На углу, у Патриарших... - Степанов Анатолий - Страница 69

• Предыдущая
• 69/72
• Следующая

— Ты как Валерий Брюсов, — сказал начальнику подчиненный, — который в одной из своих статей написал: «Боюсь, что из Маяковского ничего не получится». После этого Маяковский любил изображать сценку: среди ночи в холодном поту просыпается Брюсов с душераздирающим криком: «Боюсь! Боюсь!» Все домочадцы сбегаются: «Что случилось, Валерий? Чего так испугался?» А он в ответ: «Боюсь, из Маяковского ничего не получится!» Так вот, из Маяковского получилось, и из Никольского кое-что получится.

— От скромности ты не умрешь, — хмыкнул Котов.

— Не умру, — согласился Никольский.

Котов вскочил с дивана, прошел к окну.

— Мы нарушаем все, что можно и нельзя. Дело не наше, территория не наша, а главное — компетенция не наша! — Он волновался, и было отчего.

— Можешь еще одно обстоятельство добавить: своего агента я в свидетели не отдам, — подлил масла в огонь Никольский.

— Вот видишь! Тогда у нас совсем ничего! — воскликнул Котов.

— За исключением Тарасова, — возразил Никольский.

— Достал он тебя… — покачал головой Слава.

— А тебя не достал?! — тотчас вскинулся Сергей.

Не ответил Котов на глупый вопрос. Заговорил о другом:

— Ты знаешь, сколько я задниц вылизал, чтобы все твои спектакли оформить? Знаешь, сколько я на чистом глазу начальству лапши на уши навесил?

— Спасибо, — серьезно произнес Никольский.

— А если неудача? — резко бросил Котов.

— А если землетрясение? — Никольский встал, нахально пропел речитативом: — Эх, начальничек, ключик-чайничек, отпусти на волю.

— Ты уже начал, мерзавец, — догадался Котов.

— Ребята уже на месте, — подтвердил Никольский.

— А я тебе разрешил?! — снова крикнул Котов.

— Разрешил. По глазам вижу — разрешил! — хохотнул Никольский.

Подполковник помолчал, отвернувшись к окну, затем опять взглянул на майора.

— Когда?.. — Котов не окончил вопроса: Никольский все понял.

— Мы сегодня в ночь, — ответил он, — а они, по всем расчетам, завтра днем. Зал-то закрыт на ремонт.

Сторож-кассир жарил рыбу и философствовал, не оборачиваясь к Вешнякову:

— Ты, Петя, все кричишь: демократия, капитализм, частное предпринимательство! Ладно, кричи. А я что вижу? Был богатый коммунист, а теперь он богатый капиталист. Возьми, к примеру, нашего Ваньку — директора. Был секретарем райкома комсомола, зарплата по ведомости двести рублей, а жил, как заведующий столовой. Стал директором музея, всего на триста рублей больше меня получает, а живет, как новый русский. Вот такой, выходит, капиталист-коммунист.

— А если он просто жулик? — спросил Вешняков.

— Все жулики, — многомудро заметил сторож-кассир. — Только один может украсть, а другой не может.

— Долго твою рыбу ждать? — прервал его излияния Вешняков. — Уже налито.

— Рыба не моя, а твоя. — Сторож оторвался от плиты и подошел к столу. — Первая и под зеленый лучок пройдет…

…Андрей бесшумно подошел к темному окну. Тень, следовавшая за ним, еле слышным шепотом спросила голосом Лепилова:

— Посветить?

— Не надо. Я в тот раз основную работу сделал на всякий случай, — тоже шепотом отозвался Андрей. Он ласково погладил оконную раму малопонятной штучкой. Штучка коротко промычала. — Действуй. Форточка на крючке, а вся рама на верхней задвижке.

Лепилов поставил коротенькую лестницу и добрался до форточки. Оттуда он прошептал:

— Порядок, — и, осторожно открыв окно, мягко прыгнул в неизвестность. Андрей последовал за ним. Затем высунулся наружу, забрал лестницу. Посоветовал:

— Смотри, на умывальник не наткнись.

— А где мы? — спросил Миша.

— В сортире, — просветил его Андрей. — Дай фонарик, я первым пойду.

И они пошли. Миновали коридор, первый зал, лестничную клетку. Спустились в полуподвал. Дорогу освещал кинжальный луч потайного фонаря. Вот и электрораспределительный щит.

