Том 23. Её величество Любовь - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 36

• Предыдущая
• 36/38
• Следующая

Алеша быстро вскочил на ноги и мутными глазами уставился на девушку.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась она. — И смешной же вы! Лохматый, заспанный! Причесывайтесь скорее! Побежим к Ярову. Послушаем, что говорят…

— Нет, я не пойду… — ответил Алеша таким упавшим голосом, что все оживление Нюры разом пропало.

Чутким сердцем девушка уловила отчаяние в голосе юноши.

Она мигом очутилась подле него, схватила его за руку и прошептала взволнованно:

— Голубчик, что с вами?

И вдруг она разом поняла все.

— Бедный, бедный Алеша! — произнесла она тихо и крепко сжала руку юноши. — Жаль мне вас ужасно… Дядя… дядя очень дурно поступил с вами! — И она неожиданно залилась горькими слезами.

Но что же она могла сделать, бедная молоденькая девочка?

Разве только поплакать и погоревать вместе с ним!

Через два дня после появления картины в витрине Ярова, Марин получил по почте конверт с княжеским гербом.

В конверте лежала записка, в которой князь Увалов, один из знатных сановников Петербурга, приглашал художника Марина пожаловать для переговоров относительно заказа.

Марин ликовал. Его известность, очевидно, проникла в самые высокие аристократические сферы.

"Не надо показывать вида, что я очень польщен этим приглашением, — решил Марин. — Пусть знает, что я ценю себя…"

И, нарочно небрежно повязав галстук, он поскакал на Сергиевскую улицу, где жил князь.

Спустя полчаса лакей ввел его в кабинет князя. Он сидел у стола и курил дорогую сигару.

Князь слегка кивнул на почтительный поклон Марина и, указав ему на ближайший стул, начал:

— Я видел у Ярова в витрине вашу картину "Ради сына" и пришел от нее в восторг.

Марин поклонился.

— Под впечатлением этой картины, — продолжал князь, — у меня явилось желание заказать вам портрет моей дочери — моей покойной дочери, которой уже около пяти лет нет со мною… У меня осталась лишь фотографическая карточка Лели, и по ней вы должны нарисовать портрет или, вернее, картину, изображающую улетающего ангела… Лицо ангела должно быть лицом моей Лели. Но, главное, вы должны точно воспроизвести ее глаза. Я давал писать ее портрет многим художникам, но они не могли справиться с задачей. Глаза не удавались, и картина казалась заурядной… У нее были особенные глаза, у моей Лели! Достаточно вам взглянуть на ее портрет, и вы поймете, что я не ошибаюсь.

И князь протянул Марину небольшую фотографическую карточку, изображавшую молодую девушку с лучистыми глазами.

Марин встал, подошел к окну и с видом знатока стал внимательно рассматривать карточку.

— Да, вы правы! Глаза княжны удивительные, — сказал он, — но я справлюсь с этой задачей! — заключил он, гордо взглянув на князя.

— Постарайтесь!.. Прошу вас уделить этой картине особенное внимание, — продолжал князь. — Что же касается цены, то можете ее назначить сами… Предупреждаю вас, что я охотно готов заплатить пять тысяч и даже больше за картину с изображением моей дочери, если только картина удовлетворит меня.

— Для художника слава дороже денег, — ответил Марин, весь закипая восторгом при одной мысли скорого обладания таким огромным капиталом. — Через недели две, три я вам привезу готовый эскиз картины… Надеюсь, вы будете довольны! — Он с достоинством поклонился князю и вышел из его апартаментов, унося с собой карточку.

"Не нравится мне физиономия этого Марина что-то! — размышлял по его уходе князь. — Он скорее похож на какого-нибудь дельца, чем на художника. А впрочем… какое мне дело до его внешности, если он воспроизведет мне мою Лелю…"

Прошло две недели… Весна медленно, но твердо вступала в свои права.

Мартовское солнце грело вовсю… Воробьи чирикали на крыше, а снег таял и таял, постепенно теряя свой прежний белый, нарядный вид и смешиваясь в одну серую массу с петербургскою уличною грязью.

Стояло светлое, радостное утро начала весны.

