Лесные дали - Шевцов Иван Михайлович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/55
• Следующая

- О чем дискуссия, товарищ Серегин?

- Да вот товарищ возмущается, говорит, что мы - варвары, лес истребляем, - ответил Ярослав, кивая на пожилого человека с рюкзаком за спиной.

- Значит, товарищ не турист, если так говорит, - бойко сказал Виноградов. - Туристы, к сожалению, иногда вредят лесу

Гражданин с рюкзаком остановил его взглядом, полным понимания, сказал внушительно:

- Турист - он ведь тоже человек, а следовательно, разный бывает. Скажем, с гитарой, с транзистором, с девицей, с поллитровкой - это уже не турист. Тот смотрит на природу как на удобную ночлежку. Такие после себя оставляют вытоптанную землю. Они оскверняют и природу, и красоту, и все такое прочее.

- Нет-нет, вы не турист, - перебил его Виноградов, желая поскорей отделаться от словоохотливого человека. - Вы скорее странник.

- Согласен, я странник. Но позвольте вам возразить насчет туристов. Потому что настоящий турист - он не враг, как вы сказали, а друг природы. Он любит природу, понимает и ценит ее. И нельзя путать подлинных туристов и мнимых. - Прохожий говорил без передышки, точно боялся, что слушатели воспользуются паузой и уйдут.

- За это вам спасибо. Жму вашу руку, - с явным желанием отделаться от словоохотливого человека сказал Виноградов, протянул прохожему руку и быстро направился к лесорубам. Сделав несколько замечаний по поводу прореживания, он пригласил Ярослава в машину, попросил показать знаменитый рожновский кедровник.

- А вы бы лучше, товарищ начальник, о туристах подумали, позаботились. Вон, как это делают в Прибалтике, - бросил им вдогонку турист.

В машине Виноградов оживился, расспрашивал Серегина о работе, о нуждах, попросил показать рисунки, решив заодно навестить старика Рожнова - заслуженного лесника и беспокойного пенсионера. Возле оврага и молоденьких кедров вышли из машины. Погорельцев изрек древнюю как мир истину:

- И все-таки жаль, что мы, лесоводы, не можем любоваться плодами своих рук. Представляю, каким будет этот бор через полсотни лет! А Рожнов его не увидит. Жаль.

- Серегин увидит, - уверенно сказал Виноградов и обратился к Ярославу: - С канавой ты отлично придумал! Как пастух, доволен?

- Грозят нанять бульдозер и зарыть траншею, - ответил Ярослав.

Афанасий Васильевич обрадовался нежданным гостям. Леля на этот случай запер в чулан: пес почему-то сильно недолюбливал лесничего, должно быть, считал, что его хозяином-повелителем никто не может повелевать. Пока гости в доме рассматривали этюды Ярослава, старик накрыл столик во дворе под тремя молодыми пушистыми кедрами: мед в сотах, жареные подберезовики, зеленый лук…

Виноградову понравилась живопись Ярослава. "Этот парень любит лес", - размышлял он про себя, рассматривая яркие, хотя и незатейливые, пейзажи. Неожиданно появилась настораживающая мысль: "А ведь это требует времени. Как строить дом, так не трожьте нас, не мешайте исполнять прямые служебные обязанности". Поинтересовался, сколько времени уходит на этюд.

- Как когда. Час, иногда два, - ответил Ярослав, и Виноградову стало совестно за свои подозрения. Чтобы загладить неловкость, сказал поощрительно:

- Надо, чтоб вот так каждый лесник…

Погорельцев неправильно понял мысль, деликатно возразил:

- Невозможно это. Разве Рожнов плохой лесник? А рисовать он же не может. Таланту нет.

- Я не об этом. Я говорю: надо, чтоб каждый лесник вот так лес любил. А не любишь - ищи работу в другом месте.

Погорельцев принял упрек на себя, покраснел и сказал обиженно:

- И уходят. В прошлом году Быков ушел на завод. Работает от и до. Два выходных в неделю. Зарабатывает в два раза больше, чем у нас.

- Значит, твой Быков лес не любил, - категорично бросил Виноградов. - Вроде этого Хмелько.

- И Хмелько уйдет, - сказал Погорельцев.

- Никуда Хмелько не уйдет, - возразил Ярослав. - Лес он не любит, это верно. Зато коров своих ценит. А где еще он будет иметь такой сенокос?

Разговор принял нежелательный для Погорельцева оборот, и он стал восхищаться картинами Ярослава, заметив совсем не между прочим, что Петр Владимирович любитель живописи. Бесхитростный Серегин не понял намека, и Погорельцев шепнул ему:

- Подари Петру Владимировичу картинку, не жадничай.

