Том 27. Таита (Тайна института) - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/38
• Следующая

— Ну, пошла-поехала! Этого еще не хватало: здоровую девчушку пичкать валерьянкой и мятой, — зазвучали негодующие голоса.

— Нет, что вы, — внезапно смущается Валя, — я только предложила бы делать химические анализы той пищи, которую будем давать нашей дочке. Надо же знать, сколько белковых веществ входит в нее.

— Душа моя, помолчи лучше, — бесцеремонно обрывает ее Шарадзе, в то время, как все остальные кругом смеются.

Несмотря на этот смех и суету, Глаша, единственная причина всех этих горячих споров и переживаемого волнения, умудряется заснуть на руках Стеши. Ее белобрысая головенка прислоняется к плечу девушки, темные ресницы сомкнулись, алый ротик приоткрыт.

— Mesdames, тише: она заснула. Какой душонок! Я сейчас же со Стешей иду к Бисмарку и буду просить, молить и требовать, чтобы он принял нашу Глашу, — и Баян мчится в дортуар одеваться.

— И я с тобою, и я, — настаивает Тамара Тер-Дуярова.

— Прихватите и нас с Земфирой, — просит Алеко.

Через минуту «депутация» во главе со Стешей, несущей сонную Глашу, крадется из умывальной, сопровождаемая напутствиями и пожеланиями остающихся. Среди последних возникают новые разговоры, новые горячие споры.

— Глаша. Это невозможное имя, — возмущается поэтичная Невеста Надсона. — Глаша, Глафира… ужас!

— Назовем ее как-нибудь иначе, это ни к чему не обязывает, — предлагает Донна Севилья. — Ах, у русских нет красивых имен. Это не Испания. Если бы ее можно было назвать донной Эльвирой, донной Лаурой, донной Альфонсиной. Как это было бы прекрасно!

— Перестань грешить, Галкина, — неожиданно и сурово обрывает ее Капочка Малиновская. — Католическое имя для русской — это невозможно!

— Ничего тут нет грешного, ей-богу, — хорохорится Ольга, — откуда ты взяла?

— А произносить имя Господа Бога твоего всуе — грех и ересь сугубая, — не унимается Капочка.

— Mesdames, уймите же эту святошу, — сердится Ольга.

— Простую смертную, грешницу святошею называть троякий грех и ересь, — бубнит Малиновская, награждая Галкину уничтожающим взглядом.

— Mesdames, держите меня, а то я Бог знает что с нею сделаю. Я не отвечаю за свой испанский темперамент, — внезапно разражается смехом Донна Севилья.

Вдруг Золотая Рыбка ударяет себя ладонью по лбу.

— Придумала! Придумала! Это не имя, а прозвище. И какое красивое! Какое подходящее! — звенит ее стеклянный голосок.

— Ну? — срывается у всех одним общим звуком.

— Мы станем называть ее Тайной. Не правда ли, хорошо? — и красивые глазки девушки вспыхивают и загораются оживлением.

— Лидочка, ты — богиня мудрости, ты — сама Афина Паллада. Дай я тебя поцелую за это! — и Муся Сокольская, Хризантема, с поцелуями бросается на грудь подруге.

— Тайна института. Это и красиво и… удобно. Так и будем называть ее Тайной, — продолжала развивать свое предложение Золотая Рыбка, сама, очевидно, восхищаясь пришедшей ей на ум мыслью.

— Великолепно! Очаровательно! — восклицает Хризантема.

— Тайна! Это адски хорошо!

— Лучше всяких испанских имен, пожалуй, — соглашается и Донна Севилья.

— А жаль, — смеется Маша Лихачева, — что не испанское имя мы дали Глаше. Лишим этим возможности нашу Донну послать прошение испанскому королю разрешить принять на себя крещение нашей дочки.

— Глупости говоришь, — вспыхивает и смеется Ольга.

— А разве ты не думаешь постоянно об Альфонсе испанском? А? Сознайся. Послала бы ему прошение и подписала бы: "Русско-испанская подданная Донна Севилья Галкина. Не правда ли, хорошо звучит, mesdames?

— Олечкино прошение не было бы принято, — смеются институтки.

— Но почему? Она ведь приложила бы к нему гербовую марку со штемпелем, как следует.

— Mesdames, мы уклоняемся от главной темы. Нравится придуманное прозвище или нет? — и Золотая Рыбка обегает оживленным взглядом лица подруг.

— Браво! Браво! Чудесно! Бесподобно! — звучат кругом голоса и сдержанные аплодисменты.

Одна Капочка недовольна, качает головой и шепчет:

— Тайна! Не христианское, а языческое что-то. Грех и ересь.

— Сама-то ты ересь в квадрате, в кубе, — смеется Ольга Галкина.

— Mesdames, вы спать не даете. Адски спать хочется, а вы тут тары-бары, — на пороге умывальной появляется комичная заспанная фигура Неты Козельской, Спящей Красавицы. Ее косы распустились, обычно большие глаза сузились от света, одна щека, отлежанная на подушке, вся в рубцах, другая бела. — Это просто нелюбезно, mesdames, будить по ночам, — шипит она сердито, — адское свинство.

Нету обступают подруги. Ей поясняют всю суть дела.

