Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/97
• Следующая

- Вам и Климову следует не в цехах выступать, - заговорил Глебов, - а во Дворце культуры. Устроить вечер, собрать побольше аудиторию.

- А почему? Можно и в цехе. Это даже лучше, - сказал Посадов. - А вот вашего Алика Маринина давно пора бы выгнать.

- Почему же? - насторожился Глебов.

Посадов помедлил. Емельяну показалось, что он не расслышал вопроса. Но Посадов вдруг резко повернулся к Глебову:

- Вы только еще хотите воспитывать молодежь. Собираетесь. А маринины уже давно воспитывают. Только в другую сторону. Вот вы говорите Маринину: надо пригласить скульптора, артиста, писателя или еще кого-нибудь. Маринин приглашает, устраивает вечера, встречи. Он знает, кого приглашать. У него на любой счет есть свой Артур Воздвиженский. О парижах, нью-йорках расскажет, стихи для девочек прочтет: "Настежь двери, границы, шлагбаумы".

Вы помните, у Бориса Ручьева есть такие стихи:

Он оборвал и поникшим голосом сказал:

- Это отрывок из его поэмы "Прощание с юностью". Так пишут рабочие поэты.

Было тихо, большой город, пронизанный миллионами золотистых огней, сверкавших на морозном воздухе, будто затаив дыхание, слушал стихи, такие простые и мудрые, как сама правда. Стихи были созвучны душевному настрою Посадова и Глебова, они как бы сломали между двумя этими людьми внутренний барьер, призвав к доверию и взаимопониманию. Посадов постоял, глядя в растерянное лицо Глебова, и снова зашагал. Емельян не мог прийти в себя несколько секунд, потрясенный большим талантом поэта. В его ушах все еще звенели только что услышанные им стихи. Затем он ускорил шаг, догнал Посадова и взволнованно проговорил:

- Вот бы кого пригласить к нам на завод.

- В Магнитогорске живет, - ответил Посадов.

- Да, далековато, - огорчился Глебов.

- И в Москве есть талантливые ребята. Только Маринин их не пригласит, вот в чем вопрос.

- Ну это мы еще посмотрим! - сорвалось у Глебова.

Помолчали. Подходя к улице, где он жил, Глебов спросил:

- А эта девушка, что была с Архиповым?

- Юля-то? Из вашего же заводского конструкторского бюро. Вы ничего о ней не знаете?

- Нет.

- Интересная судьба. Поэма. А вернее, драма, трагедия!

- Любопытно.

- Училась в МГУ. Вышла замуж за иностранца - студента. Уехала в Африку. Там она и узнала, почем фунт лиха. С большим трудом удалось ей вернуться домой. В общем, история, достойная пера авантюрного романиста.

- А она тоже могла ведь выступить перед рабочими, рассказать про жизнь за рубежом, - вслух подумал Глебов.

Посадов поморщился, но промолчал. Только уже когда садились в лифт, неожиданно сказал:

- Она не любит вспоминать об этом.

- Вы о ком? - не понял Глебов.

- О Юле Законниковой. Должно быть, душевная рана еще не зарубцевалась.

- Да. У нее такие печальные глаза. Даже когда улыбается, - вспомнил Емельян. И нажал кнопку лифта. - Вот это, Леночка, и есть Алексей Васильевич Посадов, - представил Емельян гостя жене.

Елена Ивановна с хозяйским радушием протянула артисту узкую теплую руку, и суровый взгляд артиста смягчился.

- Очень рада познакомиться. По сцене я знаю вас уже, наверное, лет двадцать. Еще в студенческие годы бегали на галерку, чтобы поглядеть.

- Видите, какая у вас древняя поклонница? - помогая Посадову раздеться, пошутил Емельян.

- Что-то не верится, - улыбнулся Посадов, не сводя с хозяйки глаз. - В древность не верится. Слишком молоды. Вас и сейчас можно принять за студентку. Притом первого курса.

- Да полно, Алексей Васильевич. У меня уже дочь скоро невестой будет, - вспыхнула Елена Ивановна.

Для своих сорока лет Елена Ивановна выглядела очень молодо. Ни одна морщинка еще не тронула ее белого чистого лица. Ее бирюзовые глаза смотрели доверчиво и открыто.

Алексей Васильевич, разрумяненный морозцем, переступил порог теплой комнаты и остановился посередине, осматривая стены: репродукция "Зимы" Дубовского, довольно посредственный офорт с морским пейзажем, портреты Дзержинского и Маяковского, гипсовый бюст Ленина на книжном шкафу.

- Вы удивительно похожи друг на друга. Как брат и сестра. Особенно глаза.

- Это находят многие, - подтвердила хозяйка, торопливо направляясь на кухню.

Елена Ивановна собрала ужин в большой комнате, служившей одновременно столовой, гостиной, кабинетом и спальней. (Дети спали во второй комнате, поменьше.) Ради такого случая Емельян поставил на стол бутылку столичной и бутылку сухого вина, чем вызвал недоуменный вопрос гостя:

- А это, собственно, зачем?

- Да уж так у нас заведено. Тем более с мороза, - улыбнулся Глебов, потирая озябшие руки.

- Лично я не пью, - сообщил Посадов, - может, поэтому и считаю бутылочную традицию консервативной. Вот чаек - это да-а. С мороза этак стаканчиков пять. Как вы насчет чайку?

Глебов пожал плечами:

- Что ж, чай так чай…

За ужином говорили о сегодняшнем вечере поэзии во Дворце культуры и о будущих. Глебов рассчитывал на помощь Посадова, а тот, в свою очередь, ругал Маринина.

Емельян в душе признавал, что Посадов прав, но пробовал смягчить резкость характеристики:

- Вы правы, Алексей Васильевич. К сожалению, дело не только в одном Маринине. Я сегодня зашел в библиотеку, - рассказывал Глебов, - поинтересовался фондами: что наши библиотекари рекомендуют читателю, что требует читатель?

- Ну и что вы выяснили? - перебил его Посадов и сам ответил: - Предлагают читателю все тот же товар, того же Воздвиженского.

- Хуже, Алексей Васильевич, хуже. - Глебов посмотрел на Посадова, затем перевел взгляд на жену. - Даже если вы и захотите почитать, ну, скажем, Николая Островского, Фадеева - не сможете. Этих книг нет в библиотеке. Спрашиваю: почему? Не получаем, говорят. Бибколлектор снабжает нас книгами.

- Представляю, - снова не удержался Посадов, отхлебнув и поставив чай. - В бибколлекторе сидит такая же поклонница Воздвиженского, и она решает, кого пущать на полки библиотек, а кого не пущать. Она делает политику, воспитывает. А вы говорите! Вы понимаете, как все это крепко связано одной веревочкой. Как глубоко, даже очень глубоко зашло. Вон Петр Васильевич Климов. Его пинают, кусает какая-то критическая мошкара, гнус. А он делает вид, что так и должно быть, что ничего страшного нет. И самое страшное, что, если, мол, и есть, то бороться с этим бесполезно и невозможно: все это групповщина.

- А может, он прав насчет групповщины, - проговорил Глебов не свои, а чужие слова, которые часто повторял секретарь райкома Чернов.

- Что? И вы туда же? - Посадов поднял на него изумленный взгляд и резко отодвинул от себя стакан. - А .то она значит, эта групповщина? С чем ее едят? Извольте объяснить мне и растолковать популярно! Сколько, по-вашему, у нас их, этих самых групп, какова их платформа, где яблоко раздора?

• Предыдущая
• 29/97
• Следующая