Подлипка течет в океан - Кудинов Иван Павлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая

Ночью Тим плыл на ледоколе по океану, и разноцветное северное сияние освещало ему путь… Потом оказалось, что вовсе это не северное сияние, а снегири. Их было много, красногрудых, и оттого, что их было много, такое вокруг разливалось яркое, редкостное сияние… А потом выплыло перед ним, слегка покачиваясь, как фонарь на ветру, красное, смеющееся лицо Половинкина, и голос прозвучал откуда-то сверху, из глубины, будто из репродуктора: «А-а, помощничка завел!..

Ха-ха-ха!» Тим почувствовал, как сжимаются у него кулаки, то ли от страха, то ли от решительности и готовности драться, то ли от того и другого вместе, — он почувствовал, как сжимаются у него кулаки, но не проснулся, будто решил выстоять до конца…

Утром, как всегда, Тима опередил брат — он уже переделал уйму всяких дел: сводил Орлика на водопой, дал ему сена, сложил оставшиеся дрова в поленницу, счистил со ступенек лед. На кухне топилась печь — тоже его работа. Пламя туго, напористо гудело, рвалось в трубу; на полу и стенах краснели отблески. Тим встал, оделся и вышел на крыльцо. Было тихо, морозно. На деревьях висел белый пушистый куржак.

— Привет, — сказал Андрей. — Как спалось-ночевалось, в каких краях довелось побывать?

— Ничего, — ответил Тим, — неплохо. По Северному Ледовитому океану плавал… На ледоколе. На атомном. А северное сияние — это от снегирей… От снегирей, — повторил он, тщательно выговаривая каждую буковку, как бы отделяя одну от другой, но Андрей и без того уже хорошо понял, о чем он говорит, понял и улыбнулся.

— От снегирей?

— Ага. Их там много.

— Ну вот, — сказал Андрей, — не такое еще можно увидеть. — И, помолчав, заговорил о другом. — А у нас тут сегодня ночью событие произошло.

— Какое?

Андрей достал что-то из кармана и положил на ладонь.

— Видишь?

— Вижу, — сказал Тим, пока еще ничего не понимая. — Хлеб…

— Хлеб-то хлеб, да не совсем обычный. Я его утром около Белкиной конуры нашел. Что-то, думаю, подозрительный какой-то хлеб, мы вроде такого и не давали. Вот посмотри-ка, что я обнаружил…

Тим осторожно, словно гранату, взял в руки твердый, смерзшийся кусок и увидел торчащий из него поблескиваю-щий конец иголки. Зачем она в хлебе? — не понял Тим, удивился. — И почему этот хлеб с иголкой у Белкиной конуры оказался?

— Вот такие-то, брат, дела, — сказал Андрей. — Хорошо, что Белка у нас умница, чужого хлеба не взяла, а то бы…

Андрей не договорил, но теперь и так стало ясно, что это за хлеб, как и зачем оказался он у Белкиной конуры. Все стало ясно.

Ведь если бы Белка съела этот хлеб, если бы она… Нет, нет, Тим даже в мыслях не мог допустить, что бы могло произойти в эту ночь… И он уже не сомневался в том, что подлое это дело — дело рук Половинкина. Кто же еще может такое сделать? Он сказал об этом брату, но тот не согласился.

— Не знаю, — сказал он строго. — И ты тоже не знаешь.

А коли не знаешь, не говори.

— Кто же еще? — спросил Тим. Очень ему было обидно, до слез обидно — такую собаку хотели погубить. За что? Такую собаку! Да Белке, может, равных во всей Сибири не сыскать. Нет ей равных. Прошлым летом, как раз перед отъездом сюда, в Подлипы, ходили они с Андреем на выставку охотничьих собак. Народу собралось на стадионе, как будто на какой-нибудь международный матч по футболу. И столько там было разных собак, похожих на Белку и совсем не похожих: добродушных лохматых сеттеров и свирепых на вид, с короткой лоснящейся шерстью и тяжелыми отвисшими челюстями пойнтеров, русских гончих и борзых, стройных лаек и неуклюжих, коротконогих спаниелей. Красивые собаки, умные. И у многих поблескивали медали на шее. Тим поинтересовался, за что это у них столько наград? И Андрей, как показалось ему, ответил с веселой иронической улыбкой: «За то, что они благородного происхождения, во-первых. За их полевые способности, во-вторых, то есть за их охотничье умение. Ну, а в-третьих, большое значение придается экстерьеру собаки…» — Сказал он и глянул на Тима весело, с прищуром.

