Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 50
- Предыдущая
- 50/217
- Следующая
— Мы не будем его убивать, — решил Абгар. — Мы преподадим ему хороший урок.
Дальнейшие справки показали, что Публий Клодий был действительно очень странным римским аристократом. Он жил, оказывается, в обычном доме, среди трущоб Антиохии, и часто посещал такие места, которых нормальный римский аристократ обычно избегает. И это, конечно, делало его доступным. И Абгар нанес удар.
Связанного, с кляпом во рту, с завязанными глазами, Публия Клодия принесли в комнату без окон, без фресок или украшений. Эта комната ничем не отличалась от полумиллиона других таких же в Антиохии. Публий Клодий ничего не мог видеть, кроме краткого момента, когда с его глаз сняли повязку и вынули кляп изо рта, чтобы тут же надеть на голову мешок. Голые стены, смуглые руки — вот все, что ему удалось разглядеть, прежде чем наступила полная темнота. Сквозь грубую ткань мешка он сумел различить лишь смутные очертания людей, и ничего более.
Сердце его забилось чаще, чем у птицы. Его прошиб пот. Дыхание сделалось прерывистым, он стал задыхаться. Никогда в жизни Клодий не испытывал такого ужаса. Он был уверен, что его ожидает смерть. Но от чьих рук?
Он услышал голос. Говорили на греческом с арабским акцентом. И Клодий понял, что уж теперь-то он непременно умрет.
— Публий Клодий из благородной семьи Клавдия Пульхра, — проговорил голос, — мы очень хотели бы убить тебя, но понимаем, что это невозможно. Если ты после освобождения не будешь мстить нам за то, что сегодня произойдет, ты останешься жив. Если же ты все-таки попытаешься отыграться, мы поймем, что ничего не потеряем, убив тебя. И клянусь всеми нашими богами, что мы убьем тебя! Будь благоразумен и покинь Сирию, когда мы тебя освободим, и никогда сюда не возвращайся!
— Что вы сделаете? — смог выговорить Клодий, считая, что его ждет пытка или порка.
— Ну ясно, Публий Клодий, — ответил голос с явным удовольствием, — мы собираемся сделать тебя одним из нас. Мы сделаем из тебя араба!
Чьи-то руки приподняли подол его туники (в Антиохии Клодий не носил тогу, она мешала стилю его жизни) и сняли с него набедренную повязку, которую римляне надевают, когда выходят из дому, одетые только в туники. Он сопротивлялся, ничего не понимая, но множество рук подняли его, уложили на что-то плоское и жесткое и стали держать за руки и за ноги.
— Не сопротивляйся, Публий Клодий, — весело сказал голос. — Не часто нашему жрецу приходится трудиться над таким большим, поэтому работать будет легко. Но если ты двинешься, он может отрезать больше, чем полагается.
Чужие пальцы взяли его пенис, вытянули его… Что происходит?! Сначала Клодий подумал о кастрации. От страха он обмочился и обгадился, вызвав хохот присутствующих. После этого он лежал неподвижно, но визжал, кричал, лепетал, выл. Где он, если им не приходится затыкать ему рот?
Они не кастрировали его, хотя то, что они проделали, было ужасно больно. Боль пронизывала его до самого кончика пениса.
— Вот и все, — сказал голос. — Ты хороший мальчик, Публий Клодий! Теперь ты навсегда — один из нас. У тебя быстро все заживет, если ты несколько дней не будешь совать свой фитиль во что-нибудь нехорошее.
На него опять надели набедренную повязку, испачканную экскрементами, поправили тунику — и Клодий выключился. Потом он так и не узнал, то ли его ударили по голове, то ли он сам потерял сознание.
Проснулся он в своем доме, на своей кровати, с больной головой и чем-то очень болезненным между ног. Эта боль была первым, что он ощутил, прежде чем вспомнить, что с ним произошло. Сразу забыв о боли, он вскочил с кровати и, ахнув от ужаса, опустил руку к пенису, чтобы проверить — вдруг там ничего больше нет? Казалось, все на месте, только что-то странное багрово блестело между засохшими полосками крови. Что-то, что он обычно видел во время эрекции. И даже сейчас он еще не понял. Хотя он слышал об этом и знал, что только евреи и египтяне делают это, но прежде не видел ни одного еврея, ни одного египтянина. Очень медленно к нему приходило понимание. И когда Публий Клодий наконец понял, он заплакал. У арабов тоже это принято, раз они сказали, что теперь он — один из них. Они обрезали его, они отрезали ему крайнюю плоть!
