Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/97
• Следующая

- Маришка, открой, на коленях стою! И без гитары.

Врывался к девушкам и довольно бесцеремонно лапал их. Они пищали на весь этаж, не поймешь - от удовольствия или возмущения. Приходил дежурный:

- Что здесь? Почему в девичьей парни? Кто разрешил?!

Девчата заступались за "неотразимого":

- Книгу принес. А что, нельзя? Разве здесь монастырь? А мы-то думали - турбаза.

Голос дежурного, резкий и строгий, слышался по утрам и вечерам. Вечером, после танцев, когда так хочется перед сном почитать книжку или посидеть в компании мальчиков, иногда за рюмкой вина, этот голос сотрясал коридор:

- Отбой! Гаси свет!

А утром, когда так сладко спится, он снова гремел неумолимо:

- Кончай ночевать, выходи на зарядку!

Директором турбазы был отставной полковник, приятель Ефима Поповина, страстный поклонник спиртного, человек хмурый, недоверчивый, любящий власть и чинопочитание. Перед отбоем он сам ходил по коридорам длинных корпусов, грубо выгонял парней из девичьих комнат, приговаривая охрипшим то ли от водки, то ли от мороза голосом:

- А что ж, прикажете мне красный фонарь на ворота вешать?

Юные остряки отвечали на это:

- Зачем фонарь вешать? И без фонаря все видно.

И будто в подтверждение этой угрозы в клубе турбазы висела доска объявлений, а на ней постоянно красовались три-четыре приказа директора, в которых такому-то или такой-то объявлялся строгий выговор "за морально-бытовое поведение".

Правда, приказы вывешивались уже после отъезда провинившихся с турбазы, так сказать, в назидание потомкам.

Впрочем, директор, предоставляя Диме Братишке отдельную комнату (это делалось "из уважения к Ефиму Евсеевичу"), на всякий случай предупредил, больше для порядка:

- Ты не очень… Имей в виду…

- Все будет в порядке, Яков Борисович, - заверил Дима, поняв намек с полуслова, и для пущей важности добавил: - Ефим Евсеевич обещался подъехать.

- Хорошо, всегда рад, - едва слышно обронил директор, давая понять, что разговор окончен.

Комната не люкс: кровать, стол, тумбочка, зеркало над умывальником. Что еще нужно? "Персональный" умывальник в условиях турбазы - уже комфорт! Комната Лады на противоположной стороне, наискосок. Правда, Лада не одна, с ней еще три девушки. Но это не имеет никакого значения: там она будет "числиться", а жить здесь, у Димы. Так решил он, пока еще не согласовав этот вопрос с Ладой. Вечером все утрясется. А пока… свободная стихия лыж!

Снег - как в сказке: пушистый, будто усеянный алмазами. Воздух морозный и звонкий. Небо синее, бездонное. Неяркое солнце.

До обеда еще три часа, и Дима решил познакомить Ладу с окрестностями турбазы: здесь он был не впервой. Лыжня полированная, лыжи сами бегут, не остановишь. Снежная целина вдоль лыжни вся исписана лаконичными изречениями, почти восклицаниями: "Люся - божество!", "Света + Коля = Любовь!", "Нина дура", "Гарольд кретин", "Га-лин-ка, Гал-чо-нок…" И прочее в таком же духе. Убедительное подтверждение того, что от любви до ненависти один шаг.

А роща… Как прекрасна березовая роща зимой! Какой ажурный рисунок - бело по белому, черные крапинки на бересте, кофейные почки. Рябит в глазах.

Лада идет впереди. На ней желтая, канареечного цвета куртка и черные брюки. Огненно-золотистую голову венчает черная шапочка. Диме нравится "ансамбль". "У этой рыбки есть вкус", - думает он о Ладе и весело кричит у развилки:

- Сворачивай на левую лыжню! Пойдем на Сонькину горку.

Лада сворачивает и останавливается.

- Почему называется "Сонькина горка"?

Этот вопрос для Димы не нов. И он отвечает на него так же, как и вазовский культурник:

- Отдыхал тут один парень, влюбился в девушку. Сонькой звали. У нее день рождения был. Он и спрашивает: "Что тебе, пчелка, подарить?" А она: "Подари мне вот эту гору". - "Хорошо, - сказал парень, - дарю. Бери ее, твоя гора". На другой день утром пришли на горку лыжники и видят: на самом гребне столб, на нем доска, на доске красными буквами надпись: "Сонькина горка". Так и пристало это название.

