Александр Сергеевич Пушкин. Домик в Коломне. Полный вариант. - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая

Иль наглою, безнравственной, мишурной

Тебя в Москве журналы прозовут,

Или «Газетою Литературной»

Ты будешь призвана на барский суд.

Ведь нынче время споров, брани бурной;

Друг на друга словесники идут,

Друг друга режут и друг друга губят,

И хором про свои победы трубят!

Блажен, кто издали глядит на всех,

И, рот зажав, смеется то над теми,

То над другими. Верх земных утех

Из-за угла смеяться надо всеми!

Но сам в толпу не суйся … или смех

Плохой уж выйдет: шутками одними,

Тебя, как шапками, и враг и друг,

Соединясь, все закидают вдруг.

Тогда давай Бог ноги. Потому-то

Здесь имя подписать я не хочу.

Порой я стих повертываю круто,

Все ж видно — не впервой я им верчу!

А как давно? Того и не скажу-то.

На критиков я еду, не свищу,

Как древний богатырь — а как наеду …

Что ж? Поклонюсь — и приглашу к обеду.

Покамест можете принять меня

За старого, обстрелянного волка,

Или за молодого воробья,

За новичка, в котором мало толка.

У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,

Отведена особенная полка,

А может быть впервой хочу послать

Свою тетрадку в мокрую печать.

Ах, если бы меня, под легкой маской,

Никто в толпе забавной не узнал!

Когда бы за меня своей указкой

Другого строгий критик пощелкал!

Уж то-то б неожиданной развязкой

Я все журналы после взволновал!

Но полно, будет ли такой мне праздник?

Нас мало. Не укроется проказник!

А, вероятно, не заметят нас:

Меня с октавами моими крупно.

Однакож нам пора. Ведь я рассказ

Готовил; а шучу довольно крупно

И ждать напрасно заставляю вас.

Язык мой — враг мой; все ему доступно,

Он обо всем болтать себе привык.

Фригийский раб, на рынке взяв язык,

Сварил его (у господина Копа

Коптят его). Эзоп его потом

Принес на стол … Опять, зачем Эзопа

Я вплел с его вареным языком

В мои стихи? Что вся прочла Европа,

Нет нужды вновь беседовать о том!

Насилу-то, рифмач я безрассудный,

Отделался от сей октавы трудной!

Усядься, муза; ручки в рукава,

Под лавку ножки! Не вертись, резвушка!

Теперь начнем. — Жила-была вдова,

Тому лет восемь, бедная старушка,

С одною дочерью. У Покрова

Стояла их смиренная лачужка

За самой будкой. Вижу я теперь

Светелку, три окна, крыльцо и дверь.

Дня три тому, туда ходил я вместе

С одним знакомым перед вечерком.

Лачужки этой нет уж там. На месте

Ее построен трехэтажный дом.

Я вспомнил о старушке, о невесте,

Бывало, тут сидевших под окном,

О той поре, когда я был моложе,

Я думал: живы ли они? — И что же?

Мне стало грустно: на высокий дом

Глядел я косо. Если в эту пору

Пожар его бы охватил кругом,

То моему б озлобленному взору

Приятно было пламя. Странным сном

Бывает сердце полно; много вздору

Приходит нам на ум, когда бредем

Одни или с товарищем вдвоем.

Тогда блажен, кто крепко словом правит

И держит мысль на привязи свою,

Кто в сердце усыпляет или давит

Мгновенно прошипевшую змию;

Но кто болтлив, того молва прославит

Вмиг извергом … Я воды Леты пью,

Мне доктором запрещена унылость;

Оставим это — сделайте мне милость!

Старушка (я стократ видал точь-в-точь

В картинах Рембрандта такие лица)

Носила чепчик и очки. Но дочь

Была, ей-ей, прекрасная девица;

Глаза и брови — темные как ночь,

Сама бела, нежна — как голубица;

В ней вкус был образованный. Она

Читала сочиненья Эмина.

Играть умела также на гитаре,

И пела: «стонет сизый голубок»

И «выду ль я…» и то, что уж постаре,

Все, что у печки в зимний вечерок

Иль скучной осенью при самоваре,

Или весною, обходя лесок,

Поет уныло русская девица,

Как музы наши, грустная певица.

Фигурно иль буквально: всей семьей,

От ямщика до первого поэта,

Мы все поем уныло. Грустный вой

Песнь русская. Известная примета!

Начав за здравие, за упокой

Сведем как раз. Печалию согрета

Гармония и наших муз и дев,

Но нравится их жалобный напев.

Параша (так звалась красотка наша)

Умела мыть и гладить, шить и плесть;

Всем домом правила одна Параша;

Поручено ей было счеты весть,

При ней варилась гречневая каша

(Сей важный труд ей помогала несть

Стряпуха Фекла, добрая старуха,

Давно лишенная чутья и слуха).

Старушка-мать, бывало, под окном

Сидела; днем она чулок вязала,

А вечером, за маленьким столом,

Раскладывала карты и гадала.

Дочь, между тем, весь обегала дом,

То у окна, то на дворе мелькала,

И кто бы ни проехал иль ни шел,

Всех успевала видеть (зоркий пол!).

Зимою ставни закрывались рано,

Но летом до ночи растворено

Все было в доме. Бледная Диана

Глядела долго девушке в окно.

(Без этого ни одного романа

Не обойдется: так заведено!).

Бывало, мать давным-давно храпела,

А дочка на луну еще смотрела

И слушала мяуканье котов

По чердакам, свиданий знак нескромный,

Да стражи дальний крик, да бой часов —

И только. Ночь над мирною Коломной

Тиха отменно! Редко из домов

Мелькнут две тени. Сердце девы томной

Ей слышать было можно, как оно

В упругое толкалось полотно.

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая