Соколы - Шевцов Иван Михайлович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/93
- Следующая
Потом уже, в Москве, в Большом театре Б.Покровский ставил оперу «Сказание о невидимом граде Китеже…» Для работы над декорациями и костюмами были приглашены Илья Глазунов и его жена художница Нина Виноградова-Бенуа. Илья Сергеевич с радостью принял предложение: древняя Русь — это его стихия. Театральные декорации — особый жанр изобразительного искусства. Он требует высокого профессионального мастерства. На ниве театральной декорации трудились выдающиеся русские художники В.Васнецов, К.Коровин, А.Головин, А.Бенуа, Ф.Федоровский. И здесь Илья Сергеевич раскрыл свой незаурядный талант. Помня свои стычки с Ильей Сергеевичем в Берлине, Б.Покровский на заседании художественного совета в Большом театре сказал, глядя на Глазунова: «Здесь, в Большом, хозяин я, а не советский посол и директор немецкой оперы. Здесь вы будете делать то, что я говорю. Первое: занавеса не будет!» Илья Сергеевич резко возразил: «Но не опускать в театре занавес — это все равно что войти в уборную и не закрыть за собой дверь». Считавший себя непогрешимым метром Б.Покровский расценил остроумную и справедливую реплику Глазунова как вызов и непослушание и заявил строптивому художнику, что в его советах и вообще в его работе над декорациями он не нуждается, указав таким образом на дверь. Но случилось так что уйти из театра пришлось Покровскому, а Глазунов продолжал работать уже с другим режиссером, Романом Тихомировым.
Работа в театре не была магистральной в творчестве Ильи Глазунова. Просто он блеснул еще одной гранью своего разностороннего дарования. Блеснул ярко, красиво и отошел на главную стезю своего творчества — в живопись. Тут он — Бог! Необузданная фантазия, буйство красок — это его стихия, в ней он чувствовал себя, как рыба в воде.
Созданные им картины «Ленинградская весна», «Любовь», «Русская песня», «Господин Великий Новгород», «Град Китеж» и многие другие пользуются большим успехом у зрителей, вызывают споры, суждения, будоражат душу. Его персональные выставки с триумфом проходят в крупных городах страны: Киеве, Нижнем Новгороде, в Ленинграде. Он — бесспорный мастер психологического портрета, над которым работает в лучших традициях реалистического искусства. Он умеет тонко улавливать черты характера портретируемого, угадывать его желания, иногда позволяет себе польстить натуре. Кто откажется видеть себя немного лучше, хотя бы помоложе, чем на самом деле. Падкая на сенсации Западная пресса, желавшая видеть в нем диссидента, создает ему приятную рекламу. Видные деятели за рубежом, которым осточертел маразм «авангардистов», заказывают ему вои портреты: Феллини, Л.Висконти, У.Кекконен, Индира Ганди, короли Швеции, Лаоса, Испании, папа Римский. Они умели ценить подлинный талант и, будучи состоятельными людьми, щедро, по достоинству оплачивали работу художника. И тогда пробудилась черная зависть в среде коллег — заворчала, загудела: миллионер, придворный лакей, делец и тому подобное. Зависть плодит неприязнь и презрение. Она мстительна и жестока, до глупости несправедлива. Авторитет талантливого русского художника вышел на мировую арену: он почетный член Академии изящных искусств Мадрида и Барселоны, лауреат премии имени Д.Неру, кавалер ордена Вишны (Лаос) и ордена св. Михаила (Португалия). Казалось бы, радоваться надо. Но нет пророков в родном Отечестве… Его не принимают в Союз художников, его картины не покупает Министерство культуры. Он не признанный, отверженный, вне закона. Его как бы и нет. Это особый вид унижения. Мне довелось его испытать на собственном опыте. Десять лет меня не принимали в Союз писателей. Уже было издано девять романов тиражом, превышающим миллион экземпляров, а двери творческого союза передо мной были наглухо закрытый. Привратниками, как и в случае Глазуновым, были все те же сыны Израилевы-махровые сионисты.