Тиму не очень было ясно, что значит благородное происхождение и экстерьер собаки, но спросил он о другом:

— Они какие-нибудь подвиги совершили?

Андрей улыбнулся:

— Ну, подвигов, как таковых, за ними не числится. А экстерьер — это внешний вид собаки, по которому знатоки определяют чистокровность ее породы. Понятно?

Тим кивнул. Хотя и не уяснил себе до конца, в чем заключаются заслуги этих собак. Нет уж, если по справедливости, так Белка заслуживает и не такой медали, а может быть, самой настоящей, за отвагу, и не за внешний вид, хоть и вид у нее не хуже, чем у любой из тех выставочных собак, а за то, что человека она спасла, своего друга не оставила в беде. Эту историю немногие знают, потому что Андрей не любит о ней вспоминать, не любит о себе рассказывать. Но Тиму-то все известно, от Тима нет у Андрея никаких секретов.

Тогда, три года назад, Андрей закончил техникум и уехал работать на Север, в таежный поселок. А еще раньше жили они там все вместе, вся их семья: отец, мама, Андрей и Тим. Правда, Тим был еще слишком мал и ничего из той жизни не помнит. Не помнит он и отца, знает его лишь по фотографиям да по рассказам. Отец работал охотоведом, был он, говорят, решительный, смелый и справедливый, что, как ни странно, не всем нравилось. Однажды он ушел в тайгу и не вернулся. Его долго искали и нашли в лесной чащобе окровавленного, с простреленной грудью…

Похоронив отца, они уехали вскоре в город. В том же году Андрей закончил школу и решил стать, как и отец, охотоведом. Поступил учиться. Уехал потом работать на север и занял отцовское место. И тоже чуть не погиб. Зашел как-то очень далеко в тайгу, а дело было зимой. Утром было тихо и ясно, а к полудню заморочало и подул ветер. Да такой сильный, что в трех шагах ничего нельзя было различить..

Андрей шел долго, наугад и, как потом оказалось, шел в противоположную от дома сторону. Совсем выбился из сил. А ветер дул не переставая, и сильно похолодало к вечеру. Андрей все чаще начал останавливаться. Хотелось опуститься прямо на снег и отдохнуть.

Посижу немного, говорил он себе, и снова пойду. И как только он садился, так глаза сами собой слипались, сон одолевал. И не было сил побороть сон, встать и идти дальше. И он уснул бы, пожалуй, если бы не Белка — она не отходила от него ни на шаг, скулила, повизгивала и дергала зубами за рукав. Нельзя, мол, сидеть, нельзя спать, а то замерзнем оба. Вставай, вставай! Пойдем. Так и не дала ему уснуть.

Поздней ночью вышли они, наконец, к поселку, который оказался лесхозом. Случайно они набрели на него или не случайно, может, почуяла Белка жилье и вывела, спасла Андрея. Он сильно тогда простудился и долго болел, лечился в больнице. И хоть выжил, но перестал совсем слышать. И все жалели его и сочувствовали ему: такой молодой, почти мальчик, а уже инвалид. Правда, ему и пенсию, как старику, дали. И некоторое время они опять жили все вместе, втроем: мама, Андрей и Тим. И мама всячески старалась поддержать Андрея, подбодрить, говорила, что, пока они все вместе, горевать нечего, не пропадут. Но Андрей не хотел быть пенсионером и упрямо твердил: «Я не инвалид. Я потерял слух, но это еще не значит, что я не смогу работать. У меня есть глаза. И руки. И голова на плечах».

Мама испуганно и умоляюще на него смотрела:

— Что ты еще надумал?

— Не знаю пока, — отвечал Андрей. — Но жить сложа руки я не смогу. Это ясно.

И он опять добился своего: ему разрешили работать и направили охотоведом сюда, в Подлиповский заказник. Мама плакала и говорила, что едет он на верную гибель, что это безумие. Андрей был в хорошем настроении, он обнял маму и, смеясь, сказал.

— Безумству храбрых поем мы песню… Не беспокойся, мам, прошу тебя, все будет как нельзя лучше. Вот увидишь.

И он оказался прав. Позже и сама мама признавала, что Андрей поступил правильно, что другим она и не хотела бы его видеть. И так она была теперь уверена в нем, что хоть и не сразу, но решилась все-таки отпустить в Подлипы на всю зиму Тима. О себе Тим и говорить не хочет — он всегда верил старшему брату и был счастлив, что живут они вместе, работают, если хотите, тоже вместе. А что еще он может себе желать!

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая