяин не стал с пьяным связываться, а велел на рассвете убираться подобру-поздорову.
«Да уж, на сэра Понтия это вполне похоже, если вспомнить, как он с отцом Колумбаном, святым отшельником, обращался, – подумал сэр Мишель. – Кстати, что он здесь вынюхивал? Надо будет у папы спросить. Не к добру это все…»
– Пойду я, сударь, светать начинает. Да и сестрицу надо будет проведать. Я уходила – к ней повитуха пришла, роды вроде бы начались.
«Роды? – недоуменно нахмурился сэр Мишель. – Ах, да, я был здесь последний раз поздней осенью, в ноябре, холодно уже было, зима подбиралась. Я расстался тогда навсегда с королем Генрихом и его сыном Годфри… Впрочем, с последним, надеюсь, еще доведется встретиться, отблагодарить бы надо за посвящение в рыцарский сан…»
– Иди, раз дело такое, – вздохнул сэр Мишель, отбросив воспоминания, и стал рыться в сене в поисках рубашки и штанов.
Одевшись, они спустились во двор. Солнце еще не поднялось из-за холмов, лишь небо на востоке налилось золотисто-розовым светом, и побледнели звезды. Двор был безлюден, но сэр Мишель на всякий случай хорошенько осмотрелся и прислушался, прежде чем выйти из-за сарая.
Он проводил Иветту до потайной калитки, спрятанной в разросшихся кустах белого шиповника, которые посадила чуть меньше двадцати лет назад баронесса Юлиана. После ее смерти никто не занимался садом, не подстригал кусты, и они росли свободно, образовав вдоль стен баронской фортеции колючие заросли, источавшие весь июнь густой аромат. Перед калиткой ветки были обломаны или загнуты в сторону, так что образовалось нечто вроде арки. Обменявшись с сэром Мишелем долгим поцелуем, Иветта, сжимая в ладошке подарок, предназначавшийся новорожденному племяннику – две необычные серебряные монетки с орлом, сидящим на венке, нырнула под естественную арку, а рыцарь шепнул ей вслед:
– Привет передавай Грете!
Замок постепенно просыпался. В курятнике заголосил петух, его первый утренний крик подхватил еще один, а чуть погодя, из ближайшей деревни донеслась приглушенная расстоянием петушиная перекличка. Замычала корова, требуя, чтобы ее подоили, послышался чей-то громкий протяжный зевок, кашель, захныкал ребенок, видимо, не желая просыпаться и покидать теплую постельку. Скрипнула дверь одного из домов, где жила прислуга, и на пороге показалась высокая дородная девица. Подняв стоявшую возле стены деревянную кадку, она взяла ее под руку, утвердив один край на талии, и не спеша поплыла к колодцу. Сэр Мишель, уже подходивший к сеновалу, остановился и невольно залюбовался.
Девица была выше его на полторы головы, грудастая, с широкими округлыми бедрами, и вдобавок имела огненно-рыжие густые волосы, обрамлявшие круглое свежее лицо, усыпанное крупными яркими веснушками. Подойдя к колодцу, она поставила кадку на каменный обод, откинула с плеч толстые тяжелые косы и подмигнула сэру Мишелю. И тотчас его осенило.
Он подошел к рыжеволосой красавице, сказал ей что-то на ухо, причем ей пришлось слегка нагнуться, задев рыцаря полной грудью, после чего девица, засмеявшись грудным баском, потрепала сэра Мишеля по щеке, чмокнула в лоб и, покачивая бедрами так аппетитно, что у рыцаря едва слюнки не потекли, будто и не было утомительного амурного приключения с Иветтой, направилась к сеновалу. В дверях она обернулась и помахала сэру Мишелю полной веснушчатой рукой.
Сэр Мишель отлично помнил любвеобильность германской девицы по имени Сванхильд, дочери старой служанки почившей баронессы Юлианы, любвеобильность столь щедрую, что у рыцаря не всегда хватало сил доставить ей полное счастье. А Джонни наверняка было завидно в эту ночь, когда они с Иветтой бесились наверху, это он из вежливости не принял ее предложение. Так пусть насладится жизнью со Сванхильд, благо они, почитай, одной крови и, должно быть, темперамента…
Представляя радость, которую доставит его подарочек верному оруженосцу, Мишель уселся на край колодца и стал ждать. Уж очень хотелось сэру рыцарю узнать, чем все кончится.