Ярослав смутился: он не жадничал, он не находил удобным предлагать свои работы в подарок.

- Пожалуйста, выбирайте, я с удовольствием, - вполголоса ответил он.

- Петр Владимирович, Ярослав Андреевич предлагает нам на выбор по картинке.

Виноградов не ожидал этого и сказал, переведя взгляд на Погорельцева:

- А это не будет грабеж с нашей стороны?

- Да что вы, - краснея, ответил Ярослав. - Пожалуйста, вам какой нравится?

Глаза у Виноградова разбежались по стенам. Остановились на одном этюде: сосновый бор освещен заходящим солнцем. На фоне темной зелени сверкает червонное золото стволов.

- Люблю сосны, - пояснил свой выбор Виноградов. - В них есть что-то благородное, высокое и вечное. Да, да, именно вечное.

Ярослав не ожидал от Виноградова таких высоких слов. Директор лесхоза ему определенно нравился. А вот Погорельцева он сегодня увидел совсем другим. Куда девались его апломб, невозмутимая самоуверенность, выдержка и медлительная важность! Даже ростом сегодня он казался меньше рядом со своим начальством

Для себя Погорельцев выбрал этюд, написанный Ярославом совсем недавно, - зеленая опушка березовой рощи. На переднем плане - пестрая, в цветении поляна. Но Ярослав втайне дарил не Валентину Георгиевичу, а его жене. Ему хотелось своим подарком напомнить Алле о том, что их связывало.

- Пейзаж мой у вас уже есть. Возьмите лучше цветы. - Он снял со стены написанный букет ландышей. Замена пришлась по душе Валентину Георгиевичу.

- Хороши. А? Как живые, - восторгался лесничий. - Жене моей понравится. Она у меня любит цветы. И эти, как их, ландыши. Представьте себе, давно стоит в вазе букет. Уже завяли - высохли. Я говорю, выбрось их, замени другими. Нет, не делает. Любит ландыши.

- Вот и хорошо: эти не завянут, - сказал Ярослав.

Афанасий Васильевич приглашал гостей к столу.

Алла давно жила такой временной жизнью, в ожидании больших перемен, которые представляла себе лишь смутно. Но это не было будущее Погорельцева, видевшего себя за баранкой собственного "Москвича". Будущий "Москвич" не волновал и не радовал Аллу. Она думала о нем с безразличием человека, которому все равно, в каком доме жить - в деревянном, кирпичном или блочном, - была бы крыша над головой. Потому и к перспективе переехать в город, где муж будет преподавать в лесном техникуме, она относилась равнодушно. И, пожалуй, единственное, чего ей недоставало в жизни, - это ребенка. Прошло пять лет их супружеской жизни, а детей не было. Врачи успокаивали, говорили, что со временем все образуется и дети у них будут. И если и позволяла Алла себе о чем-либо мечтать, так это о ребенке, который придаст ее жизни новый смысл и совсем иной интерес.

С Погорельцевым у Аллы установились те странные отношения супружеского долга, обязанностей, которые еще встречаются в иных семьях и выражаются неновой и немудреной формулой: "Любовь проходит, остается уважение".

Валентин Погорельцев когда-то любил свою жену, гордился ее красотой, искал ее нежности и ласки и, не получив их, довольствовался долгом и уважением. В первые годы замужества Алла, пожалуй, больше чем уважала своего мужа, быть может, даже и любила той недолгой любовью, которая с необъяснимой поспешностью переходит в уважение, как превращается в уксус неумело хранимое вино. Ювелир безошибочно отличает подлинный алмаз от фальшивого. Но не было и нет на свете такого ювелира, который бы мог с точностью сказать: вот это любовь, а это - просто увлечение. Человечество еще не изобрело электронно-вычислительного аппарата, который мог бы с гарантийной точностью отличить настоящую любовь от мнимой.

Встреча с Ярославом словно разбудила Аллу, вывела ее из состояния покойного безразличия. Она сама толком не понимала, что с ней происходит, только твердо знала, что она уже не та, какой была все годы своего замужества. Все свои лучшие представления об идеальном мужчине она воплотила в Ярославе, посланном ей самой судьбой. Не насилуя своих чувств и не думая о последствиях, она не к ужасу и не к удивлению своему, а скорее к радости, поняла, что любит, как никогда никого не любила. Она не боялась этой любви, но остерегалась огласки. Это их святая тайна, и о ней никто не должен знать. Чтобы не выдать себя и не вызвать подозрений, она не стала упрекать Погорельцева в том, что Хмелько для них сено косит, а тетя Феня ухаживает за их скотом. Она оставила этот разговор на потом.

• Предыдущая
• 34/55
• Следующая