Хаус и философия. Все врут! - Джейкоби Генри - Страница 35

Поскольку практический авторитет пытается заставить нас делать что-нибудь, угрозы нужны на случай сопротивления — ведь часто приказывают делать что-то, противоречащее нашим интересам и желаниям. С другой стороны, из рекомендаций теоретического авторитета мы получаем ценную и полезную информацию (хотя бы только потому, что знание правды обычно в наших интересах).

Теоретический авторитет объясняет, в чем состоит истина и чему верить; если мы не слушаем, то винить должны только себя. Пациенты делают то, что доктор велит, потому что подразумевается, что его назначение поможет выздороветь. Но у людей есть определенные представления о том, сколько информации потребуется врачу для того, чтобы сделать заключение об их состоянии. Вот что бесит Хауса (и служит одной из причин, наряду со скукой, его ненависти к амбулаторным больным). По существу, пациенты не понимают, каким огромным теоретическим авторитетом Хаус, с его знаниями и опытом, обладает. Ему не нужно брать мазок у Триттера, поскольку он уже знает, что с Триттером и как это лечить. Но, как и великое множество других пациентов, Триттер не может поверить в существование настолько хорошего врача, что в состоянии поставить диагноз без анализа. Разумеется, манеры Хауса только укрепляют это недоверие. Пациенты вообще склонны принимать уверенность в себе за наглость, прикрывающую недостаток опыта. И в этом отношении личностные особенности Хауса служат ему дурную службу, подрывая доверие пациентов. В конечном счете опыт и знания теоретического авторитета, многократно превышающие наши, являются самой убедительной причиной выслушать его, согласиться и последовать совету.

Однако облеченные практическим авторитетом люди типа Триттера находятся в несколько иной ситуации. Да, обычно за ними стоит некая угроза, но ее недостаточно, чтобы обосновать их приказы. Как указывает влиятельный философ права XX века Герберт Харт,[113] если бы единственным обоснованием власти практического авторитета являлась угроза тюремного заключения, закон ничем бы не отличался от уличного грабежа. Харт полемизирует с правоведом XIX века Джоном Остином, считавшим, что законы — это просто приказы, подкрепленные угрозой силы,[114] и замечает, что, когда грабитель тычет в вас пистолетом со словами «Кошелек или жизнь!», вы отдаете кошелек не потому, что обязаны подчиниться, а потому, что вас заставляют это сделать. Другими словами, если вам удалось выпутаться из этой ситуации, сохранив и жизнь, и деньги, любой подумает, что вас следует поздравить. Но никто не бросится поздравлять людей, которым сошло с рук нарушение закона (за исключением случаев, когда мы думаем, что закон плох, или сами состоим в сговоре с нарушителем). Значит, претензии закона на практический авторитет должны подкрепляться чем-то другим.

Тут в дискуссию вступает современный философ Джозеф Рац со своей концепцией власти как сервиса.[115] Рац утверждает, что закон (или любой практический авторитет) обоснован, если содействует повышению качества жизни подчиненных ему людей, то есть если, прислушиваясь к нему, мы добиваемся лучших результатов, чем принимая решения исходя из собственных соображений. Несомненно, это утверждение прекрасно иллюстрируют отношения между родителями и детьми. Поскольку дети намного меньше взрослых знают о том, что такое хорошо и что такое плохо, практический авторитет родителей (в общем и целом) обоснован.

