Розеттский ключ - Дитрих Уильям - Страница 8

Украшением города несомненно служили его здания. Золотой купол важнейшей мусульманской мечети Омара, возведенной над священной скалой, сверкал в лучах закатного солнца. Ближе к тому месту, где мы остановились, возле Яффских ворот высилась древняя военная цитадель, ее зубчатые бастионы завершались круглой, похожей на маяк башней. Такие же огромные каменные глыбы, какие я видел в Египте, образовывали и фундамент здешней крепости. Подобные глыбы я заметил потом также на Храмовой горе, на площади древнего иудейского храма, хотя ныне они служили основанием для главной городской мечети. Очевидно, Иерусалим заложили древние титаны.

На фоне небесной синевы темнели очертания многочисленных куполов, минаретов и колоколен, возведенных крестоносцами или прочими завоевателями, которые стремились увековечить в священном строении, прославляющем их веру, память об очередной кровавой бойне. Создавалось впечатление, что эти богоугодные строения соперничают друг с другом, как овощные прилавки на субботнем базаре; звон христианских колоколов перемежался криками муэдзинов и монотонным бормотанием иудейских богомольцев. Виноградные лозы, наряду с цветами и кустарниками, скрывали трещины полуразрушенных стен, а на площадях и в садах высились мощные стволы пальм. Спускающиеся от крепостных стен рощи оливковых деревьев распространялись по каменистым долинам, где дымились кучи сжигаемого мусора. От этих земных адских свалок взгляд возносился к небесам, там кружили птичьи стаи под божественными облачными чертогами, совершенными по своим изысканным формам. На закате Иерусалим, как и Яффа, приобретал теплый медовый оттенок, его известняки словно оживали в золотистых солнечных лучах.

— Многих людей приводят сюда какие-то надежды и чаяния, — заметил Мухаммед, пока мы глазели на раскинувшуюся за крепостными стенами древнюю столицу. — А вы что хотите найти, эфенди?

— Мудрость, — ответил я, в общем-то не покривив душой.

Ведь именно она вроде бы содержалась в Книге Тота, и, клянусь очками Франклина, я смог бы воспользоваться ее благами.

— Да еще я надеюсь узнать здесь новости о дорогом мне человеке, — прибавил я.

— Ну и запросы у вас, однако! Многие отдают таким поискам всю жизнь, не находя в итоге ни мудрости, ни любви, поэтому вы поступили разумно, придя сюда, где обе ваши молитвы могут быть услышаны.

Насколько мне известно, именно из-за славы святого города Иерусалим захватывали, сжигали, грабили и разрушали чаще, чем любое другое место на земле.

— Будем надеяться, — ответил я. — Ладно, давай я расплачусь с тобой и пойду искать человека, у которого буду жить.

Я постарался не слишком бренчать монетами, появившимися в моем кошельке после выдачи остатка оговоренной платы. Он жадно взял деньги, а потом заявил с искусно разыгранным возмущением:

— Неужели я не достоин никакой награды за то, что поделился с вами знаниями о Святой земле? Никакого вознаграждения за безопасную доставку? Никакого проявления щедрости за столь великолепный вид?

— Ты готов слупить дополнительную плату и за хорошую погоду.

Мухаммед выглядел обиженным.

— Я старался хорошо служить вам, эфенди.

Не желая обидеть его, я склонился к седлу, чтобы он не видел, как мало у меня осталось наличности, и выдал ему чаевые, которые уже едва мог себе позволить. Поклонившись, он разразился бурными изъявлениями благодарности.

— Аллах да улыбнется вам за вашу щедрость!

Не сдержав ворчливого настроения, я буркнул:

— Бог в помощь.

— Да пребудете вы в мире и здравии!

Его благословения, как оказалось, не имели никакой силы.

Проехав по грязной дороге и деревянному мосту под темными чугунными Яффскими воротами к расположенному за стенами базару, я заметил, что Иерусалим изрядно обветшал. Местный субаши (полицейский) проверил, нет ли у меня оружия — запрещенного в оттоманских городах, — но разрешил оставить скромный кинжал.

