У Железного ручья - Кононов Александр Терентьевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая

Кирилл вгляделся, сказал что-то рыжебородому и легко соскочил с козел.

— Никак, Гришутка Шумов! Какими судьбами? — спросил он весело, подойдя к изгороди. — Э, да тут и Ян Редаль! Вы как сюда забрели?

Гриша сделал страшное лицо, скосил глаза, замахал руками и сполз с забора — назад, в сад.

— Скажи на милость, — посмеиваясь, пробормотал Кирюшка: — секреты!.. Ну и отчаянные, ну и бродяги!

Комлев загрохотал с той стороны забора коваными сапогами — резные доски ходуном заходили под ним. Он перемахнул через забор в сад, сел на траву рядом с Гришей.

— Ну, что у тебя, сказывай скорей, — велел он, — а то придет сюда Новокшониха, узнаешь тогда, почем нынче березовые веники.

— Дядя Кирюша, — зашептал Гриша, — мы Ивана видели, солдата, он из тюрьмы убежал.

— Брешешь!.. — выдохнул Кирюшка. — Брешешь!

— Кобель брешет, — с достоинством ответил Гриша.

— Где видали Ивана?

— В Заозерском лесу.

— Говорили с ним?

— Ага. Он нас к тебе послал.

Кирюшка с минуту глядел молча, широко раскрыв круглые, как у птицы, глаза. Потом оглянулся по сторонам, хлопнул себя с размаху по коленям и вдруг захохотал:

— Живой? Неужто живой Иван? Ведь это что ж такое!

— А чего смеешься? — строго спросил Ян.

— С радости! С радости, чудари вы мои дорогие! Я вам поверил, не врете вы ведь?

Комлев перестал смеяться, сорвал былинку, пожевал ее.

— Иван ходит по лесу голодный — страшное дело! — сказал Гриша.

— Ну, теперь надо ему помогать, ребята! — жарко заговорил Кирилл. — Надо что-то придумать.

— Мы ему хлеб носим.

— Надо. Надо ему хлеба… и потом — одёжу. Одёжу подходящую.

— Он теперь в пиджаке, вольный. Это ему латыши в городе дали. Пиджак-то драный, одни лохмоты.

— Ну, сказывайте, чего он еще говорил?

— Велел тебе завтра о полдень прийти туда, где пни корчуют. Не успеешь завтра, тогда послезавтра. Он тебя будет ждать, спрячется, а ты иди от корчевья по лесу и песню пой. Он твой голос узнает — выйдет к тебе.

— Там, где пни корчуют? Ну как же, знаю я это место. Приду! — Кирюшка внимательно поглядел на Гришу, на Яна: — Открылся, значит, вам Иван-то… Крепко вам верит, что ли? Али это от нужды горькой?

— Крепко верит нам, — сказал Гриша и покраснел.

Кирилл смотрел на него, и Гриша краснел все больше.

— Ну, добро! — Кирилл опять смеялся. — Добро! Раз краснеешь, значит совесть есть. А молчать умеешь или не научился еще?

— Умею.

— А Ян?

— И Ян умеет.

Теперь и Ян покраснел и отвернулся. Он-то умел молчать!

— Одна надея, ребята: что вы болтать не станете. А проболтаетесь — Ивану тогда конец!

— Ну, ей-богу, маленькие мы, что ли! Дядя Кирюша, ну что мы, не понимаем?

Но Комлев уже не слушал его. Он заговорил вполголоса, как бы в раздумье:

— Теперь что ж в первую голову делать? В первую голову — это взять мне у Новокшоновых расчет. Все, поди, копеек шестьдесят заработал. Вы меня дожидайтесь тут, ребята. И смирно сидите, не дышите!

Комлев перелез через забор, исчез.

Вернулся он не скоро и, видно, страшно злой; губы крепко сжаты, на щеках желваки ходят.

— Обсчитала, ведьма!.. Ну, пошли, ребята.

Он повел мальчишек к проселку новой, незнакомой им дорогой — густой аллеей из плакучих берез. Зеленые косы их висели до земли. У самого выхода в поле одна береза стояла без верхушки, с обугленным стволом («Громом ударило», — пояснил Кирилл); на ней под дощатым навесом чернел образ Николая-угодника.

— Богобоязненные! — угрюмо сказал Комлев, глянув на икону. — У них, у Новокшоновых, две заботы: богу молиться да с нищих суму драть. Вот ободрали меня, обсчитали — смотришь, и господа можно возблагодарить, свечу поставить…

— На много ли обсчитала? — серьезно, как взрослый, спросил Гриша.

— На двугривенный, — так же серьезно ответил Кирюшка и добавил: — Ну, ничего… когда-нибудь сосчитаемся!

Долго шли молча.