Часто при описании концепции власти как сервиса упускают тот факт, что практический авторитет основан на некоем виде теоретического. Если претензии закона на практический авторитет оправданны (а это еще большое «если»), его представители способны лучше регулировать поведение людей в силу своей информированности (тут на сцене и появляется теоретический авторитет). Рассмотрим на примере. Когда полицейский приказывает вам проезжать вперед или не сворачивать направо, его авторитет основан на знании интенсивности движения и участков ремонта дороги. Собственно, главная задача регулировщиков и состоит в эффективном управлении автомобильными потоками. Поэтому их указания либо помогут вам добраться к месту назначения быстрее, чем если бы вы выбирали маршрут по своему разумению, либо заставят пожертвовать своим временем, чтобы быстрее добралось абсолютное большинство остальных участников движения. Во втором случае можно было бы сказать, что у вас есть моральный долг принести эту маленькую жертву, но без регулировщиков вы бы не знали, как это сделать. Итак, согласно Рацу, власть закона обоснованна (по крайней мере отчасти), когда его служители являются экспертами в области общественного поведения.

Проблема возникает в тех случаях, когда обычные люди оказываются большими экспертами, чем служители закона. Если практический авторитет обоснован теоретическим, он теряет всякое преимущество перед лицом превосходящего теоретического авторитета

Кто-то мог подумать, что Триттер — всего лишь злопамятный коп, жаждущий мести, поэтому, каким бы авторитетом он ни был наделен, это тут совершенно не при чем. Но ситуация немного сложнее. Полицейский говорит, что начал охоту на Хауса потому, что был уверен в том, что рано или поздно врач-наркоман начнет вредить пациентам, и потому убежден, что применяет право в интересах как самого диагноста, так и окружающих. Здесь авторитет трудно оспорить: у любого другого врача на месте Хауса были бы достаточные основания прекратить практику, а у пациентов — выбрать другого доктора.

Но и Триттер, и это рассуждение не учитывают почти сверхчеловеческий гений Хауса и, пожалуй, специфику его работы — люди обращаются к Хаусу, когда отчаялись получить помощь у других врачей. Его способность диагностировать трудные случаи важнее наркозависимости и позволяет нам отбросить тривиальные рассуждения о том, хорошо ли для пациентов лечиться у врача-наркомана. Это выяснилось еще в первом сезоне («Детоксикация»), когда Хаус на спор с Кадди неделю продержался без викодина, чтобы доказать, что он не наркоман. Тогда он заявил главврачу: «Таблетки не дают мне кайфа, они делают меня нейтральным». Хаус выиграл спор, но признался Уилсону, что викодин убирает боль и без него он не смог бы работать. Так, теоретический авторитет Хауса подрывает обоснование практического авторитета Триттера, одновременно демонстрируя неизбежную взаимосвязь между двумя этими видами авторитета.

Есть определенное сходство в отношениях авторитетов с подвластными им людьми. По сравнению с Хаусом пациенты очень невежественны. По сравнению с Триттером, люди — беспомощное стадо, и потому, столкнувшись с законом, сами не знают, что для них лучше. Это сходство подчеркивает общий для Хауса и Триттера рефрен: «Все врут». Люди врут обоим видам авторитета, пытаясь таким образом защитить свои интересы. Столкнувшись с теоретическим авторитетом типа Хауса, они не понимают, что для постановки диагноза нужна полная и точная информация о симптомах. Они не осознают, что лучше рассказать всю правду, не скрывая даже незначительных подробностей. Например, в эпизоде «Папенькин сынок» (2/5) отец пациента говорит Хаусу, что владеет строительной компанией, полагая, что врачи станут лучше относиться к его сыну. На самом деле он — владелец свалки утильсырья. Только узнав правду, Хаус сумел поставить диагноз (догадавшись, что это лучевая болезнь), — к несчастью, слишком поздно для пациента. Разумеется, такое поведение очень раздражает врача, пытающегося действовать в интересах больного, ложь сводит все его усилия на нет.

Аналогичные ситуации мы наблюдаем в бесчисленных полицейских сериалах. Люди лгут полиции, думая, что таким образом смогут защитить свою личную жизнь или скрыть какие-то мелкие прегрешения. Но они совершенно не понимают, что, как только ложь обнаружится, их семьи станут объектом самого пристального внимания. В тех же случаях, когда лжет преступник, его ложь обычно становится отягчающим обстоятельством на суде.