Том 27. Таита (Тайна института) - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/38
• Следующая

— Что ты, с ума сошла? Не раздражай Скифку! Вспомни, какая сегодня ночь.

Тер-Дуярова, подкравшись к постели Ники Баян, шепнула:

— Ну что, душа моя, пойдем мы нынче в "Долину вздохов"? Княжна и Мара ждут вас там, наверное.

— Ах, до княжны ли нынче, Шарадзе, — засмеялась Ника, вспыхивая и краснея до ушей.

— Ну, вот еще, а я, как нарочно, новую загадку вспомнила. Хотела Маре нести. Теперь не придется, — вздыхает армянка.

— Хорошо, нам загадаешь, — снисходительно разрешила Ника и, немного повысив голос, бросила обращаясь ко всем остальным.

— Mesdames! Приготовьтесь: Шарадзе новую шараду сейчас задаст.

Мгновенно все становятся около постели Ники, на краю которой торжественно устраивается Тамара, заранее смакующая прелесть своей шарады. Пылающими глазами она обводит сомкнувшийся вокруг нее круг одноклассниц.

— Что это, душа моя, скажи: менее восьми, больше шести, ходит туда-сюда. Очень прилично.

В слове «прилычно» Тамара произносит «и» как «ы», как всегда, когда немного волнуется. Кто-то фыркает.

— Ну?

— Mesdames, наша Шарадзе, "душа моя", в математику пустилась. Так цифрами и сеет! — хохочет Ника.

— А ты не смейся, а скажи. Смеяться каждый может, а решить не каждый может, — говорит армянка.

— Глупость какая-то, — решает Золотая Рыбка и смеется своим стеклянным смешком.

— Сама-то ты глупость. И твой аквариум глупость, — неожиданно вспыхивает Тамара. — Не угадываете? Так вот вам — трамвай.

— Как трамвай? Почему трамвай — звучат удивленные возгласы.

— Ну да, трамвай номер семь, душа моя. Ведь по-русски говорила: поменьше восьми, побольше шести, ходит туда-сюда. Очень прилично. Трамвай номер семь и есть.

— Ха! Ха! Ха!

Все хохочут, все, кроме Камилавки, которая считает и смех ересью, грехом.

— Mesdames, тише. Скифка из конуры своей выползет сейчас.

Действительно, легкая на помине Августа Христиановна стоит на пороге своей комнаты, хлопает в ладоши и кричит:

— Спать, дети, спать!

В один миг все разбегаются по своим постелям. Дежурная щелкает выключателем, и лампочки гаснут, за исключением одной. Дортуар погружается в приятную для глаз полутьму. Теперь фрейлейн Брунс тенью скользит по «промежуткам», то есть по дорожкам — интервалам, образовавшимся между тремя рядами кроватей.

— Сегодня улеглись без шума. Слава Богу! — говорит сама себе Скифка, заранее мечтающая о теплой постели и завтрашнем свободном от дежурства дне.

Только что-то чересчур уж долго молится Малиновская, стоя на коленях в своем «переулке», и подозрительно шепчется влюбленная парочка — Чернова и Веселовская, — не замышляют ли чего-нибудь на ее счет? От этой Черновой, как и от Баян, всего ожидать можно, обе — «буянки», обе — «сорвиголовы» и «разбойницы», обе из "отпетых", — томится бедная фрейлейн Брунс.

— Чернова, молчать! Не шептаться! И ты, Баян, спать! — раздается ее окрик в полутемном дортуаре.

— Ай! — взвизгивает Золотая Рыбка. — Кто это кричит? Я заснула, а меня разбудили!

— Трамвай номер семь! — торжествующе подымает голос армянка.

— Ха-ха-ха! — забывшись, хохочет Ника.

— Баян! Сейчас же спать.

— Я сплю, — покорно соглашается Баян. Смех ее смолкает мгновенно. Легкий вздох вырывается из груди. Два обстоятельства волнуют Нику: во-первых, необходимо восстановить полную тишину в дортуаре и дать Скифке убедиться в общем спокойствии, а во-вторых. Это «во-вторых» смущает Нику не менее. Там, в "Долине вздохов", или попросту, на площадке церковной лестницы, ждет ее Сказка.

