Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Ефетов Марк Симович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/86
• Следующая

Мать Бориса, Евдокия Андреевна, днём работала в колхозе, а ночи были у неё короткими для сна. Когда спать матери? Ведь сыну надо сварить, сына надо покормить, надо шить, надо постирать. Мало ли забот у матери!

Когда же наваливалась усталость и казалось, нет больше сил, мать Бориса прижималась щекой к щеке сына.

А стал подрастать Бориска и всё больше и больше напоминал своего отца: и ложку держал по-отцовски, и говорил баском, и ноги о половик вытирал так же — рывком, и лицом стал вылитый отец.

И, бывало, услышит мать Бориса шаги в сенцах, зашуршит половик, а она вскрикнет:

«Феофан! Вернулся! Нашёлся!»

А входил Борис. В старом отцовском пиджаке. Высокий, худой. Чуть скулистый. И такой же, как отец, порывистый, быстрый.

В первом классе Борис приходил из школы, хватал ведро — и к колодцу. Мать говорила: «Оставь. Тяжело. Сама принесу». А он: «Ничего, мамочка, я сильный».

Он был добрым и ласковым. Стал старше — голос огрубел и над губой появилась чуть заметная полоска, точно шёрстка. Он был и теперь таким же порывистым и быстрым, но стал уж очень занят собой, будто и не замечал, что вокруг.

«Бориска, что с тобой?»

«Оставь, мама…»

И всё же он был ласковым: приносил матери подарок с получки и даже целовал её. Но как? Торопливо, как бы по обязанности.

А в день рождения отца, которое праздновалось ежегодно, опоздал к ужину, грузно сел за стол, резким движением, молча придвинул к себе миску с едой.

Забыл об отце…

И вот случилось так, что девятнадцатилетний Борис в один день стал как бы вдвое старше. Вчера ещё у него была мать. Она поджидала его к ужину, выглядывая в окно; она хотела рассказать ему обо всём, что произошло за день, поделиться с ним своими радостями и горестями и рассказать ещё о том, что слушала по радио о солдате, который пропал без вести в войну и вот теперь отыскался.

А Борис в тот день торопливо вошёл:

— Мама, покушать!

Не посмотрел на неё, не поднял глаз. А уходя, в дверях сказал коротко:

— Ну, мама, я пошёл.

В то время Борис был увлечён многим: товарищи, футбол, речка…

Нет, в тот день мать Бориса не жаловалась на нездоровье больше обычного. И раньше, бывало, скажет: «Ой, Борисочку, чтось поджимает сердце!» Борис привык к этим словам, как мы привыкаем к «Доброе утро» или «Спокойной ночи». Иногда только он спрашивал: «Может, за доктором сходить?» А мать говорила: «Ничего, отпустит». И отпускало.

А в тот день не отпустило…

Меньше недели прожил Борис в холодном, опустевшем доме, где всё напоминало маму: в шкафу отглаженные рубашки, в холодных сенях — обед, у печи — тонко наколотые лучинки для растопки.

Неуютно, тяжко стало в доме после смерти матери. Теперь Борис понял, что мать даётся человеку в жизни только раз. Он ведь раньше не думал об этом. Он не был с ней грубым, а только торопливым, невнимательным, занятым всем миром вокруг, кроме неё. Что говорить: теперь он думал о том, о чём очень редко вспоминаем мы, пока живёт на свете самый дорогой для нас человек.

Ещё неделю-другую назад Борис не чувствовал своих лет. Жилось ему легко и, в общем, беззаботно. И вот сразу у него появилось такое чувство, будто за эти несколько дней он прожил многие годы.

Он оставил дом, где родился и вырос, и уехал в далёкий Новгород.

Бывало, мать говорила: «Если жива буду, сын подрастёт — повезёт меня в Новгород. Наш батька там…» Она обрывала фразу: «Батька там…» А Борис про себя заканчивал: «…Наш батька там погиб».

За многие годы он привык к этим словам матери: «Подрастёт сынок…» Слушая эти слова, он как бы перестал их слышать. Но теперь, в поезде, в стуке колёс слышались Борису эти слова о том, что он, когда подрастёт, поедет в Новгород. И он мысленно отвечал матери:

«Еду, еду, еду!»

