Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 57
- Предыдущая
- 57/61
- Следующая
А дедушка, когда мы уходили, снял шапку…"
"Я был маленький…
Шесть, нет, восемь лет, кажется. Точно, восемь. Посчитал сейчас. Помню много страхов. Боялся бегать босиком по траве. Мама напугала, что умру. Купаться, нырять – всего боялся. В лесу рвать орехи. Взять в руки жука… Он же по земле ползает, а она заражённая. Муравьи, бабочки, шмели – все заражённые. Мама вспоминает. Что в аптеке ей посоветовали давать мне йод по чайной ложке! Три раза в день. Но она испугалась…
Мы ждали весну: неужели снова вырастет ромашка? Как раньше? Все у нас говорили, что мир поменяется… По радио и по телевизору… Ромашка превратится… Во что она превратится? Во что-то другое… А у лисы вырастет второй… хвост, ёжики родятся без иголок, розы без лепестков. Появятся люди, похожие на гуманоидов, они будут жёлтые. Без волос, без ресниц. Одни глаза. А закаты станут не красные, а зеленые.
Я был маленький… Восемь лет…
Весна… Весной из почек, как всегда, раскрутились листья. Зеленые. Зацвели яблони. Белые. Запахла черёмуха. Раскрылись ромашки. Они были такие же. Тогда мы побежали на речку к рыбакам: у плоток по-прежнему голова и хвост? И у щуки? Проверяли скворечни: прилетели скворцы? А будут ли у них дети?
У нас появилось много работы… Мы все проверяли…"
"Взрослые шептались… Я слышал…
С моего года рождения (с восемьдесят шестого) – ни мальчиков, ни девочек в нашей деревне нет. Я – один. Врачи не разрешали…. Пугали маму… Что-то такое… А моя мама сбежала из больницы и спряталась у бабушки. И тут я… Нашёлся… Ну, родился, значит. Я все это подслушал…
Братика и сестрички у меня нет. А я очень хочу. А откуда дети берутся? Я бы пошёл и разыскал себе братика.
Бабушка мне по-разному отвечает:
– Бусел в клюве приносит. А то, бывает, на поле девочка вырастет. Мальчиков в ягодах находят, если птица кинет.
Мама говорит иначе:
– Ты мне с неба упал.
– Как?
– Дождь пошёл, и ты мне прямо на руки упал.
Тётя, ты писательница? Как это меня могло не быть? А где бы я был? Где-то высоко, на небе? А может, на другой планете…"
"Раньше я любила ходить на выставки… Смотреть картины…
В наш город привезли выставку о Чернобыле… Бежит по лесу жеребёнок, он из одних ног, их восемь-десять, телёнок с тремя головами, сидят в клетке лысые кролики, ну как пластмассовые… Люди гуляют по лугу в скафандрах… Деревья выше церквей, а цветы, как деревья… Я до конца не досмотрела. Наткнулась на картину: мальчик тянет руки, может, к одуванчику, может, к солнцу, а у этого мальчика вместо носа… хобот. Захотелось плакать, кричать: «Не надо нам таких выставок! Не возите! И так вокруг все говорят о смерти. О мутантах. Не хочу!!» Первый день на выставке были люди, пришли, а потом ни одного человека. В Москве, Петербурге, писали в газетах, на неё ходили толпами. А у нас – пустой зал.
Я ездила в Австрию на лечение, там есть люди, которые могут повесить такую фотографию у себя дома. Мальчика с хоботом… Или вместо рук у него ласты… И каждый день на неё смотреть, чтобы не забывать о тех, кому плохо. Но когда живёшь тут… То это не фантастика и не искусство, а жизнь. Моя жизнь… Если мне выбирать, то лучше повешу в своей комнате красивый пейзаж, чтобы все там было нормальное: и деревья, и птицы. Обыкновенное. Радостное…
Хочу думать о красивом…"
"В первый год после аварии…
У нас в посёлке исчезли воробьи… Они валялись всюду: в садах, на асфальте. Их сгребали и вывозили в контейнерах с листьями. В тот год листья не разрешали жечь, они были радиоактивные. Листья хоронили.
