Источник жизни - Линьков Лев Александрович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/25
• Следующая

Конечно, и Федору хочется побывать дома, он тоже скучает, но ведь вот какой человек — ни разу даже не намекнул об этом!..

На вторые сутки после возвращения Потапова и Клима с ледника к Большой зарубке снова прилетел самолет. На этот раз облака не мешали пилоту увидеть лагерь. Он сделал круг над площадкой и сбросил вымпел.

Федор и Клим с волнением следили, как все ниже и ниже спускался белый парашютик, пока Потапов не поймал его рукой.

Самолет сделал еще круг и сбросил второй, большой парашют. К нему был привешен мешок. Увлекаемый тяжелым грузом, парашют стремительно упал в пропасть.

— Растяпы! — воскликнул сидевший у шалаша связанный по рукам и ногам Сорокин.

Потапов извлек из небольшого металлического патрона письмо. Он прочел его про себя и, наклонившись к Климу, сказал:

— Пишут, чтобы мы держались до весны. Летчик на днях еще сбросит нам продукты. До весны совсем недолго осталось ждать.

Федор сказал это тихо, самым спокойным тоном и так же тихо добавил:

— А в мешке-то консервы, лук, сахар и хлеб…

Весна обещала быть ранней. Даже здесь, у Большой зарубки, на высоте почти трех тысяч метров, чувствовалось приближение весны. Днем таял снег, сугробы, окружавшие лагерь, заметно осели, и все чаще грохотали в горах лавины. Огромная глыба снега нависла и над «Пятачком-ветродуем», где Потапов и Османов поочередно стояли на посту, охраняя границу. Она могла и не сорваться, эта снежная глыба, и Федор успокаивал себя этой надеждой.

Несчастье случилось в тот самый момент, когда Потапов высекал на скале сто пятьдесят восьмую зарубку. Чудовищный грохот, волна упругого воздуха и облако снежной пыли, долетевшие до лагеря, не оставили сомнений — это была лавина.

Клим лежал у костра на краю площадки. Он вздрогнул и невольно зажмурил глаза, а сержант сразу схватил лопату, подбежал к нему и сказал:

— Стереги нарушителей. Я — на «Пятачок». На вот тебе еще мой наган.

И убежал, тотчас скрывшись в снежной пыли.

Клим попытался подползти поближе к костру — и не смог: больные ноги не позволили ему сдвинуться с места. Но сейчас он забыл о своих ногах. Он волновался за судьбу Закира Османова.

«Что это? Не теряю ли я от боли сознание?..»

Клим посмотрел на горы, и ему показалось, что они то приближаются, то исчезают, сливаясь с облаками.

Матиссен, которого пограничники считали больным, наблюдал в это время за пограничником, приподняв полог чума. Увидев, что Клим не двигается, он тихо окликнул его.

Клим не отвечал.

— Кузнецов! — повторил Матиссен уже громче.

И опять никакого ответа.

Выждав минуту, Матиссен, отталкиваясь коленями, выполз из чума, с трудом поднялся и, подпрыгивая, добрался до костра. Нечаянно задел котелок. Котелок со звоном упал. Матиссен замер, но Клим не подавал никаких признаков жизни. Тогда Матиссен сел, повалился на бок, подкатился как можно ближе к костру, выгнул связанные руки и подставил под огонь веревку. Обжигаясь, он несколько раз откатывался, затем стал перетирать обгоревшую веревку о край острого камня, наконец освободил руки, развязал ноги и быстро вскочил.

Клим очнулся, услышав какой-то шум. Открыв глаза, он не сразу поверил, что видит Матиссена наяву. Сон? Нет!

В волнении Клим выстрелил из нагана три раза подряд и не попал.

— Назад! — крикнул он, наставляя на Матиссена пляшущее дуло нагана. «Выходит, этот ученый совсем не больной!..»

Матиссен отскочил в сторону. Клим выстрелил еще два раза и опять промахнулся.

— Назад, к чуму! — повторил Клим, мельком оглянувшись на шалаш, из которого выполз Сорокин.

— Камнем его, камнем! — злобно крикнул Сорокин Матиссену, спрятавшемуся за выступом скалы.