- Когда это было? - спросила Лада. Легенда ей явно понравилась.

- Давно. Лет пять назад, - ответил Дима и почему-то добавил слова, которые тоже всегда говорил культурник: - Теперь так не любят.

Лада подумала: прошло пять лет, люди приезжают и уезжают, а Сонька осталась навсегда. Интересно, поженились ли они с тем парнем? Может, у Соньки уже куча детей. А горка все-таки ее. Навсегда. И потом с грустью про себя повторила: "Теперь так не любят". И не поверила этим словам, потому что хотела хорошей любви. Тронула лыжи, упруго изогнувшись, оттолкнулась палками и понеслась легко и неудержимо. Метров через сто остановилась.

- Дима, а Дима… Подари мне что-нибудь?

- Например?

- Ну хотя бы вот эту березовую рощу. Она такая… необыкновенная!

- С удовольствием! - воскликнул Дима и лыжной палкой начертил на снегу огромнейшие буквы: ЛАДОЧКИНА РОЩА

Лада посмотрела на него тающими глазами.

На Сонькиной горке катались немногие: она была довольно крута и с выбоиной на самой середине склона. Редко кто благополучно проходил эту коварную выбоину. Лада не считала себя отличной лыжницей, и Дима посоветовал ей не рисковать. А сам пошел. Собственно, Дима привел-то сюда Ладу, чтобы порисоваться, показать себя.

Он был хорошим спортсменом, и в частности лыжником. Спорт - это единственное увлечение, которое не бросал Дима даже в условиях его нынешней бестолковой жизни.

Весной прошлого года Дмитрия Братишку исключили из университета за неуспеваемость, пьянство и недисциплинированность. Диму это не очень огорчило. Он так рассуждал: "Учиться? А зачем? Ради диплома? Ну, а диплом что мне даст? Сотнягу в месяц, ради которой человек должен изо дня в день, с утра до вечера торчать на работе. А много ли разгуляешься на сотню?" Нет, такая перспектива Диму не устраивала. Он мечтал о другой жизни, "красивой и широкой". Тем более видел, живут люди, не обременяя себя работой, и загребают большие деньги. Главное, "напасть на жилу". И Дима решил заняться поисками счастья. Благо, у него был состоятельный отец, который содержал сына, пока тот занимался "самоопределением". Ни отцу, ни мачехе, ни даже родной матери, которая жила в Киеве со вторым мужем, Дима, разумеется, не сообщил, что он уже не студент университета.

Максим Иванович Братишка разошелся со своей первой женой Эрой давно. Долго жил один, вернее, с Димой, а три года назад женился на довольно милой особе "не свыше тридцати лет". Ася была эстрадной певицей, часто выступала в кинотеатрах и ресторанах в сопровождении оркестра, развлекая праздный люд. Она очень тяготилась своей профессией. Поэтому, выйдя замуж за генерала Братишку, Ася бросила эстраду и занялась устройством домашнего уюта. Она была моложе своего мужа на восемнадцать лет и старше пасынка на три года. С Димой сразу сумела установить добрые, дружеские отношения, став ему не мачехой, а другом, что безмерно радовало генерала. Максим Иванович, по своему характеру человек отзывчивый, любил единственного сына и обожал, боготворил Асю. Если для сына он делал все возможное, то для молодой жены готов был сделать сверхвозможное. Поэтому Дима меньше всего заботился о хлебе насущном. Он знал: пока жив отец, никакие невзгоды ему не страшны, от любой бури-урагана укроет его крыша отцовского дома.

Лада любовалась Братишкой, его ловкостью, с которой он взял трудный спуск Сонькиной горки. Она спустилась в долину реки немного правей, там, где бугор сбегал полого. Дима ждал ее внизу. Затем они по прозрачному льду перешли речку, поднялись на противоположный, совсем отлогий берег. Диму распирала удаль и озорство.

Он носился по снежной целине, словно вырвавшийся на волю годовалый жеребенок. За речкой они пересекли асфальтированное шоссе. Там Дима поднял кем-то оброненный, а вернее всего, выброшенный галстук, витой шнурок с металлической защелкой: такие носили пижоны в конце пятидесятых годов. Появившийся невесть откуда в нашей стране "ошейник" этот так и не привился, не заменил традиционного галстука.

• Предыдущая
• 18/97
• Следующая