Князь Увалов только что проснулся… Его лицо носило на себе следы уныния… Он видел сегодня странный сон. Ему приснилась его мертвая Леля. Она пришла к нему, наклонилась к его постели и, протянув ему белый и нежный цветок лилии, сказала: "Папа, не грусти обо мне, милый! Мне хорошо на небе… Я думаю о тебе, мой дорогой, и молю Бога, чтобы Он послал как можно скорее покой и мир в твою наболевшую душу".

Она тихо коснулась его лба губами, но когда князь захотел обнять ее, девушка отделилась от пола, одной рукой благословляя его, в другой держа нежный цветок лилии, и… исчезла как в тумане.

Князь проснулся, но белое видение с нежным цветком и с благословляющей рукою не шло из памяти.

"Надо попросить художника написать ее именно такою: благословляющей и с лилией в руке. Вероятно, картина еще не окончена и возможно изменить ее сюжет так, так я желаю"… — решил мысленно князь и, позвонив слуге, приказал ему как можно скорее давать одеваться.

Через час рысак Увалова домчал его до серого домика, ютившегося на Выборгской стороне.

Князь позвонил у подъезда.

— Здесь живет художник Марин? — обратился он к отворившей ему дверь Нюре.

— Да… Здесь… Только дяди нету дома… Он вышел куда-то… скоро вернется, — залепетала смущенно девушка при виде важного посетителя.

— Я подожду его, — произнес князь и, сбросив шубу, прошел в комнату.

— Занимайтесь своим делом, а я посижу один, милая барышня! — сказал он все еще не оправившейся от смущения Нюре и мысленно добавил, глядя на нее: "Моя Леля была бы теперь как раз в этом возрасте!"

Минуты бежали, но князь не замечал их. Образ умершей дочери снова выплыл перед ним, лаская его своими лучистыми глазами, благословляя его нежной, маленькой рукой.

Он увидел ее так ясно, что невольно подался вперед, протянул руки и замер от неожиданности.

Вдруг чуть слышный легкий стон послышался за стеною.

Князь насторожился… прислушался… Тишина… Ни звука…

Спустя несколько минут новый стон с поразительной ясностью достиг его слуха. Увалов бросился к двери, пробежал коридор и толкнул маленькую дверцу, за которой слышался стон. Его глазам представилась странная картина. За мольбертом сидел юноша, исхудалый, с горящими отчаянием глазами. Правой рукой, вооруженной кистью, он водил по полотну картины, левую — крепко прижимал к сердцу и изредка испускал короткий, мучительный стон. Он был так поглощен своей работой, что не слышал, как вошел князь.

Увалов бросил взор на полотно и оцепенел. На него смотрели, как живые, глаза его Лели, те самые глаза, которые не удавалось до сих пор изобразить ни одному художнику и которые он, отец, один только знал. А изображенный на неоконченной еще картине ангел до того был похож на умершую дочь, что исстрадавшемуся князю показалось, точно перед ним стоит его ненаглядная Леля…

Князь с недоумением посмотрел на юношу. Ловкость и уменье, с какими художник наносил краски на полотно, не допускали сомнения в том, что не кто иной, как именно этот юноша писал картину и что именно он сумел уловить чистое, неземное выражение глаз его Лели и передать его.

Но почему картину пишет этот юноша, а не Марин, которому он, князь, ее заказал? И почему стонет этот юноша? Почему, наконец, у него такое странное, измученное лицо?

Князь терялся в догадках.

Вдруг Алеша вскочил с места, отбросил кисть… Глаза его мрачно загорелись, губы покривились горькой усмешкой.

— Кажется, хорошо! — произнес он глухо, не замечая присутствия князя. — Но это опять будет не моя, а чужая картина! Проданный труд! Проданный талант! О, Дмитрий Марин, ты хорошо продумал свою затею.

В это время рука князя легла на его плечо. Алексей быстро вскочил на ноги. Перед ним стоял незнакомый человек.

— Кто вы? Зачем вы? — спросил в смятении Алеша. — Сюда нельзя никому входить! Уйдите ради Бога! Уйдите!

• Предыдущая
• 36/38
• Следующая