— Слушай, ты… ты плохой снайпер… — заговорил вдруг Матиссен по-русски. — У твоего барабан остался два патрон. Если ты есть мужчина, оставляй один патрон для свое сердце…

Спеша на выстрелы, Потапов успел передумать все самое худшее. Пока он добрался до «Пятачка-ветродуя» и откопал из-под снега оглушенного Закира, прошло не менее часа.

Вот и площадка. Первым Потапов увидел Клима. Тот лежал у костра, сжимая винтовку. У входа в чум громко стонал раненный в ногу Матиссен.

— Все в порядке, товарищ сержант! — прошептал Клим и, превозмогая боль, улыбнулся.

Мы свернули с курса вовсе не потому, что Гусеву захотелось повидать своих друзей на посту № 6. У Гусева не было иного выхода. На его месте точно так же поступил бы каждый моряк. А если у кого-нибудь возникнет сомнение, пусть он заглянет в морской справочник и прочтет характеристику шторма в восемь баллов:

Рыболовецким судам в такую погоду категорически рекомендуется итти в укрытое место. А надо сказать, что в сравнении с нашим сторожевым катером любая средняя шхуна могла бы сойти за океанский корабль. Наш катер «Отважный» буквально захлебывался в волнах.

Месяцев за девять до описываемого рейса я прилетел в Петропавловск на Камчатке и зашел в портовый клуб, чтобы повидать капитана парохода «Амур» Павла Павлыча Зубова, с которым судьба столкнула меня еще на Командорах.

Павлыч сражался в шахматы с остроносым, худощавым морским офицером. Увидав меня, Зубов шумно вскочил, мы обнялись и тут же порешили пойти домой.

— Так не годится, — напомнил о себе партнер Зубова. — Извольте, капитан, закончить партию!

Это был Гусев. Я с удивлением поглядел на него и предложил ему составить с нами компанию.

— Ничего не выйдет! — сказал Зубов и с шутливой безнадежностью махнул рукой. — Обожди, мне придется доигрывать.

Позже, уже дома, я спросил у Павлыча:

— Неужели он не мог для такого случая прекратить игру и пойти с нами?

— Такой уж у него характер, — пояснил Зубов: — пока дела не кончит, его лучше не трогать — рассердится.

— Какое же это дело — шахматы! — усмехнулся я.

— Он во всем такой. Камчатский характер, одним словом.

— Представляю, каково его жене! — посочувствовал я.

— А он бобыль, — ответил Павлыч. — Говорят, был когда-то неудачно влюблен и до сих пор живет один-одинешенек.

Впоследствии я довольно часто встречался с Гусевым и даже плавал с ним на его «Отважном», но долгое время не мог «раскусить» этого человека. Лет тридцати пяти отроду, он казался значительно старше своего возраста и, как многие моряки, был скуп на слова.

— Сухарь он просоленный! — сказал я как-то о Гусеве командиру морбазы.

— Вы зря так говорите, — последовал ответ, — Гусев моряк преотличный, вы сами в этом убедились.

Разговор этот происходил вскоре после возвращения «Отважного» из рейса на далекую зимовку, куда в конце ноября редко заходят даже большие корабли. Гусев доставил туда ценнейший груз — избирательные бюллетени и литературу к выборам в Верховный Совет СССР.

Встречать «Отважного» высыпал чуть ли не весь город, и когда в порт следом за ледоколом вошел обледенелый, побитый штормами катер, оркестр заиграл туш и толпа разразилась громким «ура».

После торжественной встречи Гусев сразу отправился домой.

— Теперь буду спать двое суток.

Но на следующее утро, еще затемно, он на другом судне отправился в дозорное крейсерство, вызвавшись заменить заболевшего командира сторожевика «Кит».

Мне хотелось поближе познакомиться с Евгением Владимировичем, но он явно избегал встреч.

Впервые я попал к нему в гости без приглашения. Как-то мне срочно понадобились для справки «Труды вулканологической экспедиции Академии наук». К удивлению моему, библиотекарша ответила, что книгу взял Гусев, — ну, я и направился к нему.

• Предыдущая
• 15/25
• Следующая