Ника Баян, кумир всего института, скрывает всячески от всего класса, что обожает Сказку. Знает об этом только одна Шарадзе, знает потому, что в свою очередь «бегает» — как выражаются институтки — за подругой Сказки, одноплеменницей Тамары, второклассницей, юной армяночкой Марой Нушидзе, с которой княжна Заря Ратмирова, «предмет» Ники, неразлучна.

Ника и сама не может понять, что тянет ее к всегда молчаливой, странно таинственной Заре, с ее красно-рыжими волосами и странными, какими-то пустыми глазами серо-синего цвета. Но тянет ее к Заре неудержимо, несмотря на то, что Заря больше молчит и никогда не смеется. Сеньора Сериоза прозвали ее в насмешку подруги-второклассницы. Но это молчание, эта серьезность Сказки (Сказкой прозвала княжну Ратмирову сама Ника) и пленяют девушку. Ника Баян сама, со свойственной ей откровенностью, рассказала Сказке о том, что ее, Никин, папа — командир кавалерийского полка, о том, что у нее есть два брата и бабушка, которые живут далеко-далеко, чуть не на самой границе Маньчжурии, что она ездит верхом, как казак или туземец-маньчжур, джигитует, умеет плясать, подражая знаменитой Айседоре Дункан, босоножке, и пр., и пр. А о княжне Заре Ника не знает ничего.

Слышала только, что род Ратмировых захудалый и бедный и что сама княгиня, мать Зари, приходит на прием к дочери в стареньких платьях и стоптанных башмаках. Но это еще больше привлекает Нику к ее Сказке. Эта молчаливая гордая бедность так подходит к таинственному образу княжны.

Сейчас Ника думает о ней, о том, что Заря и Нушидзе ждут их обеих в "Долине вздохов". Но сегодня Ника не пойдет в "Долину вздохов", ей надо подумать и решить, что делать с маленькой девочкой, как выручить Стешу. И она думает долго, напряженно. Вдруг что-то радостное вливается ей в грудь. Рой светлых, счастливых мыслей проносится у нее в голове. О, какое счастье! Она нашла выход, она знает, как помочь горю.

— Невеста Надсона, Невеста Надсона ты не спишь? — шепотом обращается она к своей соседке.

Вместо ответа белокурая Наташа Браун, успевшая уже задремать, декламирует спросонья:

— Тише, ради Бога тише, Наташа, — молит Ника. — Слушай, что я придумала.

И она тут же наскоро сообщает соседке явившуюся ей счастливую мысль.

Ах! Наташа Браун даже всплескивает беленькими ручками от восторга — такой удачной кажется ей мысль Ники.

— Ника, прелесть моя, дай я тебя поцелую, — лепечет Наташа и бросается на грудь Баян.

Затем обе девушки берутся за руки и босиком, в одних рубашках, направляются из дортуара в умывальную, просторную комнату с медным бассейном-желобом для мытья и с десятком кранов, ввинченных в медную же доску, прилаженную к стене. Маленькая лампочка освещает умывальную. В углу ее в выдвинутом ящике огромного комода-постели спит дортуарная девушка. Ее толстая русая коса свесилась на пол. Руки закинуты за голову, рот полуоткрыт.

— Нюша, Нюша. Проснитесь! Идите вниз и побудьте до двенадцати ночи у вас в девичьей, — говорит шепотом Ника, расталкивая спящую горничную, — и если вы обещаете молчать о том, что я вас просила уйти сегодня, то получите за это рубль на чай.

Растерявшейся Нюше остается только повиноваться. Она встает, покорная, заспанная, смущенно на глазах барышень натягивает чулки, белье, платье, накидывает платок и исчезает.

Теперь Ника бесшумно бросается в дортуар. Здесь она обегает три ряда постелей с неподвижно застывшими на них воспитанницами и срывает одеяло с каждой из них. В другое время несдобровать бы за это Нике, но сегодня, сейчас, воспитанницы выпускного класса знают отлично, что означает этот резкий маневр. И не дольше как через минуту тридцать пять белых фигур в длинных ночных рубашках и в туфлях на босу ногу бесшумно скользят за дверь.

— Месдамочки, смотрите, какой душонок.

— Прелесть какая!

— Это — маленький ангел!

— Очаровательный ангелок!

— Поцелуй меня, котик мой!

— Нет! Нет, меня первую!

— И меня, и меня тоже!

• Предыдущая
• 7/38
• Следующая