…Никольский с Шевелевым лежали на травке под прикрытием кустов городского сквера как раз напротив музея. Видно было, конечно, хреновато: один фонарь на целый сквер да жалкая лампочка под крышей музейного крыльца…

— Молчат, — сказал Шевелев.

— Значит, решили действовать вдвоем, — предположил Никольский.

— Меня чего-то колотит, Сергей Васильевич, — виновато сказал Шевелев.

— И меня, — признался Никольский.

…Андрей священнодействовал у щита, оскалясь и беззвучно матерясь.

— Чем недоволен? — поинтересовался Лепилов.

— Портачи, какие же портачи, ни одного правильного соединения… — Он не успел завершить фразу, потому что на щите что-то пискнуло. — …Твою мать!

…Выпив по второй, Вешняков и кассир с удовольствием закусывали жареным судачком. Любил сторож выпить и поговорить:

— Тебе, Петя, по уму министром быть, а ты кто? Программист, говоришь, и гордишься. Чем гордиться-то? Вроде машинистки по клавишам стучишь. Нет, раньше лучше было!

— Когда — раньше? — спросил, разливая по третьей, Вешняков. — При царе Горохе?

…Издалека послышался негромкий стокот мотоциклетного мотора.

— Это еще что? — изумился Шевелев.

Ответ он получил быстро: к музею подъехал милицейский мотоцикл с коляской. Подъехал, остановился у крыльца. Из коляски выскочил некто в серебряных погонах. И позвал зычно:

— Егорыч! Александр Егорыч!

…В сторожке сторож-философ схватил бутылку и два стакана со стола, сунул их в руки Вешнякову и прошипел:

— Затаись! В кладовке!

Вешняков нырнул в кладовку, а сторож — на боевой пост. Опоздал: у двери черного хода стоял и ждал его лейтенант, который строго потребовал ответа:

— Почему не на посту?

— Да на минутку отошел, у меня там рыбка жарится, — начал ныть-оправдываться сторож, сам от себя такого не ожидавший. — Рыбки хочешь, Леонид?

— Рыбки! Рыбки! — зло передразнил лейтенант. — Не рыбки, а под рыбку! Опять поддатый?!

— Бога побойся! — замахал руками Егорыч. — Я ж на посту.

— Ничего не видел, не слышал? — строго спросил милиционер.

— Ничего, — покачал головой сторож.

— У нас на пульте ваша лампочка мигнула, мигнула и погасла, — пояснил лейтенант.

— В первый раз, что ли? — отмахнулся Егорыч. — Опять, наверно, от ветра.

— Нету никакого ветра, — проворчал лейтенант.

— Тогда просто так, — уверенно заявил сторож. — Ваш Кузяков — халтурщик и портач. А корчит из себя!

— Все равно, пойдем проверим, — не попросил — приказал милиционер. — По инструкции положено.

…Из скверика, из-под кустов Никольский с Шевелевым с тихим ужасом наблюдали, как в музее поочередно вспыхивал свет в окнах.

— Прокол, Сергей Васильевич? — произнес Шевелев.

— Типун тебе на язык, — цыкнул на него Никольский.

Особнячок светился, как при купце Кукушкине.

— Но тихо. Тихо, Сергей Васильевич, — с надеждой констатировал Шевелев.

… — Все посмотрели, все окна проверили. Пошли что ли, Леонид? — бодро предложил Егорыч. Очень хотелось ему назад, в сторожку, к рыбке.

— А сортир? — вспомнил лейтенант Леонид.

Зажгли свет. Сортир был как сортир: четыре кабины, желоб для сбора и стока мочи. Лейтенант прошел к окну, проверил задвижки, подергал форточку.

— Вроде все в порядке, — он расстегнул ширинку и повернулся к желобу. Сторож за компанию пристроился рядом. Журчали. — А всю сигнализацию в музее надо менять, Егорыч, к чертовой бабушке.

— Не систему надо менять, а Кузякова. К чертовой бабушке, — возразил сторож. Лейтенант отвечать не стал. Иссякли. — Пошли, Леонид?

…Окна гасли одно за другим.

— Шевелев, у тебя, случаем, нашатырного спирта нету? — радостно спросил Никольский.

— Считаете, пронесло? — спросил тот.

…В уборной, еле освещенной неярким светом из окна, стояла гробовая тишина. Наконец ее прострочил пулеметный стук мотоциклетного мотора.

— Миш, ты со страху не обделался? — раздался глухой — из-за двери второй кабинки — голос Андрея.

• Предыдущая
• 69/72
• Следующая