От придорожных кустов легли длинные тени: запах полевых цветов и трав стал слышней… В дальнем болотце зажглись от заката розовые окна.

Когда вышли на большак, Гриша стал спотыкаться, глаза у него слипались.

— Э, Григорий Иваныч, — засмеялся Комлев, — нырять принялся! Садись ко мне на закорки.

Он схватил Гришу и одним махом посадил к себе на плечи.

— Ну что это, дядя Кирюша! — заныл Гриша. — Ну что, ей-богу, маленький я, что ли?

Он ныл и вертелся на шее у Комлева до тех пор, пока тот не скинул его на дорогу. Скинул и тут же посадил себе на плечи Яна:

— Этот тоже ныряет… Уморились ребята!

Ян уселся на плечах у Кирилла спокойно, прочно. И вид у него стал снисходительный — сверху он глядел на Гришу.

— Ишь, пан какой! — сказал тогда Гриша, шагая сзади. — Едет, как барин, а того в толк не возьмет, что человеку, может, тяжело.

Комлев захохотал:

— Ну, какая ж в нем тяжесть! У вас, ребятишки, кости еще пустые… да и в голове пусто. Потому и весу настоящего в вас нету!

Край неба еще догорал, а земля была уже совсем темной, когда они дошли до знакомого поворота в усадьбу «Затишье».

Комлев посадил Яна верхом на белевший в сумерках придорожный столбик и скомандовал:

— Ну, теперь марш домой!

Дни после этого потянулись длинные.

Раньше, бывало, не успеешь переделать всех дел за день — и вот уже вечер. А теперь как будто и дел никаких не стало. Овраг — место сражений — был мальчиками забыт.

Одно только событие и случилось за это время в усадьбе: к Редалям привели корову — рыжую, крутобокую, с длинными рубчатыми рогами. Гриша подбежал к ней — она доверчиво дохнула ему в лицо теплым, добрым дыханием.

Собралось много народу.

Смотреть корову пришли и Пшечинские, и Тэкля, и кухарка Анфиса.

Золя Редаль, причитая что-то по-латышски, поглаживая корову по крестцу, стала загонять ее в новый хлев, сколоченный лесником из старых досок.

Гриша так был поглощен всем происходящим, что не сразу обернулся, когда его тронули за плечо. Его тронули вторично, и он обернулся с досадой. Позади стоял Кирилл Комлев.

— Отойдем в сторонку, — сказал он тихо Грише: — дело есть.

Эти слова: «дело есть», возвысив Гришу в собственных глазах, сразу заслонили Редалеву корову. Он поспешно пошел за Кириллом. У садовой изгороди Комлев остановился и так же тихо сказал:

— Вызови ко мне Шпаковского, учителя. Я его за амбаром буду ждать.

— Да он же в Ребенишках! — удивился Гриша. — Он давно уже не приезжал… А я-то думал, дядя Кирюша, ты мне про Ивана что-нибудь хочешь сказать.

— Погоди. Пока ты коровьи рога разглядывал, учитель-то и приехал. Сейчас у твоего бати сидит.

Гриша глянул: верно, у их крыльца сверкал спицами велосипед.

— Слушай-ка, — продолжал вполголоса Комлев, — ты ему потихоньку, незаметно шепни: ждет, мол, вас один человек. Понял?

— Понял. Дяденька Кирюша, а как же Иван? Видал ты его в лесу?

— Видал. Потерпи, сейчас нет времени рассказывать. Ступай к Шпаковскому, я буду ждать за амбарами.

Гриша нехотя направился к дому. Обернулся:

— А если он не пойдет?

— Пойдет.

— А на что он тебе?

— Нужен. Ступай, не ленись.

Вот, выходит, и все «дело». А что Шпаковский зовет Гришу сеньором, за козявку его считает — это Комлеву неинтересно. Ну как вызовешь учителя на улицу, да еще незаметно! В горнице сейчас и мать, и отец, да и бабка там же.

— Не ленись, Гриша, не ленись! — еще раз сказал ему вдогонку Кирилл.

В избе Гриша увидел знакомую картину: за столом сидели отец с учителем, у шкафа мать гремела посудой.

— А, Григорий Иваныч! — закричал Шпаковский. — Пожалуйте чаевничать с нами.

— Не хочу, — хмуро ответил Гриша, предвидя новые насмешки.

— Серьезный мужичок! — подмигнул учитель отцу.

Гриша сел в сторонке, у окна, и стал думать: как ему позвать учителя к амбарам?

А тут еще мать никуда не уходит. Если б отец был один, при нем еще можно было б подойти к Шпаковскому поближе, да и шепнуть ему на ухо. А при матери так не сделаешь: свое ухо за это ответит.

• Предыдущая
• 18/24
• Следующая