— Мне думалось, что франки вооружены получше, — проворчал он, узнав во мне европейца, несмотря на арабский наряд.

— Я всего лишь паломник, — ответил я.

Его взгляд выразил явное недоверие.

— Странно, что вы прибыли в одиночестве.

Ловко продав осла за ту же цену, что заплатил за него, — вернул хоть немного денег! — я попытался сориентироваться.

Движение через эти ворота шло непрерывным потоком. Купцы встречали свои караваны, паломники самых разных вероисповеданий, войдя в святые стены, громко возносили благодарственные молитвы. Но оттоманское владычество уже два века пребывало в упадке, а слабые правители, набеги бедуинов, взимание грабительских налогов и религиозные столкновения привели к тому, что процветающий город зачах, словно ростки кукурузы, пробивающиеся на мощеных дорогах. Рыночные прилавки теснились на главных улицах, но выцветшие тенты и полупустые полки только подчеркивали уныние этого исторического периода. Иерусалим погрузился в вялую дремоту, а на его башнях поселились птицы.

Мой проводник, Мухаммед, поведал, что город теперь делится на разные кварталы, где живут мусульмане, христиане, армяне и иудеи. По извилистым улочкам я постарался как можно быстрее добраться до северо-западного квартала, разместившегося вокруг церкви Гроба Господня и резиденции францисканцев. Улицы там выглядели почти безлюдными, по ним носились лишь курицы, которых вспугнуло мое появление. Половина домов казалась покинутой. Эти домишки возвели из древних камней, но неряшливо пристроенные к ним деревянные навесы и балконы торчали, словно фурункулы на дряхлой коже древней старухи. Как в Египте, мечты о процветающем Востоке оказались разбитыми.

Расплывчатые указания Смита и мои личные изыскания вскоре привели меня к двухэтажному дому, сложенному из известняка и возвышающемуся за крепкими деревянными воротами, которые венчала подкова; в остальном его фасад выглядел совершенно непритязательно — в арабском стиле. С одной стороны виднелась небольшая дверца, и до меня донесся едкий запах горящего в кузнице угля. Я постучал в эту скромную входную дверь, подождал, а когда постучал снова, то открылось смотровое оконце. С удивлением я осознал, что на меня смотрит, скорее всего, женский глаз: в Каире я успел привыкнуть к здоровенным мусульманским привратникам и скрывающимся в гаремах женам. Более того, смотревшие на меня светло-серые, полупрозрачные глаза вообще редко встречались на Востоке.

Вспомнив совет Смита, я начал по-английски.

— Меня зовут Итан Гейдж, у меня есть рекомендательное письмо от английского капитана для человека, которого называют Иерихоном. И вот я прибыл…

Дверной глазок захлопнулся. После нескольких минут ожидания у меня появилось сомнение относительно правильности выбранного дома, но дверь вдруг как-то сама собой распахнулась, и я осторожно вошел. Сразу стало понятно, что я попал в рабочий двор кузнеца, вымощенный изрядно закоптившимися плитами. Впереди под крышей пристройки жарко горело пламя горна, а на ее стенах висело множество инструментов. Слева располагалась скобяная лавка, полная законченных изделий, а справа темнел сарай с запасами металлического сырья и угля. Слегка нависая над этими тремя пристройками, поднимался жилой этаж из неокрашенного дерева, окаймленный балконом с увядшими розами в железных горшках. Несколько лепестков белело на прокопченных плитах двора.

Дверь за мной закрылась, и я осознал, что за ней действительно скрывалась женщина. Ничего не сказав, она удалилась, словно призрачное видение, но продолжала искоса следить за мной, и откровенность ее любопытства показалась мне удивительной. Я, конечно, парень симпатичный, но вряд ли такой интерес вызвала именно моя наружность. Свободное платье девушки оставляло открытыми лишь стройные лодыжки, голову покрывала накидка, традиционная в Палестине для любых верующих, и, несмотря на скромно опущенное лицо, я увидел достаточно для получения общего впечатления. Обитательница этого дома была милым и прелестным созданием.