Коля пишет Оле, Оля пишет Коле - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 11

Да, между прочим, я разыскал у нас в школе одного Тимофея. Он учится в седьмом классе… такой долговязый, на Рудика Горлова похож, потому что тоже сидел в разных классах по два года. Неужели ты его «очень любишь»? Нет, это, наверно, не тот Тимофей. Я просто так его разыскал, ради интереса.

Дорогая Оля!

Наш старый дуб будет очень доволен: переписка с Колей тебя так увлекла, что ты адресуешь ему даже письма, предназначенные мне. Но поможет ли он тебе выиграть наше пари, в этом я не уверен. В этом по-прежнему сомневаюсь.

А как быть с Тимофеем? Может, сказать ему правду? Она ведь всегда лучше… Или еще подождать?

Прости за короткое письмо: дел, как всегда, по горло!

Дорогой Феликс!

А я все-таки выиграю пари! И Коля мне в этом поможет. Уверена, как никогда: поможет!

Тимофею пока ничего рассказывать не надо. Я согласна: правда всегда лучше. Но говорить ее тоже, я думаю, нужно вовремя… А сейчас еще рано. Я, конечно, не могу распоряжаться. Но попросить тебя могу: не торопись, Феликс. Я что-нибудь придумаю.

Девиз, о котором ты говорил перед отъездом, я придумала. И вышила его золотыми нитками на красной материи. А дальше все будет так, как мы договорились…

Обо мне ты все знаешь от Коли. Привет нашим ребятам!

Здравствуй, Оля!

Сейчас ты очень удивишься. И даже, может быть, не поверишь мне. Тогда спроси у своей Белки, она тебе все подтвердит.

Вчера вечером я услышал сильный шум и звон на лестнице. Я выбежал на площадку и увидел такое, что сам еле-еле поверил: Еремкин тащил откуда-то сверху (потом уж я понял, что с пятого этажа) узел и таз, а сзади шла Анна Ильинична, тоже с узлами, очень смущенная, и приговаривала:

– Да ведь не уехали еще оттуда… Неудобно как-то получается: мама Олина еще там, а мы ей на голову со своими узлами!

– Ничего, ничего, – успокаивал вспотевший Еремкин. – Тут зевать нельзя. Надо занимать заранее! Я со своей соседкой (это, значит, с твоей мамой) уже договорился…

Увидев меня, Еремкин очень обрадовался и доложил, точно я был для него высоким начальством:

– Можете сообщить своему «Отряду Справедливых»: общественность дома помогает переселяться!

Мне даже стало немного жалко Еремкина: уж очень он был мокрый и отдышаться не мог.

– Подождите здесь! – скомандовал я.

И он, хоть не знал еще, в чем дело, сразу подчинился.

– Хорошо, подождем!

Я побежал во двор собирать ребят на помощь. Ребята играли в волейбол, и я попросил судью свистком прекратить игру. Сперва все стали кричать: «Что там такое? Не мог, что ли, подождать? Самый решающий момент!» Но я знал, что у наших волейболистов все моменты самые решающие, и поэтому не стал ждать. Когда же я объяснил, что гардеробщица Анна Ильинична переселяется, обе команды прямо в трусах и майках ринулись в подъезд.

К этому времени на площадке нашего этажа уже стояли и муж Анны Ильиничны с огромным сундуком, и дочка-десятиклассница с двумя корзинками.

Наша Нелька испуганно выглядывала из-за двери. Я для смеха позвал ее тоже, но она, ничего не говоря, показала на свои пальцы: пианисты должны очень беречь свои пальцы, и поэтому не должны делать ими ничего такого, что делают все нормальные люди.

Две волейбольные команды сразу превратились в команды носильщиков. Но только не всем, к сожалению, хватило вещей, разгорелся спор, кому нести, а кому нет, и некоторые даже обиделись. Еремкин, как дирижер, размахивал руками и руководил всем этим переселением: вот до чего испугался нашей детской комнаты! Но, конечно, он о ней ни разу вслух и не вспомнил, а все время делал вид, что заботится только об Анне Ильиничне.