Ярлык антисемита, черносотенца на Илью Сергеевича был навешен сразу, как только он во весь голос заговорил о патриотизме, о русской истории, русской культуре. Само слово «русский», произнесенное вслух, вызывало бешенство у сионистов, этих «агентов влияния», занимавших в то время высокие посты в партийных, государственных и творческих структурах. Глазунов очень болезненно воспринимал клеймо «черносотенец». Он всячески старался не дать ни малейшего повода для обвинения в антисемитизме. Вспоминаю случай: по телевидению показывали интервью с Ильей Сергеевичем, в котором он сказал, что Октябрьскую революцию совершили совсем не русские. «А кто же?» — спросил корреспондент «Латыши, китайцы…» — ответил Глазунов. «И евреи?» — вполголоса добавил корреспондент: «При чем тут евреи?» — торопливо и даже испуганно возразил Глазунов. И тогда, глядя на экран, я мысленно спросил Илью Сергеевича: «Так что ж, по-вашему, Троцкий был латышом, а Свердлов китайцем?»
«Агентам влияния» и их заокеанским и израильским боссам Глазунов был нужен в качестве диссидента, второго Солженицына. Ему обещали на Западе райскую жизнь, бешеные деньги, «свободу творчества», славу и почет. Только б отказался от патриотизма, клеветал на Родину и ее историю. И были удивлены, раздражены и возмущены его отказом. Пример Эрнста Неизвестного — бездарного скульптора, превращенного западной рекламой в известного, Глазунова не прельщал. «Граждане земли», безродные космополиты не понимали, что значит для истинного патриота понятие Отечество. Они не знали, что Глазунов — весь русский до корней волос, что дороже Отечества для него нет ничего на свете. Ни на какие блага он не променяет Родину. Для него нет жизни вне России. Они не знали душу художника, самонадеянно считая, что все продается. Илья Сергеевич всегда ощущал поддержку своих поклонников — рядовых зрителей, любителей искусства. Их было много. О том свидетельствовали восторженные записи в выставочных книгах отзывов. Да и среди корифеев русской живописи находились художники, знающие подлинную цену его творчеству. Среди них был и Народный художник СССР, академик Павел Петрович Соколов-Скаля. С Павлом Петровичем я познакомился в конце войны, — он тогда был художественным руководителем студии военных художников Пограничных войск, а я работал в журнале «Пограничник». Мы часто встречались. Я написал и опубликовал несколько статей о его творчестве. Это был очень добрый, приветливый человек широкой общительной русской души. Очень активный, энергичный, самоотверженный в работе. В его творчестве главенствовал батальный жанр, в котором он преуспевал. Одной из лучших картин его я считаю огромное полотно «Таманский поход». Павел Петрович приметил Глазунова еще в Ленинграде в студенческие годы. Потом они встретились в Москве на выставке в Парке имени Горького. Рассматривая работы Глазунова, он сказал тогда Илье Сергеевичу. «Это благодаря мне выставили твои работы». Так оно и было: с мнением Соколова-Скаля считались, зная его честность и независимость. Потом Глазунов часто бывал в мастерской Павла Петровича. О встречах с Павлом Петровичем, об откровенных, доверительных беседах с ним очень ярко, по-литературному интересно рассказал Илья Сергеевич в «России распятой». Конечно подобная моральная поддержка старших коллег придавала гонимому художнику веру в себя, в свою правоту, поднимала настроение, внушала твердость духа.
Однажды мне позвонил экс-президент Академии художеств Александр Михайлович Герасимов и поинтересовался, знаком ли я с художником Глазуновым.
— Лично не знаком, но некоторые работы его знаю, — ответил я и спросил:
— А в чем дело?
— Он мне звонил и приглашает посетить его мастерскую, — ответил Герасимов.
— Хотите поехать со мной?
— Но он пригласил вас. Меня он не приглашал, — ответил я. — Мое присутствие может помешать вашему общению.
Герасимов согласился и поехал один. Через несколько дней Александр Михайлович приехал ко мне домой и рассказал о своей встрече с Глазуновым.
— Интересный малый, этот Глазунов, — говорил патриарх русской живописи, находящийся в то время в опале.
— Талантом бог его не обидел, даровитый и шустрый. Особенно в рисунке. И живопись тоже крепкая. И фантазии на десятерых художников хватит. Беда нынешних молодых, да и не только молодых, в бедности воображения. Под ноги норовят смотреть, не хотят голову поднять.
- Предыдущая
- 53/93
- Следующая
