Побочный эффект - Хоуки Рэймонд - Страница 37

• Предыдущая
• 37/60
• Следующая

– Раз невтерпеж, берись за нож, – пробормотал Нортон.

– Слушай, прекратишь ты свои шутки? Пойми, что эту цыпочку я любил не меньше, чем ты.

– Тогда чего ж ты называешь ее цыпочкой? И почему бы не перейти к сути этой душераздирающей истории?

– Суть в том – тебе это может не понравиться, но я с тобой откровенен, – что если, как я слышал, она была беременна, то от меня. Вторую неделю января мы провели вместе. Она приезжала ко мне. Должно быть, тогда все и произошло.

Филдс умолк, его жилистое тело напряглось, изящно очерченные губы плотно сжались, знаменитые карие глаза сверкали за темными очками. Нортон подумал, что актеру невозможно играть в темных очках, потому что глаза выражают очень много эмоций.

– Зачем ты носишь очки, Джефф? Скрываешься от поклонников или от Старшего Брата?

– Это и все, что ты можешь сказать?

– А что бы ты хотел услышать?

– Ты не хочешь послушать дальше?

– А что может быть дальше?

– Слушай, мне понятны твои чувства, но я не знал, что она беременна. После той январской недели мне пришлось на три месяца уехать в Испанию. Возвратясь, я позвонил ей. Тогда она и спросила, можно ли ей пожить в моем вашингтонском доме. Я говорил тебе, что Донна не сказала, зачем едет сюда. Это вторая ложь. Она сказала, что хочет повидать знакомых и навести кое-какие справки для своей книги. Упоминала она и тебя. Она слышала, что ты должен вернуться из Парижа, и хотела устроить тебе сюрприз. Слушай, я знал, что какое-то время они с Уитмором тянулись друг к другу, и спросил, не влечет ли ее в Вашингтон и это. Она ответила, что та история здесь ни при чем, что все давно забыто.

На лбу у актера сверкали мелкие капельки пота, и, подумал Нортон, несколько капелек истины сверкало в том, что он сказал.

– Как тебе стало известно?

– О чем?

– Что Донна была беременна?

– Это разузнал мой адвокат. Как, не знаю. Я плачу ему большие деньги, чтобы он разузнавал всякую всячину.

Мимо них проходил косматый парень в комбинезоне, он нес гирлянду детских воздушных шаров.

– Почем они? – спросил Нортон.

– По доллару, братец, – сказал парень.

– Это грабеж, братец, – в тон ему ответил Нортон.

– Цены поднимаются вверх, дружище. Тонна резины сейчас стоит восемьдесят долларов.

– А они поднимаются?

– Что?

– Шары. Поднимаются они над этим жадным миром? Ну, летают?

– А, конечно. Так высоко, что не углядишь.

Нортон вручил парню потемневшие полдоллара с профилем Кеннеди, две монеты по двадцать пять центов и выбрал ярко-голубой шар. С минуту он забавлялся им, дергал за веревочку, заставляя плясать перед глазами, потом выпустил и стал смотреть, как шар поднимается над деревьями. Через несколько секунд ветер подхватил его и понес к Белому дому.

– Что это должно означать? – устало спросил Филдс.

– Проверяю локаторы Белого дома, – ответил Нортон. – Смотри, сейчас в небо взовьются десять «фантомов», и шарику конец. Слушай, почему ты не приехал ко мне на работу?

– Что?

– Почему ты не захотел приехать ко мне и рассказать это у меня в кабинете? Почему выбрал парк? Очень любишь белок?

– Не люблю юридические конторы, – ответил Филдс. – Я провел в них слишком много времени. Видеть их не могу.

«Это, – подумал Нортон, – самое разумное из того, что сказал актер».

Филдс достал из кармана платок с монограммой, снял очки и вытер лоб. Под глазами у него появились круги, а на лице морщинки, которых при прошлой встрече не было.

– Бен, последний месяц был у меня тяжелым. Но теперь я сказал тебе правду, и на душе стало легче. Делай, что хочешь, хоть убей меня, но это правда!

Нортон зевнул.

После долгой паузы актер спросил:

– Черт возьми, скажешь ты что-нибудь?

– Что тут говорить? Рассказ замечательный. Только я тебе не верю.

– Не веришь? – Филдс, казалось, совсем упал духом.

– Не обижайся.