Через два года воробьи появились. Мы радовались, кричали друг другу: «Я вчера видел воробья… Они вернулись…»
Пропали майские жуки. Их до сих пор у нас нет. Может, они вернутся через сто или тысячу лет, как говорит наш учитель. Даже я их не увижу… А мне девять лет…
А как моя бабушка? Она же старенькая…"
"Первое сентября… Школьная линейка…
И ни одного букета. В цветах, мы уже знали, много радиации. Перед началом учебного года в школе работали не столяры и маляры, как раньше, а солдаты. Они косили цветы, снимали и увозили куда-то землю на машинах с прицепами. Вырубили большой старый парк. Старые липы. Баба Надя… Её всегда звали в дом, когда кто-нибудь умирал. Поголосить. Почитать молитвы. «Молния не ударила… Сушь не напала… Море не залило… Лежат как чёрные гробы… – Она плакала над деревьями, как над людьми. – А, мой ты дубок… Моя ты яблонька…»
А через год нас всех эвакуировали, деревню закопали. Мой папа – шофёр, он ездил туда и рассказывал. Сначала вырывают большую яму… На пять метров… Подъезжают пожарники… Из брандспойтов моют дом с конька до фундамента, чтобы не поднять радиоактивную пыль. Окна, крышу, порог – все моют. А потом кран стягивает дом с места и ставит в яму… Валяются куклы, книжки, банки… Экскаватор подгребает… Все засыпают песком, глиной, утрамбовывают. Вместо деревни – ровное поле. Там лежит наш дом. И школа, и сельсовет… Там мой гербарий и два альбома с марками, я мечтала их забрать.
Был у меня велосипед… Его только мне купили…"
"Мне – двенадцать лет…
Я все время дома, я – инвалид. В нашем доме почтальон приносит пенсию мне и дедушке. Девочки в классе, когда узнали, что у меня рак крови, боялись со мной сидеть. Дотронуться. А я смотрела на свои руки… На свой портфель и тетрадки… Ничего не поменялось. Почему меня боятся?
Врачи сказали: я заболела, потому что мой папа работал в Чернобыле. А я после этого родилась.
А я люблю папу…"
"Я никогда не видела столько солдат…
Солдаты мыли деревья, дома, крыши… Мыли колхозных коров… Я думала: «Бедные звери в лесу!» Их никто не моет. Они все умрут. И лес никто не моет. Он тоже умрёт".
Учительница сказала: «Нарисуйте радиацию». Я нарисовал, как идёт жёлтый дождь… И течёт красная река…"
"С детства любил технику… Я мечтал… Вырасту – буду технарь, как папа, он технику обожал. Мы вместе с ним все время что-то конструировали. Строили.
Папа уехал… Я не слышал, как он собирался. Я спал. Утром увидел заплаканную маму: «Наш папа – в Чернобыле».
Ждали папу, как с войны…
Он вернулся и снова стал ходить на завод. Ничего не рассказывал. А в школе я всем хвастался, что мой папа приехал из Чернобыля, он – ликвидатор, а ликвидаторы – это те, кто помогал ликвидировать аварию. Герои! Мальчишки мне завидовали.
Через год папа заболел…
Мы ходили по больничному скверу… Это было после второй операции… И он первый раз заговорил со мной о Чернобыле…
Работали они недалеко от реактора. Тихо-мирно, вспоминал, красиво. А в это время что-то происходит. Сады цветут. А для кого? Люди из деревень ушли. Ехали через город Припять: на балконе висит бельё, горшки с цветами. Стоит под кустом велосипед с брезентовой сумкой почтальона, набитый газетами и письмами. И на ней птичье гнездо. Как в кино, я видел…
Они «чистили» то, что надо было бросить. Снимали грунт, загрязнённый цезием и стронцием. Назавтра – все снова «щёлкало.»
«На прощание нам пожали руки и вручили справки с благодарностью за самоотверженность»… Отец вспоминал и вспоминал. В последний раз вернулся из больницы и сказал нам: «Если останусь жив, никакой химии, никакой физики. Уйду с завода… Только в пастухи…»
Мы с мамой остались вдвоём. Я не пойду в технический институт, как мечтает моя мама. В тот, где папа учился…"
"У меня есть маленький брат…
Он любит играть в «Чернобыль». Строит бомбоубежище, засыпает песком реактор… Или нарядится пугалом, бегает за всеми и пугает: «О-о-о! Я – радиация! О-о… Я – радиация!»
Его ещё не было, когда это случилось".
- Предыдущая
- 57/61
- Следующая
