Футбольная горячка - Хорнби Ник - Страница 17

• Предыдущая
• 17/51
• Следующая

Я переживал, что мы продули «Дерби», но меньше, чем из-за измены Кэрол Блекбурн. Настоящее горе – хотя и намного позднее – я испытал оттого, что между мной и клубом появилась трещина. В период с 1968 по 1973 год субботы были средоточием всей моей недели: что бы ни случилось в школе или дома, все это казалось не более чем рекламой в перерыве между таймами большой игры. В то время футбол был для меня жизнью: это не оборот речи – я испытал боль утраты («Уэмбли», 68-й и 72-й), радость (год двойной победы), горечь нереализованных стремлений (четвертьфинал Европейского кубка, игра против «Аякса»), любовь (Чарли Джордж) и тоску (практически все субботы). И все это на «Хайбери». Даже друзьями я обзаводился в юношеской команде. Кэрол Блекбурн дала мне другую жизнь – настоящую, не перевернутую, такую, в которой события происходят со мной, а не с клубом. Согласитесь, сомнительный подарок.

У меня сохранилось несколько программ за сезон 1973/74 года, значит, я посещал какие-то игры, хотя совершенно этого не помню. В следующем сезоне не ходил вообще, а в сезоне 1975/76 года был на стадионе однажды – с дядей Брайаном и младшим двоюродным братом Майклом.

Отчасти я охладел к футболу оттого, что «Арсенал» стал совсем уж отстойной командой: ушли Джордж, Маклинток и Кеннеди – их так никем достойно и не заменили, спортивная карьера Рэдфорда и Армстронга склонялась к закату, Болла – не смей потревожить, несколько молодых игроков (Брейди, Стэплтон и О'Лири – все они играли) по понятным причинам еще не вписались в атакующую команду, а новые приобретения оказались просто не на уровне. (К слову, Терри Манчини – веселый, лысый центральный защитник абсолютно без комплексов; его, похоже, приобрели для промоушн-кампании перехода во второй дивизион, события, которое становилось все более неизбежным.) В общем, через семь лет после того, как меня впервые посетила любовь к футболу, «Хайбери» вновь стал печальным домом отжившей свой век команды.

Но на этот раз (как и десять тысяч других болельщиков) я ничего такого знать не хотел. Все это я уже видел. Зато не видел старшеклассниц и девчонок из католической школы, которые по выходным работали в Мейденхэдском отделении «Бутс». И поэтому в 1974 году я стал работать не только после занятий (как раньше, чтобы подсобрать денег на футбол), но и по субботам.

В 1975 году я все еще учился в школе, но постольку-поскольку. Летом сдал экзамены продвинутого уровня, еле-еле наскреб необходимый балл по двум из трех предметов, а затем с захватывающей дух наглостью решил остаться еще на один семестр – готовиться к поступлению в Кембридж, – не потому, что горел желанием поступать в университет, а потому, что не хотел поступать сразу, а с другой стороны, совершенно не жаждал пускаться в кругосветное путешествие, учить увечных детей, работать в кибуце или делать нечто такое, от чего бы я стал интереснее. Пару дней в неделю я работал в «Бутсе», время от времени забредал в школу и тусовался с ребятами, которые еще не ходили в колледж.

Я не очень скучал по футболу. В шестом классе менял компании, а футбольные друзья, с которыми провел все пять лет средней школы: Лягушонок, известный как Каз Лари, и другие – отошли на второй план, стали казаться не такими интересными, как унылые, изысканно лаконичные молодые люди из моей английской группы – и жизнь наполнилась выпивкой, легкими наркотиками, европейской литературой и Ваном Моррисоном. Моя новая компания объединилась вокруг недавно появившегося у нас некоего Генри, который на школьных выборах выдавал себя за неистового анархиста (и, кстати, победил); Генри разоблачался в пабах донага и кончил свою жизнь в заведении для умалишенных после того, как стащил на станции мешки с почтой и развесил письма на деревьях. Вполне понятно, что даже приводящий в изумление Кевин Киган по сравнению с ним поражал непомерным занудством. Я смотрел футбол по телевизору и несколько раз за сезон сходил на «Куинз Парк Рейнджерз», когда они чуть не выиграли чемпионат; Стэн Боулз и Джерри Фрэнсис демонстрировали щегольскую игру, которая никогда не была присуща «Арсеналу». Я стал интеллектуалом, а заметки Брайана Грэнвилла в «Санди тайме» учили, что интеллектуалы должны смотреть футбол ради искусства, а не для души.