Можно ли спать в такую ночь, когда у них появилась маленькая Тайна, крошечная дочка, внучка, племянница, и когда они все сразу стали мамами, бабушками, тетями, дедушками, когда начинается новая жизнь, полная тайны, прелести, очарования!

— Ах, месдамочки, как это хорошо! — оживляется Нета, и вся ее сонливость исчезает. — Только Комильфошке не надо говорить: наша Савикова терпеть не может детей, рожков, сосок и пеленок.

— Да какие же рожки и пеленки, когда Глаше, то есть Тайне, скоро исполнится пять лет.

— Ну да, конечно. Только Лулу Савикова и пятилетних детей не терпит.

— Ну так пускай она будет мачехой Тайны, если так, — сердито решает Невеста Надсона и декламирует:

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! Пять типунов тебе на язык и вдвое под язык, не пророчь, — замахали на Невесту подруги, — с чего ты взяла, что у нашей Тайночки будет тяжелое детство? У нее любящий отец, столько теток, бабушка, дедушка, все родство налицо.

— Но раз у нее мачеха!

— Ах, вздор. Лулу — мачеха, но, кроме того, и мать будет. Мы Земфиру выберем — она самая серьезная и тихая, — предлагает Хризантема.

— Да, да. Выберем Мари в матери Тайны, — в забывчивости кричит Маша Лихачева.

В тот же миг распахивается дверь из коридора.

— У-р-р-а-а, mesdames! Победа! Победа! Бисмарк согласен, Тайна принята! — врываясь во главе вернувшейся депутации, кричит Ника Баян.

— Взята, взята Бисмарком Тайна! — вторят ей Шарадзе и Алеко.

— Только, чур, mesdames, полнейшее молчание. Тайна должна оставаться тайной и…

— Что такое здесь за сборище? Кто вам позволил шуметь среди ночи? — и сухая, костлявая фигура Скифки, облаченная в капот, появляется на пороге умывальной.

Дружное "ах!" вырывается из трех десятков грудей. Пойманы с поличным. О спасении нельзя и думать. Отступление отрезано, да и не послужит оно ни к чему. Острые маленькие глазки «дамы» проворно обегают смущенные лица.

— Баян, Чернова, Дуярова и даже Веселовская! О, я никогда не ожидала от тебя, Мани Веселовской! Где вы были? Почему вы одеты? Молчите? Ага! Заговор? Бунт? Скандал? Завтра же будет все известно ее высокопревосходительству. А теперь все спать, а вы четверо стоять у моих дверей, пока не приду. Марш! И всему классу по одному баллу за поведение долой!

— Господи, помяни царя Давида и всю кротость его, — перепуганная не на шутку, шепчет Камилавка.

— Малиновская, без уродства и шутовства! Марш! Молчать!

Наказанные покорно проходят к дверям скифкиного жилища и становятся там "на часы". Ненаказанные смиренно укладываются по постелям. Через пять минут, когда Скифка исчезает за дверью, они наблюдают в полутьме, как «часовые»: Алеко Чернова с Никой жонглируют сдернутыми с себя пелеринками и манжами, свернутыми в виде мячиков, состязаясь в ловкости. И ни тени огорчения не заметно на их лицах.

Нижний лазаретный коридор постоянно освещен электрическими лампочками. Он помещается направо от швейцарской, и ведет в него большая стеклянная дверь. Между этою дверью и церковною «парадной» лестницей находится летний выход в сад (зимний — через столовую на веранду), ведущий через куполообразную комнату, называемую «мертвецкой». В этой комнате, действительно, ставят гробы с умершими воспитанницами, классными дамами и институтской прислугой, а самую комнату украшают тропическими растениями и цветами. Но это только в редких случаях, когда стены учебного заведения посещает жестокая, непрошеная гостья — смерть. В обычное же зимнее время круглая со стеклянною дверью «мертвецкая» закрыта на ключ. В ней хранятся летние игры: казенный лаун-теннис и крокет, а также снятые на зиму качели и лямки от гигантских шагов. Около «мертвецкой» находится небольшое окошечко, выходящее на нижнюю площадку лестницы. Здесь — комнатка Бисмарка, или институтского сторожа Ефима. Вход в нее устроен под лестницей. Комнатка имеет всего четыре аршина в ширину и три в длину. Она полусветлая и очень низенькая, но подкупающая чистота, господствующая в этом более чем скромном жилище, заставляет забывать о его незначительности. За ситцевой занавеской стоит постель, накрытая дешевеньким пикейным одеялом, в глубине — сундук; у правой стены — стол и два стула. В переднем углу — божница. Несколько небольших образов заключены в раму; перед ними горит неугасимая лампада. За киотом заткнуты пучок прошлогодних верб и восковая свеча от Двенадцати Евангелий. В углу стоит невысокий шкапчик-поставец, в нем лежат книги и газеты. Особенно много там газет, сложенных аккуратнейшим образом вчетверо, лист к листу. Но есть и книги, преимущественно божественного и исторического содержания: русская отечественная история, поэма в стихах "Дмитрий Донской", несколько разрозненных номеров старых журналов, жития преподобного Антония Печерского, Сергия Радонежского, великомученицы Екатерины и другие.

• Предыдущая
• 9/38
• Следующая