Кирклендские услады - Холт Виктория - Страница 25

• Предыдущая
• 25/69
• Следующая

— Хорошо бы.

— Люк, позвони кому-нибудь из горничных. Пойдемте, Кэтрин. Ваши вещи уже отнесли.

Сэр Мэтью и тетя Сара вместе со мной и Руфью поднялись по лестнице.

— Я устроила вас на втором этаже в южном крыле, — объяснила Руфь. — Так вам не придется много ходить по лестницам. А комната очень славная.

— Если она вам не понравится, — поспешно уточнил сэр Мэтью, — непременно скажите, дорогая.

— Как вы добры! — отозвалась я.

— Вы можете поселиться рядом со мной, — взволнованно прозвучал голос тети Сары, — вот будет хорошо!

— По-моему, комната, которую я для вас выбрала, вам вполне подойдет, — заметила Руфь.

Мы миновали галерею менестрелей и поднялись на второй этаж. Затем прошли по небольшому коридору, куда выходили две двери. Руфь открыла дальнюю, и я увидела свою новую комнату.

Она была почти полным повторением той, где я жила с Габриэлем. При ней тоже была туалетная, и по открывавшемуся из окон виду на лужайки и аббатство я поняла, что она расположена точно так же, только двумя этажами ниже.

— Прелестная комната, — сказала я, глядя на расписной потолок, с которого на меня смотрели херувимы, водящие хоровод вокруг люстры. Кровать, как, по-моему, все кровати в этом доме, была с балдахином на четырех столбиках. Ее закрывали голубые шелковые занавески, на окнах висели такие же голубые шторы из тяжелого шелка. На полу — голубой ковер. Кроме огромного камина, гардероба и нескольких стульев, в комнате стоял еще дубовый комод, над которым на стене красовалась медная грелка. Медь была начищена до блеска, и в ней отражался стоящий в вазе букет алых роз. Как я догадалась, его принесла сюда Руфь.

— Спасибо, — улыбнулась я ей.

Она наклонила голову в знак того, что принимает благодарность. Но меня не оставляла мысль, что вряд ли она рада меня видеть. Наверное, предпочла, чтобы я, уехав из «Услад», исчезла из ее жизни навсегда. Я понимала, что означает для нее рождение моего сына, и поэтому не могла поверить в искренность ее радушного приема. Она обожала Люка, и теперь, когда мне самой предстояло стать матерью, я знала, какие честолюбивые планы строят родители насчет своих чад. Так что не испытывала неприязни к Руфи.

— Вам тут будет удобно, — быстро сказала она.

— Я причиняю вам столько хлопот, спасибо большое.

Сэр Мэтью лучезарно мне улыбнулся:

— Ну разве это хлопоты по сравнению с тем, что предстоит вам, дорогая! Но мы так счастливы! Очень, очень рады! Я уже наказал Деверелу Смиту: пусть лечит меня как хочет, хоть заговорами, хоть зельями, но только чтобы я дожил до рождения моего нового внука.

— Вы уже решили, что будет мальчик?

— А как же! И не сомневаюсь. Вы созданы растить сыновей.

— Хейгар, дорогая, я хочу, чтобы ты зашла посмотреть мои вышивки, — пробормотала тетя Сара. — Придешь? Я покажу тебе колыбель. В ней качали всех Рокуэллов.

— Ее еще нужно отреставрировать, — резонно заметила Руфь. — И это не Хейгар, а Кэтрин, тетя Сара.

— Ну, я и вижу, что Кэтрин! — с негодованием воскликнула та. — Мы с ней друзья. Ей нравятся мои вышивки.

— По-моему, сейчас ей больше понравилось бы отдохнуть.

— Не будем ее утомлять, — согласился сэр Мэтью.

Руфь многозначительно кивнула в сторону тети Сары, и сэр Мэтью взял сестру под руку.

— Поговорим с Кэтрин, когда она отдохнет, — сказал он и, еще раз широко улыбнувшись мне, вывел сестру из комнаты.

Когда за ними закрылась дверь, Руфь вздохнула:

— Боюсь, она становится сущим наказанием. Временами память совсем изменяет ей. Иногда она может без запинки перечислить все наши дни рождения. И при этом, как ни странно, часто не понимает, с кем разговаривает.

— Что поделаешь, в старости такое бывает.

— Хотелось бы этого избежать. Говорят же: «Кого Бог любит, того берет к себе молодым». Иногда мне кажется, так оно и есть.

Я сразу подумала о Габриэле. Любил ли его Бог? Не думаю.

— Прошу вас, не будем говорить о смерти, — взмолилась я.

— Простите! Как это глупо с моей стороны. Скоро принесут чай. Вы, наверное, с удовольствием выпьете?

— Да, меня это освежит.

Руфь подошла к вазе и поменяла местами несколько роз.

— Они напоминают мне… — начала было я, и она вопросительно взглянула на меня, так что пришлось договорить: — Напоминают те розы, которые вы поставили к нам в комнату, когда мы приехали.

— А… Простите. Я не подумала.

Я догадалась, что она имеет в виду: в будущем следует быть осмотрительнее. Ведь случилась трагедия, и нужно вести себя тактично, чтобы не напомнить о ней. Вошла горничная с чаем и сделала книксен.

— Добрый день, Мэри Джейн, — поприветствовала я ее.

Мэри Джейн поставила поднос на стол у окна.

— Мэри Джейн будет вашей горничной, — сказала Руфь. — Она будет приходить на ваш звонок.

Я обрадовалась. Мэри Джейн была довольно высокой молодой женщиной с деревенским, здорового цвета лицом. Я была уверена, что она честная и добросовестная. Заметив, что я ей рада, она тоже весело улыбнулась мне, и я подумала, что в доме у меня появился друг.

Руфь подошла к столу:

— Она принесла две чашки. Можно к вам присоединиться ?

— О, пожалуйста!

— Тогда садитесь, я вам налью.

Я села на стул у кровати. Мне не хотелось оказаться у окна. У меня не выходило из головы, что, когда произошло несчастье, из этого окна, случись кому-нибудь выглянуть из него, можно было увидеть, как падал Габриэль.

Руфь вручила мне чашку, потом принесла и подставила мне под ноги скамеечку.

— Будем за вами присматривать, — сказала она.

А я отметила, какие холодные были у нее при этом глаза, и все ее дружелюбие казалось наигранным.

Ну вот, подумала я. Стоит мне попасть в этом дом, и у меня возникают всякие фантазии! «Присматривать» — это слово можно толковать по-разному.

Руфь села за стол у окна. И начала рассказывать о том, что произошло за время моего отсутствия. Сэр Мэтью оправился от приступа, но перенесет ли следующий? Он уже очень стар, Деверела Смита это очень беспокоит.

— На прошлой неделе, — продолжала Руфь, — доктор провел у нас всю ночь. Он такой добросовестный. Отдает всего себя своим больным. Ночевать у нас не было никакой нужды. Мы могли бы послать за ним. Но он настоял.

— Некоторые врачи очень благородны, — отозвалась я.

— Бедный Деверел. Думаю, дома ему живется не слишком сладко.

— Вот как? Я ничего не знаю о его семье.

— Дамарис — его единственная дочь. А жить с миссис Смит, вероятно, очень тяжело. Ее считают больной. А я назвала бы ее ипохондриком. По-моему, она погружается в болезнь, чтобы привлечь к себе внимание.

— Она совсем не выходит?

— Редко. Считается, что она тяжело больна. Мне кажется, доктор потому и ушел с головой в лечение своих пациентов, что у него дома невыносимая обстановка. Конечно, он души не чает в Дамарис.

— Еще бы! Редкая красавица! А ее мать тоже хороша собой?

— Сходство есть, но Мьюриэл никогда не была и вполовину так хороша, как дочь.

— Даже и тогда она, наверное, была неотразима.

— Да, конечно. Мне очень жаль Дамарис. Я собиралась устроить для нее и Люка бал. Но разумеется, сейчас, когда у нас траур, об этом и речи быть не может… по крайней мере в этом году.

— Ей повезло, что у нее такой хороший друг, как вы.

— Это нам повезло, что у нас такой хороший доктор. Выпьете еще чашечку?

— Нет, благодарю. Этого достаточно.

— Наверное, вы хотите распаковать вещи? Разрешите прислать вам на помощь Мэри Джейн?

Я заколебалась. Но потом согласилась. Руфь ушла, и вскоре появилась Мэри Джейн, а с ней еще одна горничная, которая унесла поднос.

Я наблюдала, как Мэри Джейн, встав на колени возле моего чемодана, достает оттуда платья.

— Скоро мне придется покупать себе новые, — сказала я. — Эти мне уже не подойдут.

— Да, мадам, — улыбнулась Мэри Джейн.

Она была примерно моего роста, и мне пришло в голову, что, может быть, когда платья перестанут на мне сходиться, я отдам их ей, если они ей нравятся.

• Предыдущая
• 25/69
• Следующая