У моей матери не было ни братьев, ни сестер – все мои родственники происходят с отцовской стороны. Развод родителей изолировал мать, меня и сестру от самой многочисленной части семьи – как в силу нашего желания, так и вследствие географической удаленности. Получалось, что «Арсенал» заменил мне в годы отрочества недостающих родных – так я объясняю события тех лет, но мне самому непонятно, каким образом футбол сыграл в моей жизни ту же роль, что бойкие кузины, добрые тетушки и щедрые дядюшки. Образовалась некая симметрия: когда звонил дядя Брайан, собиравшийся повести своего тринадцатилетнего сына на «Хайбери» смотреть любимый «Арсенал», и приглашал меня, могущество футбола отступало, и мне почти открывались радости семейных уз.

Странно было смотреть на Майкла – юную копию меня самого: как он переживал, когда команда продувала 0:3, но потом сквитала два мяча («Арсенал» проиграл 2:3, а вначале казалось, что будет гораздо хуже). Горестное выражение лица ясно говорило, что значит футбол для подростка: в чем еще можно так раствориться? В его возрасте книги казались непосильной работой, а девчонки еще не стали средоточием жизни, каким они сделались для меня. Я сидел рядом и думал, что для меня футбол уже кончен. Он мне больше не требовался. И от этого становилось грустно: последние шесть или семь лет очень много значили для меня, в каком-то смысле спасли мою жизнь. Однако наступала пора двигаться дальше: реализовать свой интеллектуальный и романтический потенциал, а футбол оставить другим – тем, у кого вкусы не так развиты и не так утонченны. Пусть теперь несколько лет им увлекается Майкл, а потом передаст кому-нибудь еще. Приятно сознавать, что хобби не уйдет из нашей семьи и, может быть, однажды я вернусь на стадион со своим сыном.

Я не говорил об этом ни дяде, ни Майклу – не хотел показаться парню снисходительным: мол, футбольная горячка – это такая болезнь, которая поражает только детей, но когда мы уходили со стадиона, тайком попрощался с полем. К тому времени я уже достаточно начитался поэзии и, если случался возвышенный момент, сразу узнавал его. Детство умирало – целомудренно и пристойно, – так что же еще оплакивать, если не эту потерю? В восемнадцать лет я наконец вырос. Взрослость не мирилась с одержимостью, которая мной раньше владела. Если требовалось пожертвовать Терри Манчини и Питером Симпсоном, чтобы понять Камю и спать с дергаными, невростеничными гуманитарками, что ж, пусть так оно и будет. Жизнь только начиналась, так что «Арсеналу» пришлось уйти.

Оказалось, что мое охлаждение к «Арсеналу» не имеет ничего общего с ломкой характера, девчонками, Жан-Полем Сартром или Ваном Моррисоном, а наоборот – проистекает из неумения Кидда-Степплтона мощно атаковать. После того как в 1976 году ушел Берти Ми, а его преемник Терри Нейл перекупил за 333.333 фунтов у «Ньюкасла» Малкольма Макдональда, моя приверженность клубу таинственным образом начала возрождаться, меня потянуло на стадион, и в начале сезона я возвратился на «Хайбери», полный идиотских надежд, как в начале семидесятых, когда меня одолевала горячка. Если я не ошибался, полагая, что мое охлаждение к футболу было связано с приходом зрелости, значит, эта самая зрелость длилась не больше десяти месяцев, и к девятнадцати годам наступило второе детство.

Никто не считал Терри Нейла спасителем. Он явился из «Тоттенхэма», и это не красило его в глазах многих болельщиков «Арсенала». Да и в «Тоттенхэме» Нейл не сделал ничего особенного – только не допустил перехода команды во второй дивизион (хотя такое падение было предрешено). Но он по крайней мере оказался новой метлой, а в нашей команде накопилось по углам немало паутины. Судя по количеству болельщиков, которые пришли на первую под его руководством игру «Арсенала», я был не единственным, кто питал надежды на новую зарю.

• Предыдущая
• 17/51
• Следующая