– Слушай, я даю тебе слово…

– Вот что, Джефф, может быть, именно может быть, я поверил бы тебе, если бы ты выложил свою историю под дулом пистолета. Но я не верю данайцам, дары приносящим.

– Бен, право же, я не понимаю тебя. Я прилетел черт знает откуда, чтобы сказать тебе правду, а ты…

– Ладно, ладно, не начинай все сначала. Дальше дело мое. Пока, Джефф.

Нортон встал, потянулся и пошел прочь, но актер догнал его.

– Подумай, Бен, у тебя есть основания для подозрений, но подумай. Я не хочу, чтобы мы были врагами.

– Мы не враги, – сказал Нортон. – Ты мой любимый актер. И еще У. С. Филдс. Вы не родственники?

– Бен, я должен сказать тебе еще кое-что. Подожди минутку. Нортон повернулся к актеру и увидел за его спиной статую редко вспоминаемого польского патриота. «Вот что нужно Америке, – подумал он, – побольше польских патриотов. Где ты, Костюшко, теперь, когда мы нуждаемся в тебе?»

– Я приобрел киностудию, – сказал актер. – У нас закончено пять фильмов. На каждом надеемся заработать от двух до десяти миллионов. Денег у меня столько, что я подумываю основать какой-нибудь благотворительный фонд. Вот только адвокаты сводят меня с ума. Они приспособленцы – алчные, мелкие реакционеры…

– Молодцы, – сказал Нортон.

– Слушай, мне нужен молодой, умный, порядочный человек, способный наблюдать за всем делом, человек, которому я могу доверять, способный дать толковый совет…

– И этот человек будет грести бешеные деньги, а я самый подходящий для этой работы, так ведь? О, Джефф, Джефф, как данаец, дары приносящий, ты новый Аристотель Онассис.

Актер как-то осел, словно получив пинок в живот. Нортон осознал, что очень рад этому, что в нем пробуждается садист. Над ним уже столько людей брало верх, что было истинным наслаждением взять верх над кем-то, хотя бы над этим несчастным дурачком.

– Вот что я скажу тебе, Джефф. Ты просчитался. Или тот, кто толкнул тебя на этот обман. Ты говоришь, я молод, умен и порядочен. Нет. Может, я сравнительно молод и относительно умен для юриста, но не порядочен. Я был порядочным, это правда. Но в последнее время преобразился. Будто Кларк Кент, входящий в телефонную будку и выходящий оттуда сверхчеловеком. Полная луна восходит, мой друг, и доктор Джекил превратился в мистера Хайда. Под этой кроткой внешностью таится кровожадный зверь, готовый за цент разорвать твое прекрасное горло. Больше никто не возьмет надо мной верх, приятель. Передай это тем, кто послал тебя сюда. Скажи, что терпение у меня лопнуло и на луне будет кровь. А теперь убирайся, пока я не сломал тебе шею.

Он оставил актера и пошел через Джексон-плейс на красный свет. Проезжавший автомобиль с визгом затормозил, и водитель обложил Нортона всеми словами. Однако Нортон пропустил их мимо ушей. Его пьянила вновь обретенная ярость, и впервые за долгое время он чувствовал себя прекрасно.

К вечеру, когда Нортон вернулся домой, охватившее его чувство ярости почти угасло. Он попал под внезапный ливень, не смог поймать такси и, насквозь мокрый, последние пять кварталов до дома шлепал по лужам. Уже подойдя к подъезду, он заметил, что в доме горит свет. Это могли быть либо Гейб, либо полиция. Ни та, ни другая перспектива Нортона не вдохновляла. Открыв дверь, он увидел лежащего на диване Гейба, репортер то откусывал заусенцы, то потягивал нортоновское пиво. Одет он был в грязный костюм с жилетом, на лбу красовался багровый кровоподтек.

– Как ты вошел? – спросил Нортон и, сняв мокрый пиджак, бросил его в спальню.

– Поставь на двери приличные замки, – ответил Гейб, – а то какой-нибудь вор подгонит грузовик и очистит квартиру. Нортон плюхнулся в кресло и стал снимать ботинки.

– Ладно. Гейб, что произошло вчера ночью?

– Включи радио, – прошептал репортер. – В доме могут быть микрофоны.

Нортон включил приемник, настроился на музыкальную программу, и в комнате зазвучал концерт Моцарта. Потом придвинулся с креслом поближе к Гейбу.

• Предыдущая
• 37/60
• Следующая