Публий Клодий отплыл в Тарс. Море наконец было свободно от пиратов благодаря Помпею Магну. В Тарсе он сел на корабль, идущий к Родосу. Из Родоса он отправился в Афины. К тому времени у него так все великолепно зажило, что он вспоминал о том, что с ним сделали арабы, только когда мочился. Была осень, но Клодий преодолел все шторма Эгейского моря и сошел на землю в Афинах. Оттуда он поехал в Патры, потом в Тарент — и понял, что он почти дома. Он, обрезанный римлянин.
Путь по Аппиевой дороге переживался Клодием тяжелее всего, ибо он понял, насколько умно поступили с ним арабы. Он никому не посмеет показать свой пенис. Если кто-нибудь увидит это, позорная история сразу сделается достоянием общественности и Клодий превратится в посмешище, в объект шуточек и веселья. И он никогда не сможет отрицать случившегося. Он сможет справлять нужду в Риме, только если научится терпеть, пока не обеспечит себе уединение. А женщины?! Все это в прошлом. Никогда больше не сможет он развлекаться в объятиях женщины, если только не купит какую-нибудь незнакомую, не использует ее в темноте и в темноте же не выгонит вон.
В начале февраля Публий Клодий приехал домой — в дом большого брата Аппия Клавдия на Палатине, который тот купил на деньги жены. Когда Клодий вошел, при виде его большой брат Аппий разрыдался, настолько тот выглядел усталым и повзрослевшим. Самый младший в семье возмужал, и, без сомнения, это далось ему нелегко. Естественно, Клодий тоже заплакал, так что прошло некоторое время, прежде чем он смог поведать брату о своих злоключениях. После трех лет на Востоке он возвратился еще беднее, чем был. Чтобы добраться до Рима, он вынужден был занять деньги у Квинта Марция Рекса, которому что-то очень не понравилось: то ли рассказ, то ли необъяснимый отъезд, то ли банкротство Клодия.
— У меня было так много всякого добра, — печалился Клодий, — двести тысяч наличными, драгоценности, золотая посуда, лошади, которых я мог бы продать в Риме за пятьдесят тысяч каждую, — и ничего этого нет! Все это украла кучка грязных, вонючих арабов!
Большой брат Аппий похлопал Клодия по плечу. Он был поражен количеством перечисленных трофеев. Он и половины этого не получил от Лукулла! Но конечно, Аппий ничего не знал об отношениях Клодия с фимбрийскими центурионами и о том, каким способом была приобретена большая часть Клодиева улова. Сам Аппий Клавдий теперь заседал в Сенате, и жизнь его была свободна от забот — как дома, так и в политике. Его служба квестором в Брундизии и Таренте получила высокую оценку — хороший старт для большой карьеры, как он считал. У него имелась для Клодия грандиозная новость, которую он сообщил младшему брату тотчас, как только улеглись эмоции от встречи.
— Не печалься по поводу отсутствия денег, мой дорогой братец, — успокоил его Аппий Клавдий. — Больше ты никогда не будешь безденежным.
— Не буду? Что ты хочешь сказать? — изумился Клодий.
— Ко мне приходили с предложением брака для тебя. И какого брака! За всю мою жизнь я и мечтать не мог о таком. Я бы даже и не посмотрел в том направлении, разве что Аполлон явился бы ко мне во сне. Но Аполлона не потребовалось. Публий, это чудесно! Невероятно!
Когда Клодий побелел от этой чудесной новости, Аппий Клавдий объяснил реакцию брата потрясением от такого счастья, но никак не ужасом.
— Кто? — смог выговорить Клодий. — И почему я?
— Фульвия! — крикнул Аппий. — Фульвия! Наследница Гракхов и Фульвиев, дочь Семпронии, единственного ребенка Гая Гракха, правнучка Корнелии, матери Гракхов, родственница Эмилиев, Корнелиев Сципионов!
— Фульвия? Я знаю ее? — спросил ошеломленный Клодий.
— Наверное, ты не замечал ее. Но она тебя заметила. Это случилось, когда ты обвинял в суде весталок. Тогда ей было не более десяти лет. А теперь ей восемнадцать.
- Предыдущая
- 50/217
- Следующая