Это была первая в жизни Бориса поездка в поезде.

На груди в холщовом кармане, сшитом ещё матерью, был аттестат зрелости вечерней школы и трудовая книжка, где значилось, что он два года работал механиком. С аттестатом — права водителя автомобиля.

Железнодорожный вагон — движущийся дом, где все люди быстро знакомятся и даже становятся друзьями. Бывает, за день пассажир расскажет своему спутнику такое, что не рассказал бы и давнишнему знакомому. Но Борис был неразговорчив. Чем ближе было до Новгорода, тем учащённей билось сердце и становилось как-то тревожно, как бывает в предчувствии большого события. Конечно же, попутчики спрашивали Бориса:

— Далеко едете, молодой человек?

И он отвечал:

— К отцу, в Новгород.

Да, у него было такое чувство, что он едет к отцу, что он встретит его. Борис взял с собой все письма отца к матери — их было три. Теперь, спустя много лет, он читал их впервые. И впервые как бы познакомился с отцом, узнал его.

Он любил фантазировать, Борис. И в эти дни поездки в Новгород, лёжа на верхней, чуть покачивающейся полке вагона, он думал и думал об отце и о войне. Бывает же такое — сколько раз в газетах и журналах писали, что человек пропал без вести, а потом через десять, а то и пятнадцать лет вдруг находился. То ли его контузило, и забыл человек своё имя-фамилию, а потом вылечился и вспомнил. То ли после госпиталя узнал, что его семья погибла в оккупации, нет у него никого, и подался человек в другие края. А потом оказалось — ошибка произошла, жива у человека семья. И через много лет люди встречаются, находят друг друга. Да, бывает же такое с другими, почему бы не случиться с ним, с Феофаном Сергиенко. Ведь мама с Борисом бежали из своего села, когда подходили фашисты. Они жили совсем в другой местности, а село их сгорело в войну. Сгорело так, что только печи да трубы остались. И зола да угли. Кто знает, может быть, отец Бориса нашёлся, хотя и числится без вести пропавшим? Запросил о родном селе и узнал: сожжено и Сергиенко там не значатся. Что же было солдату приезжать на пепелище?

И живёт где-то Феофан Сергиенко, может быть раненый, может быть безногий. И не знает, как часто сын слушал о нём материнские рассказы. Про то, как отец, ещё только Борис родился на свет, посадил в садочке яблоньку: «Вырастет сыночек — яблок покушает». И про то, как ночами люльку качал, а мать заставлял спать: «Ты с ним за день намаялась». И про то ещё, какие письма присылал в первый год войны и в каждом письме-треугольничке писал о своём командире и о сыне спрашивал, сынку солдатский поклон посылал и наставления матери: «Не простуди», «Корми — ничего не жалей!». Мать Бориса сколько раз говорила ему: «Хороший у тебя батько. Другого такого на свете нет».

«Нет, — думал Борис, — не может такого быть, чтобы отца не было в живых. Есть он, есть где-нибудь. Вот приеду в Новгород и начну искать его там, где он воевал. Найду батьку, найду обязательно!..»

Раскачивается вагонная полка, храпят во сне попутчики Бориса. Тускло светит маленькая лампочка. Кажется, что под стук колёс и лампочка прикорнула. Вечер только начался, и Борису не спится. Он выходит в коридор и слышит разговоры из открытых дверей купированного вагона. И говорят-то все почти об одном: о космонавтах.

— Не выдумывай про космонавтов, — говорит женщина. — Ложись сейчас же спать! Завтра Новгород рано утром.

— Да, ложись! — хнычет мальчик. — А я тебе говорю, что мне надо дочитать. Вот не лягу, и всё. Не лягу!

Борис не видит этих пассажиров, но капризный голос мальчика раздражает его…

— Да, — говорит мальчик, — заладила одно: ложись и ложись. У тебя всё по минутам!

— Там, на вокзале, не минуты были, а целых полчаса! — возмущается женщина. — Мы ещё дома об этом поговорим. Ты так и не сказал мне, где пропадал. Скажешь?

— Не скажу!

Молчание. Потом Борису послышалось всхлипывание, а может быть, это ветер шуршал в окне вагона.

• Предыдущая
• 38/86
• Следующая