Криминальная Москва - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/60
• Следующая

Конечно, их вина в этом есть, но, как ни странно, винить надо было, как мне рассказал генерал КГБ Коваленко, знаменитую «девятку» — управление КГБ, занимавшееся охраной правительства, и бывшего председателя, А.Н.Шелепина, которого звали «железный Шурик», и, конечно, самого непредсказуемого генсека— Никиту Хрущева.

Все дело в том, что первому лицу было весьма неудобно ехать из Кремля на дачу в Горки-2. Правительственный кортеж крутился по центру, прежде чем добирался до Рублевского шоссе.

Сталин опасался неведомых террористов, а Никита Сергеевич, видимо, боялся, что в капканах старомосковских улочек его поджидают члены антипартийной группы, например Молотов с противотанковым ружьем или Каганович со станковым гранатометом. И судьба Арбата была решена.

Но давайте вернемся в ушедшую осень, в несуществующий ныне переулок.

Малый Николопесковский уже готовился ко сну. Такси остановилось у полукруглой арки.

Двор, засыпанный листьями, скамеечки, клумба с погибающими цветами и в глубине одноэтажный флигель.

Окна в нем были зашторены, и свет пробивался узкими полосками, создавая ощущение опасности и тайны.

Мой товарищ постучал в окно каким-то особым кодом, словно морзянку отбил.

Дверь распахнулась. На пороге стоял молодой парень весьма приятной наружности. Полный, высокий, роговые очки делали его похожим на какого-то чеховского персонажа. Это был знаменитый московский фарцовщик по кличке «Голем».

— Прошу, — чуть грассируя, сказал он.

Первое, что я увидел в тусклом свете настольной лампы, войдя в квартиру, был Вольтер.

Двухметровая фигура, сработанная из красного дерева, стояла в глубине комнаты.

Великий мыслитель иронично взирал на кучи заграничного тряпья.

Чего здесь только не было! Американские костюмы, итальянские пиджаки, финские плащи, голландские юбки, английские шерстяные рубашки.

— Выбирайте, — сделал широкий жест рукой чеховский персонаж.

— У вас прекрасный Вольтер, Коля, — сказал я.

— Да, — ответил он, — остатки бывшего семейного благополучия. Но скоро он покинет мой дом. Один мужик из посольства обещал мне за него приличную партию шмотья. Прошу вас, выбирайте. Мой ассистент покажет вам товар.

Он еще раз оглядел свой склад и крикнул:

— Виктор!

Из таинственной глубины флигеля, где в эту минуту заиграли менуэт старинные часы, появился человек, одетый во все фирменное.

Он поздоровался, щелкнул выключателем, и загорелся под потолком китайский фонарь-люстра.

В зыбком желтоватом свете я увидел Гобсека с лицом херувима, человека из моего военного детства.

Виктор Лазарев появился в нашем классе в 44-м. Мальчик из детской сказки, с большими голубыми глазами.

Какие у него были волосы, я не помню, так как все школьники Москвы до седьмого класса были подстрижены наголо, как солдаты-новобранцы.

Только через много лет я понял смысл этого издевательства. Нас берегли от педикулеза.

Каждый день перед уроками нас строили и проверяли на «форму двадцать», проще говоря, на вшивость, — в те былинные годы о детях старались заботиться.

Надо сказать, что у нас был необыкновенно дружный класс и, самое главное, много читающий. Видимо, книги в то несытое и совсем не комфортное время скрашивали наше не очень веселое детство.

Читали много и запоем. Из рук в руки переходили книги, которыми мы постоянно обменивались. Дюма, Гюго, Жюль Верн, Борис Житков, Стивенсон зачитывались до дыр.

Мы с нетерпением ждали большой перемены. Именно тогда нам приносили завтрак. Он был всегда одинаков. Полтора свежих бублика и две соевых конфеты.

Никогда потом я не ел ничего более вкусного, чем этот военный завтрак.

Если кто-нибудь болел, то его пайку получал один из нас и по дороге домой заносил заболевшему.

Я не помню случая, чтобы кто-то из наших ребят не донес бублики и конфеты до товарища.

Это было святым мальчишеским правилом.

Однажды Лазарев вынул из портфеля и положил на парту шесть книжек издания «Academia». Шесть книжек Александра Дюма. Всю его историю о трех мушкетерах.

— Дашь почитать? — бросился я к нему.

— Конечно, — улыбнулся он своей милой, немного смущенной улыбкой. — Ты что возьмешь?

— «Двадцать лет спустя».

«Три мушкетера» я уже прочел, а вот продолжение достать не смог. Его не было даже в детской библиотеке на Курбатовской площади.

— На сколько дней? — поинтересовался Лазарев.

— Дня на три.

— Хорошо. Три завтрака.

— Какие завтраки? — не понял я.

— Обычные, которые мы получаем на большой перемене.

Я согласился и через три дня голодухи на перемене получил книгу.

Мы и не заметили, как весь класс через несколько дней попал в кабальную зависимость к Вите Лазареву.

А потом он начал продавать нам книжки, и цены на них колебались от двух до десяти завтраков.

С урчащими от голода животами мы возвращались домой и представляли, как Витька Лазарев приходит в свою квартиру, разогревает чай и пьет его, заедая нашими бубликами и конфетами.

Но, как позже выяснилось, все обстояло иначе.

Мальчик с внешностью херувима складывал свою дневную добычу в сумку от противогаза и исчезал сразу после уроков.

Нет, одиннадцатилетний Гобсек шел не домой прятать свою добычу. Он через проходной двор топал на Тишинку, где в подворотне рядом с кинотеатром «Смена» обменивал конфеты и бублики на упаковку папирос «Пушка».

А потом на площади перед Белорусским вокзалом продавал их россыпью по червонцу за штуку.

В пачке было двадцать пять папирос; таким образом, Витя Лазарев получал за пачку двести пятьдесят рублей, практически две цены.

А что он делал со своими деньгами в таком юном возрасте, для меня осталось загадкой по сей день.

Потом его исключили. Милиция задержала его за торговлю папиросами.

Его исключили, а мы опять начали есть свои завтраки.

Снова увидел я его только в 1952 году. В кафе «Мороженое» на улице Горького он явился мне в образе официанта. Глядя нагло мне в глаза, он обсчитал меня почти в два раза, точно зная, что при девушке скандал из-за денег я не подниму.

И вот в этой комнате он разбирает шмотки, не обращая внимания на Вольтера, печально взирающего на это безобразие.

Лазарев перекладывал вещи, упорно делая вид, что не знаком со мной, а мы вели с хозяином светскую беседу.

Недавно отшумел Московский фестиваль молодежи и студентов, на нем впервые был устроен своеобразный кинофестиваль. Впервые нам довелось посмотреть столько хороших фильмов.

И с Колей Големом мы обсуждали «Канал» Анджея Вайды, собеседник мой говорил интересные вещи, у него было свое оригинальное видение творчества великого поляка.

Не так давно я прочитал в одной из многочисленных книг, что фарцовщики появились у нас после знаменитого Московского фестиваля в 1957 году.

Это не совсем верно. Первый всплеск спекуляции вещами приходится на 40-й год, когда мы присоединили Западную Украину и Белоруссию и захватили Латвию, Эстонию и Литву.

Именно оттуда начала попадать в Москву красивая и модная одежда.

Надо сказать, что обыкновенный командированный не мог вывезти, к примеру, из Львова контейнер мужских костюмов, а вот так называемые ответственные работники разного уровня пригоняли в Москву немыслимое количество товаров.

Вполне понятно, что сами они торговать не могли, поэтому находили умных людей, которые одевали во все это великолепие московских модников.

В 45-м, после войны, столичные подпольные дельцы работали с повышенной нагрузкой.

С одним из таких я был хорошо знаком. Как его звали и его фамилию не знал никто, именовался этот человек кличкой «Челси».

Почему именно Челси, а не Окленд или Глазго, могу объяснить. Любители футбола помнят блистательное послевоенное турне нашей сборной по городам Англии.

Вполне естественно, что наши футболисты привезли кое-что на продажу. Все это поступило в одни руки. Вот тогда у этих «одних рук» и появилась эта удивительная кличка.

• Предыдущая
• 12/60
• Следующая