Конец пришел неожиданно и был отнюдь не столь радужным как предполагалось. Дверь сарая со стуком отворилась, едва не слетев с петель, в проеме возникла Сванхильд, растрепанная, покрасневшая и невероятно злая. Размашистым шагом она приблизилась к колодцу, не глядя на притихшего, недоумевающего сэра Мишеля, швырнула кожаное ведро в гулкую глубину, в два прихвата вытянула наполненную бадейку, расплескав половину и, отведя локти назад от души окатила рыцаря ледяной водой. Сэр Мишель чудом удержался на каменной кладке, избежав падения в бездонный колодец, вскочил, отбежал назад и, задыхаясь, взвизгнул:
– Ты что, дура, спятила?
– Это я-то? – хакнула Сванхильд, уперев кулаки в крутые бока. – Я как раз нормальная, а ваш оруженосец… скаженный! А вы тоже хорош, сынок баронский! Я вам что, корова какая, чтоб меня дарить всяким… Он же меня чуть не прибил!
Голос буйной красавицы гремел на весь двор, из окон высунулось несколько любопытных физиономий, затявкали проснувшиеся собаки. Сэр Мишель оттянул пальцами промокшую насквозь рубашку, громко выругался и, не обращая внимания на постепенно скапливающийя люд, вскричал:
– А я здесь причем? Ты зачем меня облила, я же вчера только мылся. Два раза даже!
– Пыл кобелиный охладить! – парировала Сванхильд, выплескивая вновь набранную бадью в кадку.
На пороге сарая показался Гунтер, но увидев бушующую валькирию, скрылся в спасительном полумраке.
– Да как ты со мной разговариваешь, девка! – не уступал ей сэр Мишель, не решаясь, однако, приблизиться к колодцу.
– Как умею, так и разговариваю! – и продолжая оглашать двор возмущенными криками насчет избалованных благородных негодяев, наглых баронских сыночков, так и норовящих забавы ради обидеть скромную девушку, Сванхильд, утвердив кадку на том месте, что у других женщин называется талией, вперевалку направилась к пристройке.
Позади сэра Мишеля послышался осторожный голос с усилившимся акцентом:
– Ушла, слава тебе Господи…
Сэр Мишель резко обернулся и раскрыв рот некоторое время смотрел на взъерошенного спросонья и испуганного оруженосца, сменившего свою шутовскую одежку на нормальное платье.
– Ты что с ней сделал? – медленно проговорил рыцарь. – Чего Сванхильд так вызверилась?
Гунтер ошалело глядел в сторону, куда ушла жуткая рыжая валькирия, потом перевел взгляд на возмущенно сопящего сэра Мишеля, уверенного, что германец попытался совершить над добрячкой Сванхильд непонятное непотребство, отчего бедная женщина и пришла в жуткое неистовство.
– Я-то здесь причем? – искренне изумился Гунтер. – Я проснулся, стал переодеваться, а тут…
Получилось же следующее: только германец успел натянуть новенькие, хрустящие, туго охватившие ноги штаны, как дверь отворилась и на пороге нарисовалась гигантская фигура, заслонявшая собой золотистый утренний свет. Фигура вплыла в сарай и, нависнув всей своей мощью над обомлевшим Гунтером, принялась неторопливо развязывать шнурок на бюсте, сопровождая сие действие такими словами, произнесенными густейшим контральто:
– Дождался, милый, своей курочки?
– Какая… к-курочка… – мотнул головой доблестный оруженосец, на всякий случай медленно отползая подальше – в случае, если бы фигура рухнула на него всей своей тяжестью (а она, видимо, и собиралась сделать это), германец был бы раздавлен в лепешку.
– Меня звать Сванхильд, – пророкотала дева, выкраивая на своем рябом от веснушек лице некое подобие милой улыбочки.
Гунтеру искренне захотелось закричать: «Мама!» и оказаться как можно дальше от замка Фармер. Какое это, к бесу, средневековье? Разврат сплошной!
Когда лиф простецкого платья Сванхильд начал недвусмысленно сползать вниз, обнажая веснушчатые плечи и внушительные молочно белые дыни, которые лишь с натяжкой можно назвать грудями, Гунтер откатился к самой стене сарая и начал медленно вставать на ноги. Колени, что характерно, дрожали.
- Предыдущая
- 42/117
- Следующая