Когда мы перетащили все вещи на первый этаж, он сказал твоей маме:

– Вот видите: у вас было пусто, все вещи в Заполярье уехали, а теперь, последние два дня до отъезда, вы как человек поживете – с мебелью.

Мама не возражала. И сразу так получилось, что это лично он, Еремкин, и Анне Ильиничне помог, и маме твоей доставил удовольствие.

Никто из ребят, кроме меня с Белкой, не знал, конечно, почему Еремкин так переменился, и про всю историю с детской комнатой никто ничего не знал, и поэтому ребята говорили между собой:

«Мы-то думали, что Еремкин совсем не такой, а он-то, оказывается, во-он какой!..» Еремкин улыбался во весь рот: ему нравилось казаться очень хорошим человеком. И я даже про себя подумал, что он посмотрит-посмотрит, как это приятно, и, может быть, станет таким на самом деле. Вдруг, а?.. Все может случиться!

А сегодня утром все мы, входя в школьную раздевалку, один за другим повторяли: «Поздравляем вас, Анна Ильинична, с новосельем!..» И Лева Звонцов даже к концу уроков выпустил «боевой листок» с огромным заголовком: «Анна Ильинична переехала!» И там нарисовали дружеский шарж, как ребята в трусиках и майках тащат по лестнице книжные шкафы, буфеты, телевизор и даже умывальник. Телевизора и умывальника у Анны Ильиничны, например, не было. Когда Леве сказали об этом, он объяснил: «Это не фотография, а рисунок! Художник имеет право на фантазию!» Никто, конечно, не стал возражать… Вот и все. Задание твое я выполнил.

Сегодня, Оля, я подошел к Левиному «боевому листку»: с заголовком «Анна Ильинична переехала!», и слышу, как наш школьный завхоз говорит:

«Вовремя мы насчет ордера похлопотали. Выиграли сражение! Оперативность проявили!»

Феликс стоял тут же, рядом, Я сразу к нему:

– Как это, говорю, они «выиграли сражение»? А мы что же, выходит, зря старались?

– И они тоже хлопотали, – ответил Феликс. – Да главное-то было в том, чтобы Еремкин не портил Анне Ильиничне нервы, чтобы он встретил ее, как самую дорогую гостью, прямо-таки с распростертыми объятиями. И вы этого добились!

Значит, теперь, Оля, я, наверно, уже могу вскрыть твою посылку. Она лежит и лежит на одном месте без всякого дела. А так бы польза какая-нибудь от нее была… Напиши: можно или нельзя?

Лева Звонцов объявил конкурс:, кто придумает новую радиоигру. И я ему вот что предложил: крикнуть по радио, чтобы все мальчишки или девчонки, которые носят одно и то же имя (ну, например, Вани, или Пети, или Нины) быстро прибежали в какое-нибудь определенное место. Сразу будет видно, каких имен у нас больше всего, а каких меньше. И еще будет ясно, какой Ваня или какая Нина ловчее и быстрее всех своих тезок, то есть кто прибежит самым первым.

Леве эта игра понравилась. И он предложил в мою честь собрать первыми на площадке, возле пожарного крана, всех наших школьных Николаев. Но я сказал, что все наши Коли на площадке просто не поместятся, и предложил, чтобы он для начала собрал лучше всех Тимофеев.

Лева удивился: «Почему, – говорит, – тебе нравятся именно Тимофеи? Странно! Это имя не такое уж типичное для нашего времени. Но раз ты придумал эту игру, я пойду тебе навстречу!» И объявил по радио. На площадку к пожарному крану примчался только один семиклассник Тимофей, который по два года в одном классе сидит. И еще пришел истопник дядя Тимофей, который очень перепугался, потому что не понял, зачем его так срочно вызывают к пожарному крану: думал, загорелось что-нибудь.

Это все я просто так сделал, ради интереса. А вообще-то какое мне дело, кого ты там очень любишь. Это твое дело, а не мое.

Дорогой Коля! Спасибо тебе за Анну Ильиничну. Большое спасибо!

Помнишь, Коля, у старого заветного дуба, когда Феликс давал нам задание переписываться, кто-то из ребят крикнул про тебя: «Да он же молчаливый, как сыч!» А Феликс ответил: «Вот, может, в письмах и разговорится!» Я вспомнила эти его слова, потому что они сбылись. Если бы не письма, я бы тебя так никогда и не узнала, всегда бы думала, что ты мрачный, злой, только с птицами умеешь быть ласковым. А ты, Колька, оказывается, очень веселый и остроумный… И выдумщик ты, оказывается! Изобретатель! Никто бы у нас в классе, я уверена, не смог так ловко выиграть сражение с Еремкиными. Да, если бы не это испытание и не письма, я бы тебя никогда как следует не разглядела.

А теперь я знаю, какой ты! И, вспоминая сейчас! о людях, к которым я когда-нибудь в жизни плохо относилась, я думаю: «А может быть, они были уж не такими плохими? Может, я просто не разглядела их как следует, не разобралась?»

Я так и о Вовке Артамонове подумала, которого здесь все просто по фамилии называют – Артамонов. Он хвалится, что его ребята очень боятся. И правда боятся, потому что он выше всех в классе и всех сильнее. Его и уважают тоже: за то, что хороший спортсмен и всю футбольную команду нашей школы на матчах вывозит. Лучший вратарь! Но не любит его никто… Вот я и решила с Артамоновым по душам побеседовать.

– Неужели, – стала я убеждать его, – это очень приятно, когда все тебя боятся? Разве не приятнее было бы, если б тебя все любили?

А он мне в ответ:

– Если захочу, то и полюбят!

– Это как же так? По приказу, что ли?

– Прикажу – и полюбят!

– Как же, – спрашиваю, – ты прикажешь?

«Любите меня все до одного, а то хуже будет!» – так, да?

– А ты думала? Так и прикажу!

Через полмесяца какой-то ответственный футбольный матч будет на кубок «Совета старых капитанов» (этот Совет шефствует над нашей школой), и вот Артамонов сказал мне вчера:

– Хочешь, я тебя со своей парты в два счета выселю?

– Это как же так? – спрашиваю.

– А очень просто! Скажу всем ребятам, что у меня от сидения с тобой рядом нервы портятся, что ты мне мешаешь к матчу готовиться. Что я из-за тебя буду «не в форме». Вот и все! Тебе еще бойкот всей школой объявят, если останешься… Уходи лучше сама. А то хуже будет!

Так что не на всех, Колька, беседы и письма действуют… Я, наверно, сумела бы поднять самых смелых ребят на бунт против Артамонова, но пока еще никого из них по-настоящему не узнала: в душе никак не могу расстаться со старыми друзьями, от которых уехала за тысячи километров.

Между прочим, мне на миг показалось, что ты с Урала, опередив мой приезд, сумел созвониться с Артамоновым или даже послал ему телеграмму: он с первого же дня стал, как и ты, называть меня Вороной… Хотя моя фамилия сама могла накаркать ему про это прозвище.

А посылку, Коля, пока вскрывать нельзя. Ты, конечно, очень хорошо выполнил мое задание. Даже слишком хорошо. И потому я хочу снова обратиться к тебе. Нет, уже не с заданием, а с одной просьбой. Очень большой… Я раньше даже и представить себе не могла, что когда-нибудь попрошу тебя об этом. Но теперь думаю, что лучше тебя, наверно, ее никто выполнить не сумеет. Только я еще немного должна подумать…

А посылку пока не вскрывай. В ней самой ведь нет ничего особенного, она только должна указать тебе дорогу к большому сюрпризу. Если же ты поторопишься и откроешь ее раньше времени, она ничего тебе не укажет. Не понимаешь, да? Все поймешь, когда выполнишь еще и мою просьбу…

Тогда уж ты наверняка заслужишь то, что тебя ожидает! И спор мы с тобой выиграем тоже наверняка. Подожди еще немного.